Моя милая Мышка

— Ты будешь жить у тёти до тех пор, пока всё не успокоится. — Голос мамы дрожит на некоторых нотах.       Я пропустила четыре дня в Академии, не выполнила творческий проект, раскрывающий потенциал, не говоря уже о непрочитанном произведении. Все эти дни напролёт я прислушивалась к разговорам родителей, которые изо дня в день превращались в громкую ругань. Даже осознала тот факт, что стало жаль папу. Он выглядел воистину разбитым, когда посреди ночи уходил в сад, распивал всё новую и новую бутылку водки. Я слышала его расстроенные вздохи, и понимала, что он не прекращал любить её — маму. Он всего лишь не демонстрировал этого, но любовь никуда не девалась.       Мама же, была настроена крайне серьёзно. Целыми днями она то и делала, что разбирала все шкафы, складывала вещи в огромные сумки и почти не выходила из комнаты. Готовка была всецело на мне. Хотя, я бы не сказала, что кому-либо в доме было до приёма пищи. Все мы были озабочены другим — распад семьи. Порой хотелось броситься им на шею, расплакаться, как в детстве, и сказать, чтобы никуда не уходили, что я боюсь. Так случалось в детстве, когда родители уходили в театр, оставляя меня с молодой няней — Луизой, которой вместо того, чтобы смотреть за тем, чтобы я бед не натворила, болтала по телефону с парнем. Мне тогда не больше восьми было, но уже тогда я чувствовала себя одинокой и покинутой. — А могу я сама принять решение? — внезапно произношу я, стараясь сохранить хладнокровие.       Лицо мамы в этот момент, нужно было видеть. Она удивлённо смотрела на меня, словно не веря, что перед ней её дочь. Дочь, которая до этого момента боялась дать отпор за себя, сейчас стремилась огласить принятое решение. — Да, дорогая. — Всё ещё растерянно отвечает она, нервно дёргая бегунок на сумке. — Ты ведь уже не маленькая девочка. — Да-да-да, помню. Совсем скоро исполняется девятнадцать, так что, по сути, я уже как год могу принимать решения самостоятельно. — Говорю я, поражаясь своей решительности. — Ты поступила очень плохо, мам. Разрушила нашу идеальную семью, сделала больно папе, а всё ради чего? Какой-то другой мужчина, который как-то смог вытеснить из твоего сердца и меня, и отца. Знаешь, у меня тут назревает вопрос:, а любила ли ты вообще? Ведь ты даже не дала мне конкретного ответа, когда я спрашивала тебя об этом несколько дней назад.       Она вздыхает, пытается приблизиться ко мне, но я отхожу чуть назад. Я слишком зла на неё, на всю эту ситуацию. Она предпочла всем нам другого мужчину. Не папу, не меня. Другого. Чужого. И от этой мысли становится плохо. — Что ты будешь делать? — она обессилено опускает руки, но продолжает смотреть прямо на меня. — Чего ты хочешь, Эмма? — Я хочу, чтобы ты была с нами. Хочу, твои вкусные завтраки по утрам, твоих советов, наших общих субботних ужинов. Да, я раньше вела себя отстранённо на них, но сейчас я осознала, что они стали частичкой меня. Так же, как и вы с папой. — Ты можешь поехать со мной, а к папе приезжать на выходные. — Шутишь? Я должна буду делить тебя с тем, кто увёл тебя из семьи? Этому не бывать. Ты уйдёшь с другим мужчиной, да ещё и пытаешься переманить меня. Ты даже о папе не думаешь. Каково будет ему, здесь, среди кучи воспоминаний одному? — К чему ты клонишь? — Я буду жить с папой.       Больше не произношу ни единого слова. Молча, разворачиваюсь, оставляя её наедине со всем тем, что я только что излила. Думаю, ей есть о чём подумать в моё отсутствие.

