Закон скрещивания параллельных прямых

"Gets harder every day It's a hell of a place To keep your heart from freezing To keep yourself believin'" Halestorm, "Amen"

- Дддррыдщ! Громкий неприятный грохот рухнувшей в посудомоечную машину кухонной утвари заставил Инну, ушедшую в свои мысли еще полчаса назад, вернуться в реальность. И, увы, она оказалась не за пределами земного пространства, а вновь на том же привычном месте, за узким кухонным столом, лениво ковыряя вилкой квашеную капусту. День был какой-то скучный и тянущийся во все стороны, не желая заканчиваться не то, что хорошо, а хоть как-нибудь. Да и нагнетающая тишина здорово давила своим невообразимым весом. - Ешь, - сказала мама, отвернувшись наконец от плиты, - Непонятно уже, на кого похожа. "Мда уж",- подумала Инна, подцепив белую капустную нитку, - "А тишина - это не так уж и плохо". Мама села за стол с кружкой свежего чая. Уставшая от бытовой суеты, еще не успевшая переодеться в домашнее, она смотрела на дочь и качала головой. - Почему ты не ешь рыбу? Это полезно. - Я не люблю, - ответила Инна. Ей не хотелось ничего пояснять и уж тем более трепыхаться в унизительных оправданиях, что, как и почему. Если бы она могла, то уже спокойно бы оказалась на другом конце света, подальше от расспросов и проблем. - Ты грустная. У тебя все хорошо в институте? - снова спросила мама. Инна опустила глаза. Пора под названием "все хорошо в институте" закончилась как раз с тех самых пор как она туда поступила, то бишь, эдак полгода назад, с той самой минуты, когда взгляды проверяющих на Иннин труд не сошлись и разъяренная Инна, только что выйдя из аудитории, недолго думая, громко послала комиссию по матери прямо у дверей. Тогда ее отец, очень уважаемый человек, лично пошел просить экзаменаторов принять дочь на обучение, и те, после часа категорического отрицания и предвиденья Инне печального будущего, все же согласились взять ее в свое учебное учреждение. И Инна всем сердцем жалела, что все обернулось именно так. - Очень хорошо, - произнесла тогда она, - Очень. - Я теперь смогу освобождаться пораньше. И мы будем ужинать все вместе, как нормальная семья. Правда, так веселее? - обратилась к дочери мама с какой-то тусклой радостью в голосе. - Да уж. Обхохочешься. - вяло протянула Инна, вытягивая зубчиком вилки капустный ус в прямую линию. Мама кашлянула, и полуулыбка исчезла с ее лица. - Так как дела с учебой? - Как обычно, - равнодушно сказала Инна, - Разве что на меня опять наорала деканша. И мой этюд забраковали. - Как это - наорала? Что ты опять натворила? Это опять из-за твоих волос? Инна накрутила на палец свою насыщенно-фиолетовую прядь и усмехнулась. - Это тоже. Но не самое главное. - А что же главное? Она тяжело вздохнула и снисходительно пустилась в объяснения. - Вчера у нас принимали этюды на тему "Жизненная катастрофа". Кто писал про что: у кого-то ссоры с семьей, у кого-то тетушка померла и бедный мальчик не находит себе места, у кого-то безработица и вредные привычки - ну и смешные же люди!- а у меня - любовь. Мама удивленно приподняла брови. Ей странно было узнать, что дочь не то, что знает о таком чувстве, но и отводит ему столь значительную роль. - Л-любовь? - растерянно переспросила она, - Почему любовь? - Потому что она ломает. - заявила Инна и тут же поправилась, - В смысле, не всегда, конечно. Но бывает, что она селится где-то как червяк, и жрет тебя изнутри. И ей не важно, хороший ты человек или плохой. Он высасывает из тебя все силы, всю тягу к жизни, когда ты понимаешь, что нельзя дождаться никакой взаимности и все это - не более чем твои глупые фантазии. Тебе хочется умереть. И ты умираешь. Или не умираешь. На то воля случая. Инна откинула длинную прядь челки назад и продолжила: - Так вот. Я написала на эту тему маленький рассказ, о том как совсем юная, милая девушка из-за несчастной любви уходит в депрессию и затем вешается у себя в комнате. Мама вздохнула. Это было уже больше похоже на ее дочь. - После того, как его проверила деканша, она вызвала меня к себе и стала требовать объяснений. Честно говоря, я даже не поняла, что мне ей нужно объяснить: поначалу она орала так, что меня сдуло к входной двери, а потом прошипела что-то вроде: "Не пиши то, о чем понятия не имеешь", - Инна сжала пальцы в кулак, - Да, я не лезла в петлю в любовных страданиях и никогда не сделаю этого. Уж слишком это унизительно. Но все же больше унижения для меня было в ее словах. Она отрицала мою точку зрения на разрушительную силу любви, она не хотела ее принимать. И работу не приняла. Мама покачала головой. - Тогда и я не выдержала. Я порвала свою рукопись на мелкие кусочки и хотела так легко их сдунуть, а они полетели ей прямо в ро...