Геймер. Путешествие в разные миры

      В голове гудело после проклятой водки. Пока сталкеры поудобнее рассаживались на узкие сидения баржи, я занималась самобичеванием. Зачем я полезла в осиное гнездо? Почему не выбрала другой мир? Почему поперлась именно сюда?       Внутренний голос упрямо молчал.       Хотела побольше очков опыта, Лукреция? На, получи, распишись. Выкуси.       Сиди теперь здесь, в лодке бездушных сталкеров. За весь путь до Чеховской никто не вымолвил и слова. Что и говорить, большой богатый внутренний мир у парней. А у тебя жалкий и беспомощный. Где, спрашивается, хваленая сила магии и супер способностей?! Пока тебя раздевали, ты и пикнуть не смела. Ждала. Не сопротивлялась. Та мразь, которая стояла напротив расстегнула ширинку. А ты не могла пошевелиться.       Череп скупо описал ситуацию в борделе и мое почти удавшееся изнасилование. Антон прикрыл глаза, изображая фейспалм. Конечно, это не к нему тянули руки. Это не он видел голую исхлестанную девицу, просившую всыпать ей, как следует. Ему бы даже понравились ее крики. Он любит бить женщин. Ударил и все — полегчало на душе, успокоился. Сидит в этой вонючей барке и преспокойно спит.       Сука.       «Транспорт» бесшумно скользил по темной и гладкой воде, в свете фонариков мерещились ползучие гады толщиной с руку. Протерев глаза, я тихо вскрикнула. Тени шевелились. — Глиста обыкновенная, — пояснил проводник, когда образина подплыла к нам, поднимая свою слепую головку с присосками.       Приплыли.       Подземная река уперлась в запруду. Берегом навалены были мешки с грунтом, что ли, и в них ткнулась наша жалкая лодка. За мешками шла уже настоящая стена, туннелю по середину. Гудела электрическая помпа, откачивая набирающуюся по ту сторону запруды лужу. Штандарты развешаны: красное поле, белый круг, трехпалая свастика.       Государства создаются и разрушаются, идеология остается. Смешно.       Триумвират Чеховской, Тверской и Пушкинской. Все, конечно, уже переименованы: Чеховская — в Вагнеровскую, Пушкинская — в Шиллеровскую; Тверская — тоже еще во что-то. У Рейха свои кумиры.       Спрыгнули на берег, проводник обменялся зиг-хайлем с дозором. Все были нарядные, с иголочки по сравнению с Цветным. — Главный офис железных дорог наверху обнаружили, не говорят, а у них форма была такая, черно-серебряная, — зачем-то шепнул нам Череп, подмигнув.       Досмотрели багаж, и сразу, конечно, нашли Снегу, химзащиту, мой телефон. Спас проводник: прошептал что-то, улыбаясь нам из-за черного плеча, и пограничники обмякли.       Однако на саму станцию не пустили.       Нашли в туннеле зарешеченный боковой ходок, у которого стояла охрана. — Сначала медосмотр, — бодро сообщил Николай, наш провожатый. — В Железный легион хлюпиков не берут. — Заебали, — кратко выразился Череп, с грохотом опуская сумки. Я вопросительно посмотрела на сталкера — тот кивнул, мол, ничего не бойся. — Снаряжение и кошку придется временно сдать.       Оставили все охране.       Комната. Белый кафель кругом. Пахнет карболкой и белизной. Где-то откопали дезинфекцию. Кушетка, доктор стоит в маске микробной, в шапочке, одни лохматые брови нависают. Двери какие-то дальше. Николай с ними вошел, в углу на табуретку присел. Доктор улыбнулся просоленными бровями, обмаслил глазами-маслинами. Заговорил певуче, с недобитым акцентом. — Ну, кто у нас первый? — Давайте, я, что ли, — пробасил Череп. — Раздевайтесь до трусов. Медкомиссию проходили? — Да, вы же меня помните Александр Романович. Нам бы на Баррикадную… — Тс-с! Дисциплина, — доктор погрозил парню пальцем. — Раздевайтесь.       Череп пожал плечами и начал снимать с себя одежду. Накаченные мышцы бугрились под бледной кожей. На спине у сталкера был длинный шрам — от лопатки до поясницы.       Доктор поглядел, постучал, пощупал резиновыми перчатками, в глотку заглянул, попросил оскалиться. Стетоскоп надел, попросил подышать. — А теперь трусы спускаем. Спускаем-спускаем. Так. Позволите? Так… Одевайтесь, уважаемый. Свободны. Вот, правая дверка.       Череп натянул, застегнул, а врач пока писал что-то в бумажке. Проводник прочитал, покивал. — Добро пожаловать.       