***
— Почему ты ничего не ешь? — Задаёт мне вопрос Грэм. Мы сидим в маленьком кафе в центре города, скрываясь от палящего солнца и любопытных прохожих. Столик, к которому нас привёл официант, расположился в самой тени, под разросшимся диким виноградом. Своего рода, это беседка, которая обычно занята в такие дни пожилыми жителями Праги, но удача была сегодня на нашей стороне. Грэм за милую душу доедает свой завтрак, состоящий из бекона, яичницы-глазуньи и тостов с мёдом. А я, просто не могу запихнуть в себя даже элементарный бутерброд, поэтому просто наблюдаю за активными движениями парня, что сидит напротив меня. — Не голодна, — отвечаю ему я, слизывая с пальца капельку мёда. Грэм недоверчиво поглядывает в мою сторону, и, тут же отодвигает тарелку с завтраком в сторону. Его глаза, такие манящие, направлены прямо на меня. Не могу даже взгляда отвести, улыбки сдержать, поэтому уголки губ предательски дрожат, а в следующую секунду, я уже просто не сдерживаюсь. Просто смеюсь. Звонко, громко, заразительно. Грэм пересаживается ко мне, увлекает в свои объятия, и я наслаждаюсь его запахом. От него пахнет свежестью утреннего душа и мылом, но также, от кожаной куртки невозможно сбить этот до боли знакомый запах бензина и масла. Это настолько въелось в его существо, что невозможно представить Грэма без этих двух вещей: мотоцикла и кожаной куртки, от которой пахнет бензином. Он ловит мои запястья, целует каждый палец, так нежно, что приходится закрыть глаза. Подумать только, он доводит меня до безумия одними лишь прикосновениями. Кончиками пальцев я касаюсь его небритых щёк, а открываю глаза лишь тогда, когда ощущаю прикосновение его губ к плечу. Кусаю губу, едва ли не до крови, сдерживая в себе все эти яркие эмоции и ощущения. Тонкая лямка белоснежного сарафана опускается чуть ниже. Его рука скользит по талии, и ниже, прямо по колену. Кровь приливает к лицу, потому что всё это кажется слишком диким и неправильным. Но, Грэм — это же искуситель прямо под боком. Я не могу контролировать себя, когда мы находимся рядом. Не могу сдержать в себе этих треклятых бабочек. Не могу мыслить здраво, когда он касается вот так, как сейчас. Его рука взбирается прямо под ситцевый низ сарафана, а ловкие пальцы вырисовывают на бёдрах свои непонятные узоры, от которых хочется завыть волком. При этом, он продолжает целовать меня в губы, а я лишь беспомощно отвечала на поцелуй, не переставая думать о его руке под своей юбкой. — Эмма. — Шепчет он, обжигая губы своим дыханием. — Боже, Эмма. Я никогда не думал… Но, он замолкает, и я чувствую электричество и напряжение, проскользнувшее в воздухе. В заключение он вновь целует меня, после чего отодвигается чуть дальше. Его вид слишком расстроенный. Настроение испортилось в одну секунду, и я просто не могу смотреть на него таким. Разбитый, опустошённый, со своими тёмными скелетами в шкафу. Но, я не рисковала влезать в них после того случая в больнице. Я надеюсь, однажды он и сам расскажет обо всём. Ведь расскажет? — Эй, шавка, плесни ещё пива! Этот голос послышался со стороны бара, и был слишком уж знакомым, чтобы игнорировать. Оборачиваюсь, молясь, чтобы мои опасения были напрасными, но увы. Горячо уважаемый, помятый папочка кое-как стоял у стойки, выпрашивая налить ещё добавки. — Моя жена ушла, а дочь считает меня монстром! Ну, кто живёт ещё дерьмовее?! Его монолог не слушал никто, принимая, некогда успешного человека за обычного пьяницу, от которого перегаром несло за километр. Что ещё мне оставалось, кроме как соскочить со своего места, и, на удивление Грэма, помчатся куда-то вперёд. — Отец! — Достаточно громко произношу я, чтобы привлечь его внимание. Кажется, получается. Пошатываясь, он оборачивается в мою сторону, и, явно удивлённый тем, кто стоял перед ним. — Папа, что ты здесь делаешь? Почему ты пьян и не на работе? — задаю ему вопрос ребром. — Мне больше нет смысла работать, стараться. Твоя чёртова мать ушла! — Почти кричит он, явно пугая тех, кто проходил мимо. — Ты можешь уходить вместе с ней. Мне не нужна копия той шлюхи, что позарилась на более привлекательный мешок денег. К лицу вновь приливает кровь, но это уже из-за гнева. Его слова, как соль на свежую рану. Я держу себя в руках из последних сил, потому что знаю, что если отвечу ему ещё что-нибудь, то беды не избежать. — Твоя мамаша бросила тебя, Эмма. Она бросила тебя, а ты по-прежнему, боготворишь её. Проваливай! Проваливай к ней и к её новому хахалю. Спиной чувствую, как подходит Грэм. Он гладит меня по рукам, и, это вроде бы помогает успокоиться, но слова, вылетающие изо рта пьяного папочки, были сильнее. Он задевал самые болезненные раны. Жалил, как самая ядовитая змея. — Твоя мать — шлюха, и ты будешь такой же! — под конец выкрикивает он. А я больше не выдерживаю. Вырываюсь из-под рук Грэма, налетаю на отца, хватая его за ворот помятого пиджака. Его пьяное дыхание слишком ядовитое, оно вызывает слёзы на глазах. Отлично, сейчас ещё и мокрые глаза будут. Снова. — Она любила тебя! — Срываясь на крик, бросаюсь словами я. — Она любила тебя, а ты вел себя с ней, как напыщенный индюк! Собственно, как и со мной. Мои слова вызывают цепную реакцию. Отец резко поднимает вверх свою руку, и его кулак опускается прямо на моё лицо. Глухой удар, от которого перед глазами начинает всё мутнеть и чернеть. Ноги становятся совсем ватными, так что приходится упасть прямо на стул позади себя. Он ударил меня. Я слышу Грэма. Слышу его голос. Смутно вижу, как он бросается на отца, отбивается от охранников. Слышу, как он кричит моё имя. Вижу выражение лица отца и его слова:«Прости меня, дочка»
Он ударил меня. Он поступил также, как и с мамой. Он ударил меня, а тем самым разогнав в организме, лютую ненависть к этому человеку.