Закон скрещивания параллельных прямых

«Damn you leave me defenseless So break in» Halestorm, «Break in»

В то утро Инна встала неожиданно рано, едва ли стрелки часов показали шесть. Обычно по воскресеньям она вставала позже, при этом предпочитая до полудня лежать просто так, за закрытыми дверями, в тишине, пока все семейство, уже начавшее бодрствовать, полагало, что она еще спит. В эти минуты Инна обычно прислушивалась к себе. В голове сочинялась музыка, а отдельные слова и реплики соединялись в простенький сюжет, который немедленно выбрасывался из головы. Это было похоже на диалог с самой собой, спонтанный и бесцельный. Но это стало почти еженедельным Инниным ритуалом, которому та старалась следовать. А сегодня все было не то и не так. В голове было пусто, дышать — трудно, лежать в постели — невыносимо. Простыни сбились, и это ясно ощущалось всем телом. Одеяло было каким-то тяжелым, почти удушающим, но без него было как-то холодно и некомфортно. Спокойный сон ее оборвался сам по себе, без особых на то причин, и от этого Инна чувствовала странное беспокойство, которое еще ни разу не посещало ее, и потому пугало своим присутствием и дикостью. Она не могла понять, что с ней происходит. Конечно, это все невыносимое солнце, успевшее проникнуть сквозь шторы в комнату и поднять ее в столь ранний час. Но то, что Инна вмиг увидела перед своим взором, смутило ее и окончательно выбило из колеи. Это было его лицо. Умные, светлые глаза. Тонкие губы. Светлеющие на солнце волосы и совсем темные в темноте и полутенях. Смирение и интерес. Любопытство и равнодушие… Инна не верила в Бога, но в эту минуту она взмолилась, чтобы причиной ее внезапного пробуждения было именно солнце, разрезающее своими лучами ледяную глубину неба. Она запустила руку в свои волосы и тихо застонала. Отчего-то ей захотелось, чтобы это была его рука… Встрепенувшись, она немедленно встала с кровати. Невозможным и глупым казалось ей это — встать от мыслей о мужчине. Она знала, что такое бывает. Что так юные, пышащие нежностью и любовью барышни во французских романах, трепещут от одной мысли о любимом. Но чтобы она, Инна Шувалова, просыпалась по утрам от одного только видения малознакомого человека, о котором она почти ничего не слышала, а лишь два раза видела в жизни и еще несколько — по телевизору?! Нет, этого быть не могло. Скорее отара овец полетела бы на юг. И в эту секунду Инну ущипнуло странное предчувствие того, что эта отара действительно полетела. Она встала, забросила одеяло на кровать, отчего постель приняла вид более или менее убранной, аккуратно вышла из комнаты через приоткрытую дверь, бесшумно прошла в ванную комнату и побрызгала холодной водой в лицо. После этого она взглянула на себя в зеркало. После прошедшей ночи лицо было бледным и даже немного опухшим. Под глазами были заметны тени синяков. Волосы были спутаны. Весь ее вид выдавал то, что спала Инна дурно. И причина, казалось, лежала на поверхности. Затем она обратно прошмыгнула в свою комнату, подумав о том, что было бы неплохо уснуть обратно, но сердце, часто-часто бившееся в груди, приводило ее тело в состоянии тревоги. Как подстреленный заяц она прислушивалась к себе и ко всему, что ее окружало, пытаясь понять, откуда может исходить угроза. Было тихо. В выходной день не было заведено подниматься в такую рань, поэтому слушать тишину было немного тоскливо. Мама с Мишкой уехали на выходные к бабушке. Отец остался дома. У него всегда было много работы, которую он часто брал на выходные. И оставаться с ним один на один в пустой квартире было как-то неловко. Он не замечал Инну, целиком и полностью погружаясь в бумаги и отчеты, хотя на самом деле отец с дочерью неплохо находили общий язык, и все же своим присутствием и задумчивостью он несколько тяготил Иннино существование. Проснулся он только в девять, проскрипев кроватью в соседней комнате. Этот скрип отчетливо отпечатался в Иннином сознании: наступил