***
- А нам не пора домой? — опасливо спросила Света Голубева, поглядывая на наручные часы. Они со Светой просидели на этом чердаке сегодня целый день. Сурганова позвонила ей прямо с утра и сонным, неуверенным голосом попросила отметить с ней её наступивший день рождения. Вдвоем. На чердаке. И Голубева согласилась сразу же, потому что она прекрасно понимала, что завтра, так же с утра, скрипачка сядет на самолет, и улетит, рассекая облака, в неизвестный, промерзшей до основания город Магадан, чтобы найти там человека, которого любит… — Нет, давай ещё посидим. — тихо просила Света, растрепав рукой волосы. Они сидели прямо на пыльном полу, не думая о судьбе широких брюк, по глотку выпивали по третьей бутылке пива. Молчали больше, чем говорили. Голубева не вмешивалась в молчание подруги, потому как видела, что ей не особо охота обсуждать свое решение. Она поедет туда всё равно. Свидетельствуя прищур Сургановой, Света украдкой любовалась ей, её улыбкой, казалось, смущенной и неуверенной. Но теперь она выглядела как-то иначе. Будто бы за одну ночь она повзрослела на десяток лет. Не было сейчас в её небесно серых глазах того юношеского, резвого огонька, шальных искр. В них горело пламя решимости, и тихой, ледяной тоски. Скрипачка всегда была очень солнечной, яркой, легкой на подъем, шагала по жизни, не задумываясь особо о том, что предстоит, пела свои песенки, где-то наивные, но пронизанные такой искренностью, что порой что-то теплое замирало в груди, прислушиваясь к переливам звонкого, словно серебряный колокольчик, высокого голоса… Но было в ней что-то ещё. То, что видит порой не каждый человек. Какая-то нежная, светлая грусть, вечно гуляющая в омутах серых глаз, будто маленький мир, в корне отличающийся от того, что все привыкли видеть. И этим она заставляла влюбляться в неё, не осознанно, не принимая во внимание восхищенные без особой причины взгляды украдкой от знакомых. И стоило хоть раз посмотреть в эти глаза, послушать этот странный голос, увидеть, как держит она в тонких руках скрипку — и человек не осознавая этого, начинал медленно тонуть в её омуте, в её личном океане, влюблялся с каждым новым взглядом, каждой новой встречей и улыбкой в ответ на её легкий смех… А скрипачка принимала это как должное, сама влюблялась так же легко, как дышала, и всегда на разрыв отдавала себя, не щадя, даже если её чувства особо не принимали во внимание. Но с появлением в её жизни Дианы, за каких-то несколько недель что-то изменилось в ней. Что-то ушло. Будто та ветреность улетучилась с последним молодым юбилеем и сейчас Сурганова казалась взрослой, такой взрослой, как никогда и ни с кем прежде, готовой любить и быть, наконец, любимой, невзирая на преграды и расстояния… Голубева понимала, что её подруге нельзя больше здесь оставаться и бездействовать. Эти месяцы были для неё буквально мучительны, хотя сама Сурганова никогда бы ничего не сказала, в самом её поведении это было видно, хотя она и пыталась это скрывать. Но близкие прекрасно видели, что она мается, сердцем рвётся отсюда, вслед за девушкой Дианой, во льды и холода, туда, где ветры по ночам воют об одиночестве, и никто не смел ей что-то сказать. — Свет… — вдруг подала голос Голубева и скрипачка машинально повернула голову, кивнула головой, внимательно изучая лицо подруги. — Мм? — Ты ведь поедешь за ней. Да? — За кем? — невозмутимо спросила Света не изменившись в лице. Но Голубева уловила едва заметную дрожь в её голосе. — За Дианой. Ты последние недели сама не своя. И исходя из того, что мы сидим здесь вдвоем и ты больше никого не позвала, выходит, ты билеты уже купила. Когда скажешь? — Я… — Сурганова растерялась. Она не ожидала, что её раскроют так легко и быстро. Но отрицать не стала. Это было действительно так, и Свете врать сейчас было бы неправильно. Она как могла стремилась оставить свой побег втайне, даже от матери, но сейчас выкручиваться — глупо. — Завтра в час дня я должна быть в аэропорту. Поезда, оказывается, туда не ходят, — тихо сказала скрипачка и, опустив серые глаза в пол, бегала взглядом по пробоинам в старом как мир паркете, истертом до дыр. — Ясно. Отговаривать тебя бесполезно? — спросила Голубева, но это было скорее смиренное утверждение, чем вопрос. — Пока не знаю. Это зависит