Закон скрещивания параллельных прямых

«Twisted motives Drive me in a circle, Iʼm dying to untangle». Halestorm, «Mayhem»

— Не сплю я, не сплю! — недовольно шикнула Инна, когда Настя в очередной раз помахала рукой перед ее взором, устремившимся в одну точку куда-то в угол аудитории. По правде говоря, Инна спала. Она давно не слушала распинавшегося перед студентами Владика, который всеми ведомыми и неведомыми силами пытался объяснить студентам всевозможные стилистические фигуры, с любовью и каким-то придыханием в голосе переходя от одной к другой. Инне это было давно не интересно, и, чтобы не так громко зевать на первых рядах лектория, она нырнула с головой в свои фантазии, окутанные странной розоватой дымкой. Как будто все это: работа, эти Мишкины затеи с редакторской практикой, Герра — все это было не с ней, а с кем-то другим. С другой девушкой, которую, возможно, тоже звали Инна. Только выглядит она намного глупее, чем есть на самом деле. И не может сказать то, что действительно хочет. И мычит невнятно, когда требуется немедленный ответ. Она снова подумала о Герре и отчего-то вздрогнула. Он сейчас был ей не нужен. Зачем? Работа остается работой, учеба остается учебой. Но его улыбка, которая шла от сердца, от глаз, голубых глаз, и бликовала в них озорными огоньками, никак не выходила из ее головы. Она была для нее, для Инны. Он ведь никому так никогда не улыбался… На секунду пальцы Инны охладели. А что, если это — правда? Правда все эти Настькины шутки? Влюбилась. А что это в сущности такое? Разве когда люди влюбляются, они прекращают слушать Владика и начинают мечтать о посторонних вещах? Тогда, получается, она всю свою жизнь влюблена. Но Герра же не вещь. И уж тем более, не посторонняя. «Дура!» — только и подумала о себе Инна, как Владик закончил лекцию, поблагодарив слушателей за внимание кивком головы. Повсюду раздались шорохи, скрежет стульев, разговоры и мягкие шаги по ковролину. Настя, тяжело вздохнув, стала убирать вещи в сумку, ни разу при этом не обратившись к Инне. Немного помешкав, Инна не знала, с чего, собственно, начать этот разговор, который так и напрашивался еще с прошлой недели. — Настя, — негромко окликнула ее та, — Знаешь… Настя подняла на подругу огромные от испуга глаза. Она побаивалась. Она нервничала. Она не понимала, что сейчас она может услышать. Но все же замерла в ожидании как была, со стопкой листов бумаги в руках. — Знаешь, мне не стоило говорить тебе всего этого в прошлый раз. Инна выдохнула. Вроде бы, все не так уж и сложно, как казалось. — Ч-чего — этого? — не поняла Настя. — Ну, помнишь, я сказала тебе, что все твои слова — полная глупость. Накричала тогда, в общем, повела себя как полная невротичка. Прости. Прости, пожалуйста. Мне жаль, что так вышло. Настины щеки порозовели, а губы расплылись в улыбке. — Да ладно тебе. Это я тогда забыла, что ты у нас…не такая, как все, — с этими словами она легонько толкнула Инну плечом, — Сегодня суббота. Может, как обычно? Купим малиновых пирожных и посмотрим хороший фильм? — Да, было бы неплохо. Традиция покупать малиновые пирожные и проводить вечер за романтическими комедиями по субботам возникла у них на почве Настиного внезапного одиночества, когда в один ужасный день ее возлюбленный развернулся и ушел к другой, чьи моральные и внешние качества еще находились под большим вопросом. В тот день Настя сквозь слезы и с остатками крема на носу мечтала о сказочном принце, упершись взглядом в экран, а Инна, не притронувшись ни к одному пирожному, цинично комментировала происходящее. Настя хихикала, обида забывалась, Инна входила в раж. Это было забавно: приятно, когда