новый день. Новый скучный день, который будет отличаться от предыдущего только тем, что сегодня все будет злить и раздражать. Все будет не таким, как обычно, а пустым, чужим, глупым. Все будет мешать. И, что самое отвратительное, сбежать от этого будет некуда. Отец сидел в столовой за компьютером. Пожелав ему доброго утра, Инна шагнула к плите. На завтрак была гречка, на дух Инной не переносимая. На вкус та оказалась абсолютно пресной, отчего-то похожей на измельченный в крошку камень, но Инна заставляла себя есть, через не могу, через притупляющую голод задумчивость. По телевизору шла передача о ремонте. Очередному артисту больших и малых академических театров подчистую снесли гостиную, теперь же окрашивая ее в сочно-зеленый цвет, как зал для занятий ритмикой в детском саду. Слегка поморщившись, Инна покончила с завтраком и сполоснула за собой тарелку. Из этой тишины нужно было бежать. Находиться в этой сухой геометрии между своей комнатой, прихожей и отцом в гостиной было невыносимо до того, что хотелось выть. В одно мгновение сорвав с крючка куртку, бросив отцу нечленораздельное обещание, что та ненадолго и скоро будет, Инна закрыла за собой дверь в надежде, что угнетенное состояние растворится в суматохе дня само по себе. День был холодным, но солнечным, и оттого казалось, что на улице стоял апрель. Сплошной поток автомобилей несся вдоль по набережной, шурша колесами по подмерзшему асфальту. Солнечные лучи заливали мир вокруг. Ветер дул Инне в лицо, отчего на глазах ее застыли слезы. Дышать стало легче от порыва свежего воздуха, и все же голова ее кружилась, а сердце в груди тревожно заныло. Она стояла на мосту через Яузу и смотрела вниз. Ветер трепал ее волосы. Пальцы в митенках подзябали. Инна поджала губы и закрыла глаза. Сейчас она мысленно перенесла себя во вчерашний день, и перед ней стоял все тот же Герра, улыбающийся, сидящий тут, совсем рядом, от которого веяло терпким одеколоном и аккуратностью в мелочах. Он, казалось, снова был рядом с ней, однако это было лишь смутное видение, а сам Герра наверняка был далеко, возможно, на неизмеримом расстоянии от Москвы. И Инна пыталась как можно дольше задержать на себе его взгляд, чувствуя, как мурашки разбегаются по коже. И тут она поняла, какой идиоткой, какой полной дурой она скорее всего выглядит сейчас, когда на бледном лице играет румянец, а мысли бегут прочь… ... Ото всего, что не связано со вчерашним корпоративом. Он ведь назвал ее истеричкой, и слово это, едкое определение, сначала задело ее, словно крючком, а затем вдруг растворилось в темноте. И он был абсолютно прав. Чего ей стоило еще секунду потерпеть, не выплескивать свой жар и пыл наружу, а сосчитать до десяти и успокоиться, а если не успокоиться, то хотя бы промолчать. Но что было сделано, то было сделано. И Инна тяжело вздохнула. Сама она не имела понятия, как вести себя при таком обстоятельстве. Настя знала или знала наверняка. Хотя Настю вряд ли это могло беспокоить, ибо ко всему, что касалось человеческих отношений, у нее был талант и свой разумный подход. Предметы воздыханий у нее менялись часто, но к каждому из них она относилась серьезно и внимательно, пускай и с долей мечтаний и неспособностью воспринимать реальность на пике своего чувства. Впрочем вечером, когда за окнами совсем уже стемнело, несмотря на не слишком поздний час, Настя, излучавшая полнейшую уверенность в себе, обхватила руками чашку с горячим шоколадом и откинулась в кресле небольшого многолюдного кафе. — О чем ты думаешь? Инна встрепенулась. Сама она тоже была не прочь знать, о чем она думала, ибо время бежало, день сменился вечером, а ее как будто здесь не было, как будто она отсутствовала здесь и возвращалась на землю только когда ее о чем-то спрашивали, при этом чувствуя себя и расстроенной, и счастливой, и серьезной, и воодушевленной одновременно. — Ни о чем. Настя усмехнулась, и эта безобидная усмешка вновь заставила Иннины