от того, насколько веские аргументы ты приведешь… — скрипачка вдруг усмехнулась, чуть откидываясь назад, заглянула в глаза своей подруге и осторожно наклонив голову, с легкой улыбкой на тонких губах тихонько спросила: — Как ты поняла? — Это было сразу ясно, — спокойно ответила ей та, делая глоток из горлышка бутылки, — ты так носилась с ней, буквально в облаках летала! К тому же… — она вдруг опустила глаза, приглушенно произнесла, — я вижу твои глаза. Ты когда-то так смотрела на меня, как смотришь на неё. — Что? .. — выдохнула скрипачка, от нелепости ситуации отвернулась. Они обе знали, что Сурганова была влюблена в неё, безумно и дико, очень долгое время, но обе нарочно молчали. И сейчас, Света просто так произнесла это, что у Сургановой даже перехватило дыхание. Она никак не думала, что они будут обсуждать её пылкие чувства к Голубевой, сидя на грязном полу на старом чердаке, перед её отлетом в Магадан. — Ты же знаешь, что я знала всегда. К чему фарс? — спокойно спросила Голубева и откинулась назад, — к тому же, я рада, что всё именно так. Сурганова подняла голову и едва заметно улыбнулась. — Я тоже. Прости меня, — вдруг сорвалось с губ будто бы само, Света мотнула головой, — не стоило мне тебя звать. Это как-то странно выглядит… — Ничего странного не вижу, — спокойно ответила девушка, усмехнувшись кривовато одним уголком тонких губ, — это я должна извиняться. — Нет-нет, почему? — встрепенулась Света, но Голубева уверенно прервала её. — Ну перестань, ты столько лет за мной ходила и я же видела, понимала всё, но не смогла тебе дать того, что ты хотела. Прости меня за это. А Диана, она… — Нет, я вас не сравниваю, — твердо произнесла скрипачка. В глазах её сверкнули блики тусклой лампы над потолком, — ты другая, — мягко добавила она и нежная улыбка тронула тонкие губы. — В любом случае, я всё равно рада за тебя. Девушка вдруг встала, осторожно присела рядом со скрипачкой, рукой приобняв её за плечо. Света вся будто бы дрогнула от такого невинного прикосновения. Она знала, что сейчас её чувства остыли и кровь, сжигающая вены когда-то, не давая нормально мыслить, успокоилась, и не было больше того пожара, и дыхание не подводило, стоило им случайно соприкоснуться плечами, но всё же обсуждать эти чувства, сокровенные, где-то такие наивные и безрассудные она не была готова. Даже несмотря на то, что уже понимала, что теперь хочет совсем другого… — Правда? — неуверенно спросила скрипачка и голос её дрогнул. Света уверенно кивнула и улыбнувшись, осторожно прижала к себе Сурганову, позволяя положить голову на своё тёплое плечо. — Тебе это нужно, — просто сказала она, улыбаясь в темноту, — я бы не смогла тебе дать того, что ты хотела… — Ты дала мне гораздо больше, чем можешь подумать, — спокойно произнесла Света и прикрыла глаза, прижимаясь к тёплому плечу, — вдохновение, оно, тоже, знаешь, дорогого стоит. Да я, если хочешь знать, столько песен никому в своей жизни не писала! — Всё ещё впереди, — улыбнулась девушка и глубоко вздохнула. Скрипачка кажется, едва заметно подрагивала в её руках и сейчас казалось такой маленькой и беззащитной, будто бы ей шесть, а не двадцать шесть лет. — Чтобы ты знала, я ни о чём не жалею, — осторожно произнесла Сурганова, поражаясь силе собственного голоса, — и спасибо, что не держишь меня. — Я бы не смогла тебя удержать. Я же знаю, что когда ты чего-то хочешь, тут хоть что делай — бесполезно… Скрипачка с толикой давно забытой, но вновь почему-то возрождённой нежности, осторожно произнесла, думая, что возможно пожалеет об этом. — Знаешь, было время, когда я просто с ума сходила, практически на стенку лезла, разрываясь от желания тебя поцеловать… Света замерла в объятиях подруги, понимая, что только что произнесла это вслух. Прошло не мало времени, прежде чем её чувства поутихли, но удивительно страшно было сказать это человеку, если он сидит рядом с тобой и обнимает за плечи… — Ты только не волнуйся, — дрогнувшим голосом добавила Света, — я тебя позвала не чтобы это сказать, честно. Просто настроение такое. Раз уж я всё равно уезжаю, всё-таки хоть раз сказать уже, думаю, мне можно, да? … — Я знаю, — ровно произнесла Голубева и скрипачка глухо вздохнула, когда почувствовала, как теплые губы коснулись её лба, — я очень