твой талант получает свое признание, тогда как дома за малейшее его проявление ты получаешь подзатыльник. От этих вечеров они обе получали огромное удовольствие. Но что-то подсказывало Инне, что этот не будет похож на остальные. Настя жила с родителями на окраине Москвы, в маленькой, но уютной квартире, где из каждого угла, от каждой вещи веяло теплом и уютом. От самой двери тянулся запах горячего молока и домашнего обеда, который проворно стряпала Настина бабушка. Здесь никогда не было шумно и не было того праздничного хаоса, что частенько случался у Инниных родителей. Зато все было таким родным, таким простым, что казалось, что больше ничего и не нужно на целом свете. — Что будем смотреть? «Предложение»? «Дневник Бриджит Джонс»? Инна пожала плечами, присаживаясь на уголок дивана. Она не знала почему, но ей очень хотелось уйти. Встать, вручить Насте коробку с малиновыми пирожными и уехать домой, на противоположный край города, убежать в свою комнату, плотно закрыть дверь и припереть ее стулом с обратной стороны для пущей верности — и так уже второй раз на неделе. Но как можно было объяснить это Насте? — Я поставлю чайник, — прощебетала Настя и выскочила из комнаты. «Отлично», — подумала Инна, — «Как будто специально тянет время». Обычно Инна знала, чем ей себя занять в те минуты, когда в Насте просыпалась хозяюшка. Но сегодня весь день как будто был наоборот, даже девушки вдруг поменялись местами: Настя стала практичной и деловитой, а Инна романтически-рассеянной, забывчивой и полностью погруженной в себя. Поэтому теперь ее глаза просто пробежались по книжным полкам совершенно без какой-либо цели. «Наверное, у Герры тоже много книг…» — пронеслось в голове Инны. — А вот и чай! Настя поставила поднос с чашками на журнальный столик и тут же занялась поиском фильма. Традиция подруг невольно обращалась в целый ритуал: сначала чай, потом подходящий фильм (который обязательно должен нравиться всем!), ну и, наконец, сладкое для восстановление душевного равновесия. И было бы так глупо отбирать этот праздник у Насти сейчас, но… — Насть? — несмело позвала Инна. — Да? — ответила она, не отрываясь от клавиатуры. «Три, два, один — поехали!» — Какой был самый необычный человек, в которого ты когда-либо влюблялась? Настя повернулась к Инне, и лицо ее казалось несколько озадаченным. — Денис, — вдруг выдала она, — Да, его звали Денис. Он был неформалом и учился в моей школе. Я тогда была в седьмом классе. Но ты его не знаешь, мы с тобой тогда еще не были знакомы, — быстро протараторила Настя, после чего, хитро улыбнувшись, загадочно продолжила, — А ты что? Ты все-таки на кое-кого, кого-мы-обе-знаем запала? — Нет. — отрезала Инна, — Я тут вообще ни при чем. Это не чтобы меня как-то волновало, но понимаешь, у меня есть одна такая героиня… Странная вообще дама… Ну, потом расскажу тебе о ней и обо всем произведении… — Короче, Склифосовский. — В общем, ей кажется, что она влюбилась. Но она не знает, правда это или нет. Вот… Как это понять? — Ну-у, — Настя откинулась на спинку дивана, — Во-первых, ты много о нем думаешь. Во-вторых, не спишь и не ешь, но это у кого как. А в-третьих… Ты постоянно его видишь рядом с собой. Это я по себе замечала. А вообще, человек влюблен, когда задается вопросом «А не влюблен ли я часом»? Инна кашлянула и заерзала на месте. — Так что, «Дневник Бриджит Джонс»? Поначалу фильм показался Инне бесконечно глупым. Толстая тетка, считающая калории, терпящая полный крах в личной жизни — ну и кому это может быть интересным? Но Настя с жаром комментировала происходящее с нотками сопереживания главной героине. — По-моему, Клив похож на