Кетоджан

Это был один из немногих спокойных вечеров, что случались с ними в Киркволле. Вся семья ужинала вместе, и это был не скудный перекус первых месяцев, а вполне роскошная по меркам беженцев и жителей трущоб трапеза. Гамлен и Лиандра предались воспоминаниям, наперебой рассказывая о своем житье в имении Амеллов: о каких-то приемах и гостях, о детских играх и старой, давно умершей прислуге. Карвер и Мариан, расслабленные и в кои-то веки никуда не торопящиеся, с удовольствием слушали о чужом беззаботном детстве. На углу стола серой глыбой возвышался Кетоджан. Он не принимал участия в беседе и, похоже, даже не слушал, но к его молчанию давно уже привыкли, оно стало уютным и обычным. Порой даже Хоук казалось, что остальные члены ее семьи – по крайней мере старшее поколение – воспринимают его как ее нового мабари, только с руками. Лиандра рассмеялась, чуть ли не впервые со смерти Бетани, потому что Гамлен вспомнил, как она заставляла его есть пирожное, буквально заталкивая их в рот, но на самом деле скорее размазывая по щекам и подбородку. Мариан смотрела, как дядя изображает процесс, как мать держится за край стола, чтобы не упасть, как Карвер, ухмыляясь от уха до уха, не забывает при этом отправлять еду в рот… Хоук посмотрела на сайрабаза, который, не обращая внимания на царящее веселье, ровно и спокойно работал ложкой, и задумалась. Они еще что-то говорили, но Мариан, не замечая этого, громко, разом перебив остальных, спросила: – Кетоджан, а как ты ел раньше? За столом воцарилась тишина. Кунари, расслышав свое имя, мазнул по ней незаинтересованным взглядом и вернулся к трапезе. Остальные какое-то время смотрели, как он ест, а Хоук пыталась понять, почему раньше не задалась этим вопросом. Приведенный ею кунари был здоров – она пробежала глазами по широким плечам и груди, мощным рукам и шее – нет, его не морили голодом. Но как же он ел с зашитым ртом? Гамлен и Лиандра вернулись к прерванному разговору, но прежнего веселья больше не было. Карвер бросил на нее недовольный взгляд и посмурнел. Мариан чувствовала себя немного виноватой, но вопрос никуда не делся. Она пялилась на Кетоджана весь остаток вечера, но никак не могла придумать вразумительного объяснения. И ночь не принесла покоя. Хоук ворочалась, мяла подушку, дергала то и дело запутывающееся одеяло. Она уже давно плюнула на загадку питания сайрабазов, но сон все равно не шел – возможно, она сама не заметила, как пристрастилась к полуночному образу жизни. Устав маяться без сна, она пошла на кухню попить водички. Может, эта «прогулка» немного ее успокоит. Послушав несколько мгновений и убедившись, что дыхание матери на нижней койке ровное и глубокое, она легко спрыгнула с верхнего яруса и босиком пошлепала в кухню, которая одновременно была и передней комнатой, и прихожей, и столовой. Раньше Гамлен готовил в той комнате, где теперь жили женщины, но пришлось потесниться, однако запах пригоревшей еды никуда не делся. В передней пахло куда как приятнее – мама была гораздо лучшим поваром, чем дядя. Дойдя до большой бочки с питьевой водой, стоящей в углу, Хоук нашарила в полутьме висящий на гвоздике рядом ковшик и, приподняв крышку, зачерпнула воды. В тишине было слышно только, как скребется мышь под полом, да приглушенный храп из мужской спальни. Даже с улицы не доносилось ни звука. Напившись, Мариан зевнула и едва не выронила ковш. В темноте что-то блеснуло. Буквально через мгновение она поняла, что это глаза Кетоджана, которого она, похоже, разбудила своей ходьбой. Но сердце, подстегнутое мигом испуга, колотилось, как бешеное. Переведя дыхание, Мариан повесила ковш на стену и подошла к сайрабазу. – Не спишь? Он ожидаемо не ответил. Кунари лежал на лавке на боку, подложив под рогатую голову локоть и малюсенькую по сравнению с ним подушку, и внимательно наблюдал за ее передвижениями. Мариан постояла над ним и, слегка подтолкнув в бок, уселась на краешек скамьи у живота Кетоджана. Тот не шевельнулся, и она поерзала, пытаясь отвоевать себе чуть больше места – и тогда он подвинулся. Совсем