***

      Я шныряю по полупустым Пражским улицам, разглядываю, витрины магазинов, надолго останавливаюсь возле каждой, отсыпаю горсть мелочи из кармана и раздаю её бедным, что расселись в переулке, за углом. Мне не жаль этой горсти монет, всё равно на что её потратят, ведь это сугубо их личное дело. Я сделала одно доброе дело и не прошу в ответ ничего. Хотя, лукавлю — я хочу, чтобы всё стало как прежде. Хочу проснуться и понять, что всё, что происходило последнюю неделю, оказалось лишь сном. Дурным сном, обволакивающим разум, кошмаром. Даже несколько раз зажмуривалась, пощипывала себя за руки, в надежде, что всё и правда будет также легко, как кажется. Моя семья рушится, а вместе с ней, словно с высокой скалы, падает мой здравый рассудок. Остаётся наблюдать, как он медленно разбивается на кусочки, а кровавые раны болезненно ноют. Хочется спрятаться в какой-нибудь тёмный угол и позволить горячим слезам облить лицо, охрипнуть от потоков истерики, а потом, просто забыть. Забыть всё, как страшный сон. Но, все мы знаем, что это невозможно. Невозможно вырезать целый фрагмент воспоминания.       Мимо меня, с громким криком, из бара напротив, буквально, выползают двое мужчин средних лет. Они грязно ругаются, и я улавливаю смысл всего этого — что-то связано с обманом. Я обхожу их стороной, не желая быть вовлечённой в драку, но тут же застываю у входа в затхлый бар, откуда зловонно несло алкоголем и сигаретным дымом. Хочу отойти, но какая-то часть меня, всё же заставляет перешагнуть эту черту здравого рассудка.       И, я это делаю.       По ноздрям, в эту же секунду, ударяет едкий запах. Я прикрываю ладонью половину лица, но потом открываю, не желая казаться странной в здешних местах. Признаться, никогда за свою жизнь я не переступала порога таких мест. Я боялась этого, но сейчас, кто-то словно переключателем щелкнул, и я смело продвигалась к обшарпанной барной стойке. Бармен — парень около тридцати лет, с ярко-рыжими волосами, задорной улыбкой, которая так и кричала «купи! Пей!». — Привет, милашка, — обращается ко мне рыжеволосый, а я не знаю, куда деться от смущения. — Не заблудилась? — Что? — Рассеянно отвечаю я, рассматривая местное заведение. – Нет, я как раз шла именно сюда. Бармен не сдержал смешка, и тут же ответил: — Ну, в таком случае, что желаешь попробовать? — На твой вкус.       Рыжеволосый бармен вновь усмехается, принимаясь за работу. Он достаёт несколько бутылок с надписью «водка», нарезает лимон на дольки, бросает в рюмку пару лимонных кубиков, после чего, готовая смесь стоит прямо передо мной. Если честно, я уже даже пожалела о своём решении, но отступать некуда. Я сделаю это. Я ведь сделаю это? Подумаешь, всего глоток. Подношу к губам холодную рюмку и делаю неуверенный глоток. Горло сжимается от непривычного вкуса, всё внутри горит, а я продолжаю смотреть на этого бармена. — Не бойся. В первый раз всегда так. Ты, главное, не отступай.       Я последовала совету бармена, зажала нос двумя пальцами и сделала ещё один глоток, который и положил конец содержимому рюмки. Горло вновь сжимается, горит адским пламенем, но я начинаю быстро-быстро дышать через нос, поэтому, в скором времени, это проходит. — Ещё, — резко отвечаю я. — Пожалуйста.

***

— Она просто ушла….       Я прекратила понимать даже самые элементарные вещи, много и абсолютно не по делу, болтала, в перерывах — пила, постепенно забываясь в дебрях своего пьяного подсознания. — Представляете? Она бросила нас, ради какого-то престарелого козла! — продолжала я, не контролируя то, что вылетает из моих губ.       В обычной ситуации, я бы держала язык за зубами, знаю это точно, но сейчас…. Сейчас мне слишком хорошо, чтобы держать язык за зубами. Я могу выговориться, не боясь, что кто-то будет судить меня за это. Возможно, на утро мне будет очень плохо, но только не сейчас это уж точно. — Хочешь, я тебя утешу?       Я тут же оборачиваюсь, так как спиной чувствую горячее, тяжёлое дыхание того, кто навис надо мной. Вдвое больше, настолько же старше, он стоял надо мной, как коршун. Внутри всё сжалось, но ожидаемого отрезвления на почве стресса, просто не произошло. Я продолжала сидеть на старом стуле, с ужасом всматриваясь в лицо этого человека.       Но, кажется, я в рубашке родилась, потому что нашёлся тот ангел хранитель, который подоспел до того, как этот зверь не сотворил со мной страшное дело.       Я не видела лица своего спасителя, потому что всё расплывалось. Я не могла встать без посторонней помощи, не могла поднять головы, пошевелить рукой, а вся речь в одночасье превратилась в бредни сумасшедшего. — Ты часто влипаешь в неприятности? — Наконец, я услышала его голос, и обомлела (хотя, скорее всего, это было из-за алкоголя). Грэм.       Я тяну к нему руки, обхватываю его шею, и меня не волнует это катастрофически маленькое расстояние между нашими лицами. Собственно, в данный момент, меня не волнует ничего. Я бы, наверное, никогда не сказала ничего подобного, будучи трезвой: — Поцелуй меня. — Хрипло говорю я, чувствуя, как его дыхание обжигает мои губы. Сама того не понимая, я прижималась всё ближе, ощущая каждый мускул на его теле. — Пожалуйста, поцелуй меня.