нашего Владика, — заметила она, откусывая пирожное. — Ерунда, Владик послащавее. Тут Инна поняла, что даже в миллиардный раз мысленно извинившись перед Настей, она не могла изменить того обстоятельства, что в своих фантазиях она была не с ней. Она была с Ним. В животе порхали стайки маленьких бабочек от одних лишь раздумий о том, каково это: держать его руку в своей. Оказаться затем в его полуобъятьях. Положить голову ему на грудь и почувствовать прикосновение его хлопковой рубашки на своей щеке. Должно быть, это очень приятно. Интересно, он когда-нибудь чувствовал что-то подобное? Смотрит ли он дурацкие фильмы только ради объятий с кем-нибудь? Кровь прилила к лицу, и Инне показалось, что этим она полностью выдает себя. Она сделала глоток из маленькой чашки с остывшим чаем. Аппетит не шел. — Ты, наверное, плохо себя чувствуешь? — спросила Настя у Инны, когда той настала пора уходить. — Да… Да, что-то с утра нехорошо, — кивнула Инна. — Тогда нам не стоило собираться сегодня. — Не бойся, я вряд ли заразная. — Нет, я не об этом. Просто… У тебя такие глаза все эти дни. Мне кажется, что с тобой что-то не то. Прости, наверное, это уже не мое дело… — Ничего. Это просто простуда, — сказала Инна с натянутой улыбкой. От Настиного дома она шла быстро, без оглядки, одержимая мыслью о том, как бы доехать на метро домой, чувствовать свист ветра сквозь открытые форточки вагона и понимать, что ничто не будет мешать ей и никто не проникнет в глубь души своими подозрениями. Динамики в ушах отбивали тяжелый ритм. Тонкие пальцы сжались в кулаки. Инне казалось, что она бежала от своих мыслей, она пыталась вырваться из их тяжкого плена, но нет, они преследовали ее, как маньяк по темным переулкам преследует свою жертву, и, в конце концов, догоняли. Даже дома, в стенах, за закрытой дверью они настигли ее окончательно, тяжело ранили в голову, после чего Инна свалилась на убранную постель и почувствовала дрожь во всем ослабшем теле. «Я… Я люблю… Его?» — неслись в голове путаные мысли, — «Неужели… Я правда… Я полюбила его?» Она посмотрела в окно, как будто в нем должен был явиться тайный знак, действительно ли она приняла то, что происходило с ней, за любовь? Правда ли все это? Не дурной ли это сон, от которого немедленно нужно очнуться? Прошла не одна неделя, но только теперь Инна поняла, что все эти ее мысли — не случайное наваждение. Что Геррино лицо, которое было совсем близко от нее во снах, есть не что иное, как та самая привязанность, называющая себя «любовью». Но от этого ей не то, что не стало легче, а вовсе поплохело. Инна свернулась калачиком на кровати и задумалась. Если она и правда влюблена в него, то скорее всего, это не взаимно. Он-то точно ее недолюбливает. Ну, или, как минимум, не симпатизирует как женщине. Зачем ему смотреть на тощую девицу с фиолетовой гривой блестящих волос, когда он сам — стройный, аккуратный, в выглаженной рубашке. Зачем ему этот пучок проблем и нервов в кожанке, когда он сам являет собой непоколебимое спокойствие и твердый рассудок? «А вдруг… Взаимно?» Инна встала с постели и подошла к зеркалу, которое располагалось на дверце ее гардероба, и попыталась рассмотреть себя со всех сторон. Красоты не прибавилось. Грации и изящества — тем более. Все, что видела перед собой Инна, было каким-то осунувшимся, странным созданием с румянцем на щеках, предательским, глупым румянцем. Мешковатые джинсы. Белая майка. Шипованное колье и браслеты. Чуть растекшаяся тушь в уголках глаз… — Ты чудесно выглядишь, моя дорогая, — шепнул ей Герра на самое ухо. Инна подняла глаза. Он как будто стоял рядом с ней, а его рука неожиданно оказалась у нее