щеки вспыхнуть. — Может быть, возьмешь себе кофе? Ты ведь замерзла. Инна не замерзла, при том, что одета была легко: под кожаной курткой скрывалась лишь белая футболка и рваные джинсы, купленные на размер больше Инниного обычного. Есть не хотелось. Не хотелось ровным счетом ничего, кроме покоя и возвращения в свое привычное состояние. — Да нет, на улице не так холодно. А ведь можно было заказать латте с корицей. Или имбирный чай. Но томительное радостное возбуждение не давало Инне покоя, так что аппетит исчез сам по себе. — У тебя температура? Услышав это, Инна подняла глаза на Настю и застыла в небольшом изумлении. — Почему? — Ты странно выглядишь сегодня. В ответ на это она дерзко улыбнулась. — Я никогда ничем не болею. Просто… — Особенный день сегодня? — Типа того. День сегодня и правда был почти особенным, хотя ничего значительного не происходило. Но Инна чувствовала, что голова ее горит, а руки дрожат, как в лихорадке. — Так что было вчера? — спросила Настя так, что Инне стало понятно — та сгорала от нетерпения узнать подробности вчерашнего вечера. Что ж, мир изменить было нельзя, как нельзя было изменить подругу. — А что было вчера? Как нарочно диалог не клеился, и Инна понимала и не понимала, почему. Настя закатила глаза. — Ты же ходила с братом на какой-то корпоратив… — Ничего себе «какой-то»! Да там собралась вся элита развлекательного телевидения! — А ты чего так завелась-то сразу? — обиженно переспросила Настя. Тут Инна ясно ощутила, как сердце рухнуло куда-то вниз. »- Вы похожи… — На кого? — На истеричку!» Геррины слова возникли как бы из ниоткуда, но Инна обеспокоенно прикусила язык. Он был прав. Не было в ее характере золотой середины. Либо равнодушие и скрытость, либо — истерика и несдержанность. Как сейчас. — Просто…просто все было хорошо. Правда. Очень интересно, очень весело. Про режиссера Инна говорить не стала. Во-первых, Настю бы это мало интересовало, а во-вторых, слишком велик был провал, чтобы о нем говорить. — Кстати, ты знаешь, что ребята из «Физтеха» сейчас в сценарное мастерство ударились? — Знаю. — И что? — загорелась Настя, — Ты видела кого-нибудь? — Видела. — просто ответила Инна, в надежде, что Настя закончит на этом свой допрос, но та не унималась: — Видела Пашу? — Пашу не видела. — А Герру? Как только это имя было произнесено, Инна себя возненавидела еще сильнее, чем ненавидела утром, ибо сердце сначала кольнуло холодной иголкой, а затем все внутри сжалось в мандражной конвульсии. — Видела. — И как он? — Красив, здоров, весел, посвежел, помолодел, словом, с ним произошли все метаморфозы, которые могли произойти с ним за неделю. — язвительно произнесла Инна. Настя знала, что подруга шутит, что обижаться на нее было затеей бессмысленной и очень глупой. Но в этот момент уголки ее губ опустились вниз, а глаза удивленно заморгали. — Что случилось? Почему ты такая..? — Истеричная? — Злая. — Я не злая. Я ни разу не злая, хочешь верь, а хочешь нет. Настя покачала головой. — Тогда…подожди… Не хочешь ли ты сказать, что..? Инна сжала пальцы в кулак. Иногда Настина неопределенность и неумение выбирать слова ее бесили. Она не хотела слушать то, что та хотела сказать, и в то же время желала понять, что Настя имела в виду. — Что ты все-таки…влюбилась?! Произнеся эти слова, Настя была уже готова прыгать от радости, но как только она взглянула на побелевшее Иннино лицо, ей отчего-то расхотелось даже улыбаться. — Ты понимаешь, что говоришь? Голос Инны был негромким, но Настя непроизвольно вжалась в спинку кресла. — Ты считаешь меня настолько полоумной, что я могу влюбиться?! — Ну почему… Но Инна не слушала. Она смотрела Насте в глаза и не отводила взгляда. — Влюбиться! Тоже мне! Тогда, когда у меня столько сил и энергии для писательства! Я никогда не разменяюсь на это. Повторяю: никогда. — Но… — Одно категорически мешает другому, поэтому, знаете ли, я выберу творчество. Размениваться на какую-то романтику! Инна