- под строгим маминым взглядом, Инна прикусила язык, - В лицо. Еще бы секунда и мы бы с тобой тут не разговаривали, как вдруг в кабинет очень удачно вошел Владик... - Какой Владик? - Ну, Владислав Романович, наш куратор, молодой такой, симпатичный, как вы скажете. Он ее успокоил. Правда, за мою выходку мне все равно влетит. - Отчислят? - прошептала мама. - Может и отчислят. - спокойно ответила Инна, - Суть-то не в этом. Почему-то на мою "жизненную катастрофу", с которой я знакома в теории, они хотят закрыть глаза или просто отвернуться и сделать вид, что ничего не замечают. Это же странно. - Как это, суть не в этом? - спросила мама, пропустив мимо ушей последние слова, - А как же твое образование? - А что образование. Мои идеи не признают, а Белинский со всей его философией давно сидит у меня в печенках. Мама пристально посмотрела в глаза дочери и произнесла: - Скажи мне, как тогда учиться? Тебя однажды уже брать отказались, а теперь что? - А ничего. Что учиться на ненавистном мне факультете, что не учиться вовсе. - С каких это пор ты ненавидишь литературную деятельность? - С тех пор, как посетила приемную комиссию. - По крайней мере, ты могла бы и потерпеть все свои жизненные несправедливости пока не окончишь университет. - Да какого черта? Лучше сразу пойду и сброшусь! - Откуда еще? - хмыкнула мама. - С козырька подъезда! Если вам когда-нибудь доводилось видеть дом-арку на Русаковской набережной в Москве, вы бы заметили, что никакого козырька там не было и, по замыслу архитектора, кажется, не предвиделось. Но мама не то, что об этом даже не вспомнила, - она осталась глубоко поражена и напрочь лишилась дара речи. - Ты этого не сделаешь. - Сделаю. - невозмутимо сказала Инна, - Мне цепляться не за что. Мама надеялась, что угрозы дочери не более чем очередное дурачество. И все же она не на шутку занервничала: конечно, быть восемнадцатилетней оглоблей, состоявшей на учете у психотерапевта и под наблюдением прочих врачей, имеющих отношение к практике исцеления от душевных болезней, а также всевозможных любителей давать советы и просто любопытных, непросто, но все же смертельный риск имел право на существование. И, как говорила психолог, теперь нужно вовремя исправлять ситуацию. Но переживание, подогретое гневом и собственным бессилием, стало решительно закипать. - Если не за что, так объясни, чего тебе нужно! - повысила голос мама, - Ты сама должна справляться со своими проблемами. - Какие еще проблемы?! - вскричала Инна, - Ты замечаешь в окружающем мире что-то еще, кроме проблем?! - Чтобы мне замечать что-то еще, кроме проблем, мы должны понять, чего ты хочешь! - Я хочу сдохнуть! После этих слов Инна сорвалась с места и бросилась в ванную, единственное место в доме, где дверь запиралась изнутри, по пути едва не впечатав в косяк только что пришедшего домой отца. Захлопнув за собой дверь, она почувствовала, что ее трясет и колотит как после прогулки на сорокаградусном морозе. Что ее лихорадит от этой жизни, от родителей, от учебы. Отчего-то хотелось в один миг убежать отсюда, выскочить из дома, поймать машину и уехать за тысячу километров подальше, только как можно дальше, чтобы не видеть и не слышать больше ничего, что хоть каким-то образом относилось к ней. Однако вместо этого Инна никуда и не бежала, напротив, абсолютно статично сидела на своем краешке бортика, стараясь ни о чем не думать. И, надо сказать, что у нее получалось. Ибо сиюминутное бешенство было забыто, а на смену ему пришло всепоглощающее равнодушие и даже безразличие. Ей захотелось плакать, но не вышло. В последний раз Инна давала волю слезам еще до школы, а теперь и совсем забыла, как это делается. Не зная, хорошо это или плохо, она тяжело вздохнула, чувствуя, как внутри защемило сердце. Инна мельком взглянула на себя в зеркало. Стоит ли говорить, что легче от увиденного ей не стало, только, казалось, еще больше поплохело. Спутанные пряди фиолетовых волос длинной челки падали на лоб, а сама она выглядела осунувшейся и совершенно