Сталкер залихватски подмигнул мне: не боись, девка, прорвемся, и нырнул в предписанную дверь. Я вздохнула, тщетно пытаясь успокоиться. Подумаешь, медосмотр. Это не как… Не как в Цветном. — Теперь вы, что ли, уважаемый.       Это к Антону.       Он шагнул вперед. Кашлянул: в горле запершило. Доктор на него внимательно посмотрел. — Так… Шею давайте посмотрим… Щитовидку. — Ну что… Зоба нет. Остальное сейчас прощупаем…       Промял Антону — напряженному, насупленному — живот, заставил и его спустить брюки, там все проверил. — Опухолей не вижу никаких… Одевайтесь.       Накарябал что-то на бумажке, сунул ее сталкеру в руки. — Правая дверь. — Ну, а теперь вами займемся, молодой человек. Первый раз через нашу станцию? — Да. Я девушка, — тихо добавила я, снимая бушлат и брюки. К горлу подкатил комок. — О, простите, уважаемая, — слава Богу, доктор не обратил внимания на мою половую принадлежность. — Так. Кашель беспокоит? Давайте-ка спину. Не холодно? Туберкулезом не болеете? Подышите. Поглубже. Ну-ну. Ничего ужасного нет. Хрипов каких-то… Теперь давайте на новообразования поглядим. Шею: у кого рак щитовидки, самый от облучения частый, иногда сначала зоб отращивают на шее. Но, бывает, и без зоба человек за месяц сгорает, а другие — с зобом до старости ковыряются как-то, — деловито поделился он, притрагиваясь к моему животу. Затем к ключицам. Нахмурился. — Ч-что-то не так? — спросила я с тревогой. — Нет-нет, все прекрасно. Даже слишком. Кожа у вас всегда такая загорелая, от рождения, мм? — Ну да, — без заминки выпалила я, чувствуя, как душа уходит в пятки. — Хм. Понятно. Давайте половые органы проинспектируем. Как часто пользуетесь? — Еще ни разу, — щеки предательски вспыхнули, и доктор прекратил осмотр. — Одевайтесь, уважаемая.

***

      Проводник озирался по сторонам с гордостью. — Ну вот, добро пожаловать! Станция Вагнеровская, бывшая Чеховская. Не случалось тут раньше бывать? — спросил мужчина. — Нет. Никогда.       Я помотала головой и с недоверием уставилась на Чеховскую. — А жаль. Не узнать станции! — с гордостью прощебетал Николай. Сталкеры обменялись тяжелыми, многозначительными взглядами. Как и я, парни не доверяли преобразованиям Чеховской. — Полную реконструкцию прошла!       Все вычищено, вымыто, продезинфицировано.       И вместо красочных пыточных камер, всплывающих в моем воображении — торговые киоски, аккуратные, покрашенные, с номерками. Прекрасное освещение. Праздничный базар. Толпа в нем плещется: счастливая, мирная, ленивая. Семьями прогуливаются. Ребятишки у отцов на шеях сидят, ногами болтают. Выбирают что-то на прилавках. Музычка играет.       Захотелось глаза потереть. — Вы и весь Рейх не узнаете! — сказал Николай. — После того, как генеральная линия партии поменялась… Реформы пошли. Становимся современным государством. Без эксцессов.       Черной формы в толпе — капля, глаз не режет. Нет кричащих, ярких плакатов на тему превосходства белой расы, наподобие лозунгов «Метро — для русских!». На самом видном месте висел всего один: «В здоровом теле — здоровый дух!». И точно: лиц вокруг полно всяких, а не сплошь курносых и молочно-веснушчатых. А главное — люди все подтянуты и ухожены; не слышно надрывного кашля, непременного на других станциях, нет зубастых облученных, и детвора вся как на подбор: две руки — две ноги, щеки, словно кровь с молоком. Чудеса. — Тут всегда так было? — прошептала я Черепу. — Последние два месяца, — мрачно сказал он, — разрешают смешанные браки, раздают листовки о безопасном жилье и работе. Врут по-черному, мля. — Вот там, за углом, в служебных помещениях у нас больница. Бесплатная, разумеется. И диспансеризацию населения проводят два раза в год. Детей — каждый квартал! Пойдете смотреть? — Николай зазывающе замахал рукой. — Нет, спасибо, — сказал Антон. — Только что от врача. Нам на Баррикадную. — Понимаю! Ладно, давайте тогда сразу к вокзалу.       Вдоль путей скопился народ. Маленькие ширмочки прикрывали почти обнаженных людей: мужчин, женщин и даже пару детей. Врачи в резиновых перчатках со стетоскопами в руках ощупывали животы, смотрели в горло, просили покашлять. — Уважаемые, пожалуйста, не толпитесь! — тоненько взвывал к порядку какой-то мужчина в форме. — Места всем хватит! Женщин и детей — вперед! — У меня жена на последнем сроке, а в очереди еще тридцать человек! — возмущенно прокричали из конца переулка. Мужчина явно терял терпение.       