на талии. Его теплое дыхание было рядом, совсем рядом с ее лицом и будто бы согревало ее щеку. — Идиотизм, — процедила сквозь зубы Инна, и образ Герры вдруг исчез. Это было так странно и, в то же время, так естественно, видеть его рядом с собой. Это было новым, но, в то же время, таким привычным. На секунду Инна попыталась представить его в кругу ее семьи: как мама предлагает ему творожный пирог на семейном ужине, как отец говорит с ним об экономике, как он сидит у них в столовой и бросает в сторону Инны взгляды полные очарованности ею. И от этих мыслей ее едва ли не затошнило. О своей свадьбе она впервые задумалась в третьем классе, когда ее соседка по парте и закадычная подружка, Наташка Миронова, рассказывала, что мечтает о пышном белом платье и трехэтажном торте с розовым кремом. Подобные фантазии не сходили с уст многих девочек из третьего «А», и Инна, по неопытности доверившись большинству мнений, тоже стала представлять себе, будет ли у нее свадьба, а если и будет, то какое на этой свадьбе должно быть меню. Но как только теперь она представила себя в белом подвенечном платье, так тут же вздрогнула, ибо ее глазам предстало такое душераздирающее зрелище, что трудно было даже понять, что это, собственно, из себя представляет. В белом кружеве и плетеном венке из нежных цветов на голове Инна больше напоминала панночку из «Вия», восставшую из гроба, нежели невесту, стоявшую на пороге счастливой и долгой семейной жизни. Ей было не радостно, ей было тревожно только от того, что она заранее знала, что произойдет. Счетчик бомбы вот-вот начнет обратный отсчет… Три, два, один…! Она представила себе Герру в сером пиджаке, сияющего так, как подобает сиять всем людям, коренным образом меняющим свою жизнь к лучшему. Он как всегда был аккуратен, точен в деталях, от него веяло тем же терпким парфюмом, а голос его был таким же негромким и спокойным, не выдавая ни малейшего волнения. Глядя на него, Инна нервно сглотнула. Она не хотела, как она не хотела, чтобы этот взгляд, чтобы Герра сегодня был с ней — и у всех на виду. — За платье длинное — бутылочку винную! — наверняка крикнула бы тетя Женя, любительница традиций и гуляний на широкую ногу, — За невесту-милочку — шампанского бутылочку! Сеня, что ты расселся — заводи! Дядя Сеня, уже порядочно заложивший за воротник, встал бы из-за стола с зеленым старым аккордеоном и начал бы лихо выводить цыганочку, как только позволяла ему его пьяная горячность. Дядя Толя, его брат-погодка, тоже пьяный, но пьяный смирный, лысоватый и с пунцовым носом, под цвет пионов, которыми, скорее всего, украсили бы зал, достал бы из-за пазухи ложки и невпопад начал бы настукивать малознакомый ритм. — Ну-ну, ты туда же, ложкарь! — скажет тетя Женя со смехом, делая смачное ударение на букву «Ж». Инна закрыла лицо руками. Нет, нет, нет, это не нужно, нет, не при Герре, дорогие родственники! Но Герра смущенно улыбался, с умилением влюбленного глядя на Иннины волосы. — Бросаем под ноги монеты медные, чтобы не быть вам бедными! Бросаем лепестки роз, чтобы не знать вам ни горя, ни слез! — частила бабушка, взывая все внимание от громкоголосой тети Жени на себя. Со всех сторон послышался шелест лепестков, падавших к ногам молодых. Дети бросали конфеты, бабушка скакала козой от одной кучки собравшихся к другой. Но как только Инна увидела мелочь в руках любезных дядюшки с тетушкой, она как можно крепче вцепилась в Геррин рукав и сильнее зажмурила глаза. Тетя Женя бросала куда ни попадя из щедрости. А вот дядя Сеня… Уворачиваться — не попадет, он уже наглухо пьяный. А если не уворачиваться, то надо учесть, что служил он снайпером и