хочу, чтобы у тебя и Дианы всё в итоге было хорошо. Честно. Ты этого заслуживаешь. — Спасибо, Светка… — выдохнула скрипачка и это фамильярное «Светка» сейчас казалось ей таким родным, таким теплым и нужным… — Свет, ты вернешься? Этот вопрос застал скрипачку врасплох. Она так внезапно решила, что всё-таки поедет туда, что даже не подумала:, а что дальше? Ну вот приедет она в Магадан, найдет нам Диану, но что потом? А что если Диана не захочет возвращаться с ней обратно? — Я не знаю, — честно призналась Сурганова, замерев в руках Светы, — Динка говорила мне как-то, что хочет тут жить. Она, вполне возможно, это говорила несерьёзно, но я всё равно постараюсь привези её назад. — Хорошо, — выдохнула Голубева. Она отпускала Свету, потому что верила, что не имеет права её удержать. Было бы очень эгоистично с её стороны не пускать скрипачку к новому счастью, — значит, может, это последняя наша встреча? — Нет! Почему? — испуганно спросила Света, поднимая голову с тёплого плеча. — Ты ведь можешь не вернуться. Если она не захочет приехать в Питер, ты останешься с ней там? Света опустила глаза. — Я не знаю, честно, не знаю, как оно всё там будет… Но мне кажется, что мы вернемся вместе. Вы ещё песни друг другу будете петь! Обещаю! — Ладно, — выдохнула Светлана, опуская глаза, вдруг лёгкая усмешка скользнула по губам, — что же, именинница, у меня торта нет, но пиво вот есть. А ты желание не хочешь загадать? — Ты прекрасно знаешь все мои желания, — улыбнулась Сурганова, наклоняя голову и подняла бутылку в руке, — давай просто за нас с тобой. За этот день. — Нет. За тебя, — качнула головой Светлана, поднимая свою стекляшку, — это твой день, твой праздник. — Он уже закончился! — констатировала с улыбкой скрипачка, посмотрев коротко на наручные часы подруги, — мне официально двадцать шесть. И пьем мы за тебя. Потому что ты у меня есть. Вот за что стоит благодарить эту жизнь. — Света, ну вот зачем надо тебе такие вещи говорить, глупости какие… — Голубева опустила голову, смущаясь, но Сурганова даже слушать не стала. — Так! Мой день рождения и я решила, что пьём мы за тебя. — Он ведь уже кончился, — слабо поддела её подруга, но Света только усмехнулась. — Мы с тобой как дети себя ведем! Не можем решить, за кого пить будем? — Давай за Диану, — вдруг неожиданно для самой себя произнесла Светлана и наклонила голову вправо. Скрипачка на миг растерялась, а потом вдруг ухмыльнулась, пожимая плечами. — Почему вдруг? — Ну, она очень необычный человек, если смогла заставить тебя рвануть ни с того ни с сего на край света, не пойми зачем и насколько… — Это да. Человек она необычный, очень… — вдруг медленно проговорила Света и её тихий смех утонул в стенах старого чердака, — Светка, ответь мне на вопрос. — Для именинницы всё, что угодно, — спокойно кивнула Голубева. — Я правильно поступаю, что еду за ней? Вдруг это глупость, и я вернусь ни с чем? А вдруг мне показалось, и я придумала себе всё, и Она на самом деле совсем не хочет меня и видеть даже? Это же возможно… Голубева нахмурила брови. Она была сбита с толку такой странной внезапной неуверенностью Светки. Ведь ещё пять минут назад она горела желанием уехать, буквально рвалась отсюда, а теперь… Это некое родительское ощущение всегда жило в Светлане по отношению к скрипачке, хотя, они были одного возраста, но рядом с Сургановой, Света всегда чувствовала себя неумолимо старше, возможно из-за совсем иного отношения к жизни, нежели у скрипачки, или же от того, что Светка, будучи абсолютно очарованной, всегда превозносила её чуть ли не до небес, и эти её сияющие глаза, и немой восторг, и стеснение, когда она пела Свете песни на ступеньках собора на улице, и голос срывался с нот от неестественно сильного волнения и руки страшно дрожали, а в пальцы будто бы наливался свинец, не давая возможности чисто брать аккорды на стареньком, уже местами потёртом грифе Сургановской гитарки — все это всегда вызывало в Свете Голубевой волну нежности, ей хотелось защищать скрипачку, она безумно ценила это её почти что слепо восхищенное отношение к её персоне, но сейчас, она вдруг поняла, что Света, в свои теперешние двадцать шесть состоявшихся лет вдруг не может решить, правильно ли она поступает, уезжая на край света, за неизвестной девушкой из