Николай извиняюще-заискивающе улыбнулся: — Что поделать, иммигранты прибывают каждые сутки. Наша новая социальная модель уникальна. Только подумайте! Социальное жилье, больница, школа, детский сад! Работа от фермера до механика! — Слышь, соловей, — Череп взял утихшего парня за грудки. — Нам на Баррикадную. Еще раз нас задержишь — Ульрику пожалуюсь. — П-прошу за мной.       Николай больше не заливался, закрыл рот на замок. Отыскал нам нужную дрезину — и был таков. Я вздохнула с облегчением. Он был непростой, этот проводник, а засланный, подозрительный. Все смотрел на нашу реакцию.       Как бы не было беды…       Внезапно Череп положил мне руку на коленку. Я с ужасом напряглась. И ты, Брут? — Барахло свое возьми.       У меня как камень с души свалился, когда сталкер сунул мне на колени рюкзак. Из-под открытой молнии выглядывала кошка.       Колымага дернулась вперед. — Слушай, Череп, а это, правда, что Рейх бесплатно жилье дает? — спросил вдруг Антон. — Врут. Все врут. У них на Чеховской все чинно и благородно, а на Тверской людей убивают как раньше. Просто теперь по-тихому. И еще готовятся к чему-то. Помнишь, как с Пушкинской тварь разная полезла? Боятся, что будет как с Полежаевской. — А что с ней случилось? — не поняла я. — Ты разве не слышала эту историю? Нет? Сначала у них разведчики стали пропадать. Уходили в туннели и не возвращались. Один отряд ушел — и нет его. Сначала они думали, что он задерживается, а у них там еще туннель петляет, и ни дозором, ни тем более со станции, ничего не видно, сколько не свети. Таких нет и нет, полчаса их нет, час их нет, два их нет. Казалось бы, ну уж где там пропасть, — всего ведь на километр уходили, им ведь и запретили дальше идти, да они и сами не дураки… В общем, так их и не дождались, послали усиленный дозор их искать, ну те их искали-искали, кричали-кричали, но все зря. Нет. Пропали. И ладно еще, что никто не видел, что с ними случилось. Плохо ведь что — слышно ничего не было… Ни звука. И следов никаких. — А потом что?       Череп помолчал, пожевал губы, и хотел было продолжить, как Антон сказал: — Приехали. Баррикадная.       Сталкеры расплатились парой патронов, и смело спрыгнули с дрезины, расправив плечи. Очевидно, что здесь им нечего бояться.       Баррикадная была темной, аварийка плохо освещала помещение. Сбоку от рельс начинался целый палаточный лагерь. Антон что-то тихо сказал Черепу и, развернувшись, зашагал в противоположную сторону. Череп схватил меня за рукав и, пропетляв между палатками, запихал внутрь одной из них. — Это мой дом, — сообщил он, устраиваясь на койке. Вниз полетела одежда.       Я нахмурилась. — Здесь только одна… кровать. — Поспишь со мной, — Череп выжидающе уставился на меня. — Ну-у? Чего стоим? Раздевайся.       Я еще потопталась у входа и затем, несмело начала стягивать одежду. Тем временем Череп остался в одних трусах и преспокойно лег, укрывшись одеялом. Оставшись в штанах и рубашке, я осторожно присела на матрас. — Эй-эй! Ты в этих штанах по Цветному таскалась! Давай снимай.       Чертыхнувшись, я быстро сорвала нарнийские штаны с ног и, сгорая от неудобства, залезла под одеяло.       Воистину, будь проклято метро и будь проклят Череп. — Спокойной, — раздалось над ухом, и Череп повернулся ко мне спиной. — Спокойной.       Я попыталась успокоиться. Ему плевать на меня, я же не прельщаю, как он сам и говорил, значит, волноваться не о чем. Засыпай, Лукреция, о судьбах мира подумаешь завтра.       Только-только меня начал одолевать сон, как Череп, круто развернувшись, сказал: — Мне твоя рубашка спину колет. Сними. — Нет. — Я так не усну никогда. — Ну и не спи. — Мне ее разорвать? — Хорошо, сейчас сниму.       Легко отделавшись от итак рваной рубашки, я, запунцевев аки синьор помидор, снова накрылась одеялом. Череп вытянул из-под одеяла руку и накрыл ею меня. Он. Меня. Обнимает?! — Ты что творишь?! — зашипела я, пытаясь убрать его руку. — Мне так нравится. — А мне — нет! — Я твоего разрешения и не спрашиваю. Давай спать.       Жутко злая и всклокоченная я пролежала так еще минут двадцать. Череп уже видел десятый сон, когда я начала проваливаться в забытье.       С ним хотя бы тепло. И…не страшно.