руки, и глазомер его помнят все почти досконально. На свадебном столе молодоженов было все, чего требовала традиция: два перевязанных лентой бокала, красивая, но при этом простенькая сервировка. Подумав о том, что было бы неплохо присесть и залпом осушить бутылку холодного шампанского, у Инны забегали глаза по сторонам. От нервного напряжения с щек схлынула кровь. — Ты в порядке? — заботливо осведомился жених. — В полном, — бросила Инна и пожалела о том, что сказано это было не слишком ласково. Впрочем, время извиниться, кажется, еще настанет. Сейчас же очень хотелось пить и передохнуть. Желательно, наедине с супругом. — А самое-то главное! — вдруг обижено вскрикнула тетя Женя, так что половина гостей перепугалась, что кого-то ненароком забыли в ЗАГСе или потеряли по дороге. И Инна взгрустнула, потому что этим «кем-то» очевидно была не тетя Женя, — А самое-то главное! Шампанское вы сладкое выбирали. Только мне от него почему-то…горько. В зале воцарилась тишина, такая, что было слышно, как тетя Женя треснула дядю Сеню по плечу. — Гор-р-рько! — рыкнул дядя Сеня со своего места. — Горько! — Горько! — послышался нестройный хор мужских и женских голосов. Теперь Инна почувствовала, что краснеет, чего с ней ни разу в жизни не бывало. Руки вспотели, задрожали колени. Она же не целовалась с Геррой прежде, как знать, как это все проходит. Мало ли вдруг она превратится в лягушку или, что вероятнее, в прекрасную принцессу? Герра осторожно отодвинул свой стул и привлек новоиспеченную женушку к себе. Его лицо склонилось над ее губами, оно было близко, совсем близко, так, что Инна уже ощущала свою беспомощность и полное бессилие. Сейчас он уже ее муж, он имеет над ней некоторую власть вместе с этим чертовым обычаем, так почему бы и не… В одно мгновение его язык раздвинул ее полуобсохшие губы и сцепился с ее языком в жаркой схватке. Его губы слились с ее губами, тяжелое дыхание вдруг стало их общим, единым. Он играл с ней. Играл языком, играл руками, которые скользили по ее тонкой талии, затянутой в корсет. Ее руки гладили его плечи, но без удовольствия, без трепета, скорее, со страхом, с осознанием того, что при всем при этом, как будто бы над ними, стоит толпа обезумивших родственников, глядевших на все это разинув рты. Голова Инны кружилась, но не от любви, а от одного понимания, что все это — чудовищная ошибка. Нет, пожалуйста, нет! Верните все на место! Инне — растянутые штаны и шипы, Герре — белые кеды и обыкновенную отрешенность. Так нельзя. Этого не должно быть, нет, никогда, ни при каких условиях! Это все не так! Инна помотала головой. Убедившись, что никакого застолья и гостей нет, а кругом — лишь разбросанные по комнате вещи и обыкновенный полумрак, она вскочила с кровати. За окном надвигался грозовой фронт. Холодный ветер, распахнув окно, швырнул листы бумаги со стола Инне в лицо, раскидал по полу. Он играл Инниными волосами, и она казалась себе такой, как обычно: вечно легкомысленной, вечно одинокой, вечно рассуждающей сама с собой… Ей было хорошо. Ей был никто не нужен. Никто — если бы не этот Герра, ворвавшийся в ее жизнь как этот порыв ветра. Он был ей не нужен, но он точно был ей жизненно необходим. Сейчас. Сию же секунду. — Нет. Нет. Никогда! — едва ли не вскрикнула Инна, — Никогда больше! Пора заканчивать! — С чем заканчивать, солнышко? — отозвалась из гостиной мама. Казалось, она была в хорошем настроении. — Эм… Да так. Я вернусь. — ответила Инна и прикусила язык, — Я забыла у Насти кое-что. Рывком она схватила свою кожаную куртку со стула и решительным шагом вышла из квартиры, услышав лишь, как сквозняк захлопнул за ней входную дверь.