Жизнь, как она есть

      Чего Руфус Стукпостук действительно не любит, так это посещать Незримый Университет. Он напоминает ему разворошенный пчелиный улей, который вместо меда пропитан густой, не до конца изученной отравой. Она в микроскопических дозах даже вроде и полезна, но всегда есть шанс вляпаться в неприятности покрупнее.       Шанс этот, один из миллиона, хлопает секретаря патриция по плечу, когда из бокового коридора на него налетает один из студентов с большой колбой ядовито-синей жидкости на вытянутых руках. Емкость раскалывается, щедро обливая Стукпостука своим содержимым. В кратком миге полной тишины он слышит едва уловимое шипение, с которым жидкость то ли испаряется, то ли впитывается.       Аркканцлер отработано накладывает на своего спутника очищающие и стабилизирующие заклятья и только затем оборачивается к студенту.       — И что это было?       — Самокопирующая жидкость, — волшебник удрученно вздыхает. — Не работает она. Ошибка где-то в уравнениях, и я никак не пойму где.       — А тащил-то ты её куда?       — В хранилище. Если все подряд в канализацию сливать, у нас там какие-нибудь мутанты заведутся. Черепахи, например, ну или крысы. Приятного мало будет.       Чудакулли жестом отменяет стабилизирующие заклинания, и мир проворачивается на своей оси даже не один раз. Стукпостука настигает множественное дежа вю, словно бы он смотрит на мир тысячей глаз.       — Голова кругом? — спрашивает аркканцлер и, не дожидаясь ответа, продолжает. — После удерживающих заклятий всегда так. А без них никак, вдруг хвост отрастет или, наоборот, исчезнет чего-нибудь.       Увлекаемый волшебником Стукпостук с каждым шагом приходит в себя, но все равно не может отделаться от чувства, что ступает по идеально ровному океану, и каждый его шаг рождает бесчисленные круги.       Впрочем, с этого дня сны ему снятся на удивление красочные и увлекательные.       Джеймс Уэсли не может пожаловаться на свою психологическую устойчивость, учитывая то, что он видит и делает — он на редкость психически здоровый человек. Но уже на протяжении нескольких месяцев его преследуют странные, необъяснимые никакой логикой симптомы.       Каждую ночь ему снится один и тот же с некоторыми вариациями сон. Снится город, причудливый в своей средневековости, жестокий и убийственно-жизнелюбивый. Снятся дома, в которых он никогда не жил, улицы, по которым не ходил ни единого дня, люди, которых не знал. Чаще, много чаще других снится худой, в-чем-только-душа-держится, неизменно одетый в черное человек. И хоть он ничуть не похож на Уилсона Фиска, во сне Джеймс знает, что сделает ради него все, что угодно.       Он всерьез думает обратиться к мозгоправу, когда ловит себя на том, что различает в урбанистических пейзажах Адской кухни черты города-из-снов, а знакомые ему люди обретают в его голове совсем другие имена.       Тихий голос где-то в глубинах сознания, почти шепот на грани слышимости называет человека в маске Ваймсом, девицу, развалившую «Конструкции» ко всем чертям, Ангвой, и его совет колеблется от «Следи за ними» до «Держись подальше», потому как они реально способны доставить проблем.       Френсис обзаводится кличкой Детрит, и голос неизменно посмеивается, словно находит в этом нечто невероятно забавное.       Лиланд становится Себя-Без-Ножа-Режу Достаблем, и в этот момент, как раз в разгар напряженных переговоров, Джеймсу стоит большого труда не засмеяться. Он знать не знает, кто это, но имя на редкость говорящее и подходит Оусли чрезвычайно.       Непроходящий цирк в голове когда развлекает, когда раздражает, чаще и то и другое разом.       Когда однажды после жестокого, хронического недосыпа он наяву видит на месте Фиска того самого человека в черном и едва не ляпает вместо привычного «Да, сэр» «Слушаю, ваша светлость», то понимает, что никакой врач ему уже не поможет.       После чего Джеймс как-то успокаивается и перестает дергаться. Его помешательство, как ни крути, достаточно необычное, но жить ему не мешает и другим не вредит. Приходиться следить за тем, что и кому он говорит еще тщательнее, только и всего.       Он прекрасно осознает, что он не лучший человек — успешная работа на мафию еще никого не сделала хорошим, как знает и то, что его незримому наблюдателю порой откровенно неприятно видеть то, что он видит. Но, по правде говоря, Джеймсу на это наплевать. Ощущение себя на своем месте отлично затыкает совести рот.       Так что возможно в ту злополучную ночь его просто догоняет карма, потому что никак иначе он не может объяснить даже себе те глупые, нелепые ошибки, которые и приводят к столь плачевному результату.       Он слышит выстрелы, чувствует, как пули с силой бьют ему в грудь, ощущает, как промокает от крови рубашка. Единственное, чего он не чувствует это боль, только изумление смешанное с недоумением. Конечно, Джеймс не рассчитывал дожить до старости, с такой-то работой, но и умирать в одиночку, на позаброшенном складе он тоже как-то не планировал.       «Надо же, как оно…» тихо выдыхает его незримый собеседник, и он с ним полностью согласен. Вышло как-то… обидно.       Он закрывает глаза в последний раз, город на изнанке век вместо того, чтобы истаять смутной дымкой, становится ярче и ближе. Становится реальнее ускользающей действительности. Если бы он не знал, что находится в закрытом помещении, то мог бы поклясться, что ощущает слабый ветер, который доносит запах, по своей убойности сравнимый с ядерной бомбой.       Когда последний вдох угасает в его груди, он чувствует странный покой, словно возвращается домой после увлекательного, но долгого пути. За спиной раздается отчего-то знакомый голос со свинцовыми нотками, и он поворачивается без страха и сомнений.       — ДЖЕЙМС УЭСЛИ?       Где-то далеко в своей спальне Стукпостук просыпается и засыпает снова, но город Нью-Йорк ему больше не снится.