города Магадана… Светлана вдруг посерьезнела и, собрав в кучу все свои мысли, осторожно произнесла: — Ну, судя по тому, что я сейчас тут наблюдаю, ты по уши влюблена в неё. Скипачка, услышав это, вдруг опустила глаза, едва заметно улыбаясь. Ей показалось странно-правильным, как просто её подруга произнесла это «влюблена». Сама она не особо отдавала себе отчет в том, что конкретно чувствует, пожалуй, до сегодняшнего дня, когда поняла, что просто не может больше ждать неизвестного. Она вдруг вспомнила улыбку Динки, её надрывный голос и пальцы, перебирающие струны старенькой гитары, она вспомнила свои бессонные ночи в последние несколько дней, когда вместо того, чтобы спокойно спать, она сидела за столом и строчила письма, которые никогда не отправит, такие вычурно-официальные, спрашивала в них про погоду и самочувствие гитаристки, когда самой ей хотелось перечеркнуть эти странные попытки не переходить на личности и большими, красивыми буквами начертить прямо на весь лист «Ты нужна мне! Вернись ко мне!» И сейчас, она вдруг поняла, что назад пути уже нет, и если даже Светка Голубева, её Светка, застенчивая и стеснительная до ужаса Светка, у которой аж коленки трясутся, когда она поёт свои песни на одной из их совместных университетских пирушек, понимает, что она влюблена, то самой скрипачке ничего не остается, кроме как рвануть за Дианой. А дальше будь что будет. Именно в этот момент решение уехать прочно закрепилось в ней. — Ты, похоже, права, — осторожно заметила Она, всё так же улыбаясь. Её подруга только пожала плечами. — Знаешь, в этом случае неправильно быть не может, мне кажется. Да, это, конечно, глупость — ехать черти куда, не зная, что ждет, но знаешь, этот риск стоит того. Всё зависит от дорог, которые мы выбираем. Ты сейчас выбираешь идти одной дорогой с Дианой, так? Примет она тебя, или нет — неважно. Важно сделать шаг. Ты этого хочешь. Значит, это правильно. Хотя, я тот ещё советчик конечно, меня послушать, так наделаешь ещё глупостей… — Нет, ты действительно права во всём, — с придыханием шепнула Сурганова и опустив глаза, сипло добавила, — но мне очень страшно. — Я знаю. Понимаю, правда, — тихонько сказала Голубева и улыбнулась, — но мне кажется почему-то, что всё будет хорошо. — Спасибо тебе… Что ты со мной здесь, одна бы я, наверное, так и не решилась… — тихонько шепнула Светка, не поднимая глаз. Она глубоко и ровно дышала. Но не было больше той нервозности, когда она задала Светлане этот вопрос. Осталась только уверенность. Она полетит за ней. Пролетит тысячи километров, рассечёт всё небо крыльями самолётов ровно пополам, если потребуется, пройдет миллионы шагов, порвёт километры струн, но только бы увидеть улыбку Динки, прижать к себе за хрупкие плечи, обжечь раскрасневшуюся от магаданского мороза щёку поцелуем, шепнуть что-нибудь теплое, согреть в ночи и больше никогда не позволять ей уйти, чтобы не случилось… Второй такой разлуки она не переживёт… — Не за что, — улыбнулась осторожно Света Голубева, глотнула пива, — за тебя. И Диану. — Свет, просьба есть… — шепнула вдруг скрипачка, поднимая глаза, — моя мама здесь останется, одна, а я ей толком ничего не объяснила ещё, она с ума сойдет… — Я за ней присмотрю, — спокойно отозвалась Светлана, улыбаясь, — не волнуйся ни о чём. Главное, возвращайся сюда. Вместе с ней. — Обещаю, — уверенно кивнула Света, отпивая пива из бутылки…***
Старый чердак хранит в своих древних стенах их странные разговоры, смешки в унисон и воспоминания, общие шальные годы института… А утром Свету ждёт самолет, и она летит прочь от города дождей, прижимая к сердцу пачку писем на пожелтевшей потертой бумаге… Ведь всё зависит от дорог, которые мы выбираем. И если мы хотим идти с кем-то, рука об руку, вместе, в едином ритме к общему будущему — надо уметь рисковать. Надо найти в себе смелость поставить на кон всё и сесть в самолет, рассекая крылом облака, умчаться туда, куда поезда не ходят, всё же отыскать среди заледенелых улиц и серых лиц нужный дом и задубевшими, больше от волнения, нежели от холода, пальцами, нажать на кнопку почти мёртвого дверного звонка... Увидеть, наконец, знакомую улыбку, схватить за ворот неизменной тельняшки и прижать к трепещущей груди, чтобы никогда больше не отпускать… Никогда.