была возбуждена настолько, что уже почти перешла на крик. Она бледнела, глаза ее сияли, а речь становилась все горячее. — Да чтобы я! Да никогда в своей жизни! — Но Инна… Настин голос почти дрожал. У нее не было сомнений, что та что-то скрывала: Инна всегда раздражалась на темы, которые так или иначе ее волновали. — … Ты же… — Что я? А что я? Как мелочно! Да не для меня это все! Не мое! Никогда! Ни за что! — Но зачем отрицать очевидное? Смелая Настя. Бедная Настя. Еще одно полено в огонь Инниной уязвимости, скальпель в сердце и медленный поворот. Сокрытое раскрывалось. Мир таял на глазах. — Я не хочу это слушать. Не хочу. — категорично и капризно ответила Инна, немедленно встав со своего места. — Мне пора. Всего хорошего. Настя уже было хотела просить ее остаться, но та немедленно вышла из кафе, не оборачиваясь и ни секунды не сомневаясь в своем поступке. На улице совсем стемнело и вдруг, неожиданно для всех, полил дождь. Холодные капли разрезали воздух, насыщая его городской сыростью. Люди скрывались под навесами кафе и магазинов, спешно раскрывали зонты, спасали себя чем придется: пакетами, сумками, шарфами, как будто это могло спасти их от обрушившейся стихии. Дождинки стекали по Инниным щекам, но ее не волновало ничего и ничего не тревожило. Она не боялась промокнуть, не боялась, что растечется макияж на глазах. Внутри что-то странное рвало и метало остатки души, которую неосторожно вынули и положили на стол, на лицезрение и суд диких зверей. Инна не могла понять ни себя, ни все то, что оказалось к ней так несправедливо. Жизнь кипела, бежала, казалось, даже быстрее чем раньше из-за холодного проливного дождя, но Инна никуда не спешила. Она медленно пересекала набережную, медленно шла под мерцанием фонарей, и как только кто-то приближался к ней или где-то около гудел клаксон автомобиля, ей хотелось немедленно сбежать и крикнуть во всеуслышанье: «Отстаньте же наконец от меня! Оставьте меня в покое!» Инна вошла в квартиру, скинула в прихожей обувь, повесила куртку на крючок, а затем неслышно прошмыгнула в свою комнату, мимо комнаты, где сидели гости, мимо улыбавшихся родителей, мимо того, что никак не желало предоставить ее себе. Захлопнув дверь, она забралась на подоконник и прижалась виском к оконному стеклу. Искры дождя, сияющие от света ламп, плыли у нее перед глазами. Инна хотела уснуть и проснуться в незыблемой тишине, которую никто бы не пытался нарушить, в которую бы никто не посмел залезть. Она погрузилась в свои мысли и не слышала ничего вокруг. Она и не хотела этого слышать. Все, что занимало ее сейчас, это был образ, волшебный образ, восстающий из ее памяти. Легкая улыбка. Блеск в светлых добрых глазах. Застывший взгляд, который открыть и прямо смотрел на нее, на Инну. Раз за разом она взывала этот лик, обращенный к ней, чувствуя, как сладко холодеет ее сердце. Она не слышала, как дверь, легонько скрипнув, отворилась, и в комнату несмело вошел Мишка. Первые секунды он робко терся у порога, не зная, можно ли ему войти, но заметив, что сестра даже не удостоила его вниманием, осмелел. — Инна? Она не сразу обернулась на его зов, а когда обратила внимание, Мишка заметил в ее глазах такое презрительное безразличие, что ему стало немного не по себе. — Вчера так некрасиво получилось… Но… Ты понимаешь, что это все так субъективно… — Короче. — отрезала Инна. — Ты была так расстроена… Я прекрасно понимаю твои чувства… И поэтому, может быть, мы подумаем, как нам поступить… Инна молчала. Мишка и его разговоры сейчас были ей некстати. Но выпроводить его за дверь язык не поворачивался. — Давай поговорим об этом позже. Мишка потупился и кивнул. Он любил сестру, хотя и не подозревал, как лучше с ней себя вести. Он хотел для нее лучшего, но при этом он едва ли понимал, что для нее есть лучшее. А Инна хотела одного — покоя и невмешательства, с чем Мишка в тот же момент справился превосходно — он вышел и даже закрыл за собой дверь.