безумной. Поклявшись, что в жизни не подойдет даже к мало-мальски отражающей поверхности, Инна забралась обратно и прислонилась спиной к холодной плиточной стене. Она пыталась прислушаться к голосам из комнат, возможно, в тот момент вершивших ее судьбу, но расслышать что-либо казалось невозможным: Инна слышала лишь изредка тонкий звон столового серебра, как будто в чашке помешивали чай, и негромкие глухие голоса. На секунду девушке даже показалось, что гроза миновала, а значит, к ней не будет претензий еще какое-то время. Однако среди этого размеренного звукового фона, не предвещавшего ничего страшного, вдруг раздался дрожащий мамин крик: - Господи! В ванной! Там же бритва!!! Она тут же вскочила со своего места и стремительно направилась к Инниному укрытию. Оказавшись у двери, она требовательно и громко застучала, так, что едва не вылетела дверь. - Что ты стоишь?! - закричала мама, как показалось Инне, уже не своим голосом на отца, - Ломай эту дверь к чертовой матери!!! Ты совсем из ума выжил!!! Хочешь, чтобы дочь там себя довела!!! Ломай, кому я сказала!!! И неизвестно, чем бы закончилась эта незатейливая мизансцена, если бы Инна не открыла дверь с обратной стороны и добровольно не завершила бой. Она осторожно и, вместе с тем, довольно решительно вышла из ванной и, не глядя ни на кого, закрыла за собой дверь. Действие это, однако, не прошло мимо внимания тесной компании столпившихся очевидцев. - Руки. - строго произнесла мама. Инна обернулась. В глазах ее застыло полное непонимание того, чего от нее вообще хотят. - Покажи руки. Инна засучила рукава и протянула руки матери. Ни единой царапины на них обнаружить не удалось. - Шею? Ну-ка, дай посмотреть... Инну осмотрели с головы до ног, но ничего такого не нашли. Казалось, что все даже разочаровались таким исходом дела. Воцарилась секундная пауза. - Чего это?- неожиданно для всех и вполне резонно спросила Инна, как будто до сих пор не понимая, что произошло. Мама подняла глаза на дочь и, не отводя взгляда, быстро заговорила: - Как же ты не понимаешь, мы же за тебя беспокоимся, мы хотим, чтобы все было хорошо и поэтому, даже если и бываем с тобой резки или несправедливы, мы думаем о тебе и твоем благополучии. И понимаешь, мы не можем допустить, чтобы с тобой что-то случилось... - тут она обернулась, в надежде, что оставшийся в стороне отец в как минимум поддержит ее морально, - и ты...решила...пойти...на самоубийство. Слово "самоубийство" прозвучало как-то особенно страшно в этой раскалившейся до предела атмосферы комнаты. Словно все вздрогнуло и раздалось холодным гулким эхом, звенящим в ушах. - Самоубийство? - повторила Инна со всем тем терпением, которое у нее еще только оставалось, - Вы хотите сказать, что я стану добровольно лишать себя жизни из-за всех этих фокусов? Вот, значит, какого вы действительно обо мне мнения. И она, сделав ровно три шага по маленькому коридору, вошла в свою комнату, за собою плотно закрыв дверь. Инна подошла к окну, все еще прислушиваясь к голосам по ту сторону своего мира, площадью в несколько квадратных метров. Она слышала свое имя, тревожный голос мамы, низкий, ровный - папы. А затем внезапно голоса исчезли, и в ушах Инны зашумел теплый, скучный московский дождь. Она смотрела в окно, откуда открывался не слишком захватывающий вид на электрозавод, простирающиеся вплоть до самого горизонта коробки домов и немного на Яузу. Здесь всегда было серо и как будто даже невыносимо трудно дышать. Пространство, окутанное в стекло, бетон и провода стесняло, а неумолкающий гул улиц порой в дурноте кружил голову. Инна вглядывалась в оконное стекло, время от времени, задумавшись, находя в нем свой лик, но затем тут же отводила глаза в сторону и впивалась всем своим зрением в оживленное движение на набережной. Она чувствовала, что хочет жить. Но для чего не понимала. Как будто ей хотелось самого своего существования, пускай без цели, без пути, но с возможностью чувствовать, возможностью видеть эти раскинувшиеся вдоль набережной предприятия и слышать шум дождя и машин... И Инна настолько ушла в свои мысли, что даже не думала о том, как на кухне мама, едва отойдя от рыданий, обессиленно говорила: - Мы сойдем с ней с ума... Рано или поздно я окажусь в дурдоме. Я понятия не имею, что это за ребенок! - и совсем уже ослабевшим шепотом добавила, - Когда это все закончится, прости Господи...