чуть-чуть, но сидеть стало намного удобнее. Поясницей Хоук ощущала чужое тепло и почти незаметное движение поднимающейся на вдохе груди. – Поболтай со мной, раз уж не спишь, – стараясь говорить шепотом, пошутила она. Ответа Мариан не ждала, но Кетоджан медленно смежил веки и снова уставился на нее – как будто бы ожидающе. Хоук сама моргнула от недоумения: что это было? – согласие побеседовать? Или она выдает желаемое за действительное, и он просто засыпает? Пока они таращились друг на друга, никто из них не пошевелился. – Ну ладно, – наконец, нарушила это странное оцепенение Хоук. – Ладно. Она некоторое время смотрела перед собой, но на ум ничего не шло, и поэтому она просто еще раз спросила: – Так ты расскажешь, как ты ел? – и, не дождавшись никакой реакции, повернула голову в его сторону. Тусклый блеск его глаз говорил, что он по-прежнему смотрит на нее, но ожидать чего-то большего было наивно. Мариан протянула руку и кончиками пальцев нащупала губы Кетоджана. Сегодня, пялясь на него весь вечер, она заметила, что дырочки на самом деле видны уже не так сильно, как раньше, – мазь действовала, просто изменения шли медленно и не бросались в глаза. Пожалуй, сейчас, если не знать, что они там есть, разглядеть шрамы от нитки стало не просто. – Ты ведь понимаешь меня, да? – проводя подушечками по грубоватой, но совершенно лишенной растительности коже вокруг рта, спросила она. Вот еще одна загадка – у прочих кунари была щетина, а некоторые даже отпускали бородку, но у Кетоджана на щеках и подбородке вообще не росли волосы. Неожиданно сайрабаз пошевелился, перехватил ее руку и медленно отвел от своего лица. – Да, – сказал он. Сердце Хоук во второй раз за ночь пустилось вскачь. Чуть помедлив, она спросила: – Ты можешь сказать мне про нитки? Она второй рукой, потому что первая все еще была зажата в огромной ладони Кетоджана – несильно и, в общем, она вполне могла ее вынуть в любой момент, но почему-то не стала – второй рукой она снова коснулась его губ. И почувствовала, как он задышал чаще. – Да. – Это было больно? – Нет. Камек. Чуть-чуть. – Тебе дали обезболивающее? – поняла Мариан. Она не заметила, как сама с силой прикусила губу. – Да. – Но зачем вообще такое было нужно? Что это за варварство? Картины беспричинной, как ей казалось, жестокости мелькали перед внутренним взором, и на глазах помимо ее воли выступили слезы. Хоук представляла, как толстая изогнутая игла протыкает упругую кожу, как, несмотря на наркотик, дергаются от боли разрываемые мышцы губ. Она представляла ужас, который, наверняка, испытал Кетоджан, когда пришел в себя после «операции». В этом месте ее воображение спотыкалось, не хватало фантазии, чтобы вообразить себе осознание того, что ты никогда не сможешь открыть рот. А Кетоджан тем временем решил ответить: – Арваарад – рука. Он направляет. Эти слова истолковать оказалось не так просто. Хоук в замешательстве перебирала варианты, а сайрабаз выпустил ее руку и поднялся. Теперь они сидели рядом на лавке, и неприятный сквознячок прошелся по пояснице Мариан, заставив ее передернуть плечами. Босые голые ноги, не прикрытые длиннополой рубахой, покрылись мурашками, и Хоук обхватила себя руками. – Я не понимаю, – жалобно протянула она. Вероятно, это был очередной замороченный кунарийский символ, недоступный для разума всяких бас. – Ты не арваарад, – сообщил Кетоджан. – Э… Ты сегодня на диво разговорчивый, но толку от этого ничуть не больше. Хоук замерзшая и разочарованная резко поднялась. Настроение, которое и так было не слишком радужным, испортилось окончательно. Она решила, что надо еще раз попытаться уснуть, но не сделала и двух шагов, как Кетоджан перехватил ее за руку – бережно, но крепко. – Ты не арваарад, – повторил он. – Ты – виддасран. Можно говорить. Не дожидаясь реакции, он отпустил ее и лег обратно на скамью. Когда Хоук обернулась, блеска глаз не было видно – он не смотрел. Постояв немного в прострации, Мариан продолжила путь в кровать. Все, что она нашла сказать на странное заявление своего подопечного, было: – Хм.