***
***
***
— Не опоздали еще? — с надеждой обратился Череп к лодочнику. Молодой парень с родинкой улыбнулся радушно. — Вас ждали! Череп замялся, оглядывая лодку. — У меня… — он понизил голос. — Документов на девчонку нет. Вы же без документов берете в этот ваш легион? И — сразу говорю — это снаряга сталкерская. Плюсом животное. Чтобы потом вопросов не было. — Прекрасно без документов берем, — заверил его парень. — Все равно биографию с нуля переписывать. Кому какое дело, кем там раньше были герои Рейха? Череп облегченно выдохнул и повернулся к нашей честной компании. — Все готово, полезай-ка в лодку. Я с мерзопакостным ощущением скорой беды молча спрыгнула в узкую шлюпку, больше походившей на плот, чем на лодку. В «транспорте» уже обосновались трое: один был: одутловатый, под глазами мешки, борода клином, руки пухнут от лишней воды. Другой: весь в пороховых кружевах, морда в оспинах, лоб в два пальца высотой. Третий: обритый жлоб со сросшейся черной бровью; этот точно не ариец. Эти типи обсуждали превосходство Рейха над остальным метро, у каждого из троицы лихорадочно блестели глаза — идея «чистоты» явно промыла парням последние мозги. Антон брезгливо поморщился от их запаха и сел на самый краешек, неприязненно сверля «арийцам» черепушки. Череп примостился рядом, медвежьей спиной закрывая меня подальше от нескромных взоров. Я даже была ему благодарна — светить нетипичной внешностью было крайне опасно. Тем временем одутловатый парень с щетиной втирал своим: — Они ведь не просто грибы жрут, это они наши, наши грибы жрут, сечешь? Мои и твои! Нашим детям места в метро не хватит, потому что ихние все займут! Или мы их, или они… — Мы, нормальные, вместе должны держаться. Потому что они-то, твари, кучкуются… Я тихо фыркнула, из-за плеча на меня тут же шикнул Антон. Вот зараза. — Люди как свиньи, чуешь? Сунули пятак в корыто и хрюкают. Пока им туда помоев подливают, всем довольны. Никто думать не хочет. Фюрер меня чем зацепил? Говорит: думай своей головой! Если на все есть готовые ответы, значит, кто-то их для тебя подготовил! Задавать вопросы надо, понял? — А вы сами-то раньше бывали в Рейхе? — спросил Антон, усмехнувшись наивности бородача. — Я был, — перебил оспяной. — Транзитом. Проникся. Потому что правильно все. Все на свои места становится. Думаешь: сука, раньше-то я где был? — Точняк, — подтвердил обритый. — Каждый с себя должен начинать. Со своей станции. С малого, с малого начинать. Вот взять, прошерстить соседей хотя бы. Героями не рождаются. — А они есть. Везде есть. У них типа мафии своей. Друг друга тянут. Нормальных не пускают. — У нас на Рижской такое прям. Сколько ни бейся, как лбом об стену! — с сарказмом протянул Череп. — Это из-за них, что ли? Как они выглядят-то хоть? — Они, чуешь, другой раз так спрячутся, от человека не отличишь. Поскрести приходится. — Жалко, не все втыкают! — поддержал отечный обритого. — У нас на станции начал уродов вычислять… В общем, люди не все еще готовы, — он потер челюсть. — Некоторые скрещиваются с ними, прикинь, мерзота? — Главное, запоминать всех. Всех, кто на наших руку поднимал. Кто душил нашего брата. Придет еще времечко. — Я говорю: давайте с нами! — оспяной по-товарищецки положил руку Черепу на плечо. — Добровольцем! В Железный легион! Ты же наш! Ты наш ведь? — Не, мужики. Мы в политике по нулям. Мы — в бордель, — сказал, как отрезал Антон, сверля руку оспяного. Горло прямо сдавило. А рука эта жгла сквозь бушлат: вот-вот паленым потянет. Хотелось извернуться по-ужьи, уйти из-под этой руки. Да куда? Куда тебе, Лукреция, податься? Очки по нулям. Придется выживать здесь, не солоно хлебавши. — А не обидно? Его зовут метро спасать, а он — в свое корыто пятаком обратно. Ты вообще думал хоть, почему мы в таком положении оказались? Как выживать нам, людям, думал вообще? Своей головой? Ни хера ты не думал. Только по шлюхам. Мокрощелки тебе интересно, а будущее нации тебя не колеблет. — Чуешь, Панцирь, забей! Может, он там уродку шпилит? Хххы! А? — Э, парень, может ты хоть? — бритый вытянул шею, чтобы рассмотреть мое лицо в полумраке. — Ты-то же нормальный должен быть! Или — с рачком? Фюрер вот приравнял, говорят… Я сглотнула и как могла, понизила голос: — Не охота. Бритый уселся обратно, вернув шею в нормальное положение. — Ниче. Вот Железный легион соберут, и тогда.… Сейчас потренируемся.… А потом вернемся и припомним всем… Тварям. Пройдемся еще по метро. Маршем. — Че за Железный легион? — не выдержал Антон. — Добровольческий. Для своих. Кому уроды жить не дают. — Мой случай! — О! Вон там… Тихо.… Приехали, гляди. Я аккуратно спрыгнула на перрон. Фуух… Еще бы минута и я бы не выдержала. Тук-тук-тук. Боже, как сердце-то быстро стучит. Рядом встал Череп. — Это не конечная. Суки, взорвали старый туннель, красножопые вояки! Придется через Цветной бульвар тебя тащить. — То есть, это — еще не Четвертый Рейх? — спросила я, пытаясь отыскать глаза Черепа в полутьме аварийного освещения. Елки-иголки, как дальше-то? — До Рейха через станцию. Тут понимаешь, раньше туннель северный был сразу на Пушкинскую… Но из-за войны с Красными пришлось взорвать. Я с непониманием кивнула. — Вы же не хотите меня в Рейх, правда, же? Этот вопрос я задавала сталкерам уже четвертый раз. Но старая геймерская жилка била меня электрошоком недоверия ко всему и вся. Ведь никаких Черепа и Антона в книге про метро не существовало. Там был Артем и жил этот молодец на ВДНХ. А парни вели меня на Баррикадную, к себе домой. — Мы не из этих уродов, сколько можно объяснять? Мы просто с ними соседствуем, и товары поставляем, — Череп набычился. — Стали бы мы так возиться с тобой, спасать от зверья? Мм? — Ладно-ладно, — я подняла руки в примирительном жесте. — Просто я едва усидела с этими уродами в одной барке. — Как и мы, — Череп хмыкнул. — Так вот, сейчас придет баржа, побольше нашей лодки и мы сядем в нее сразу до Рейха. А дальше — на родную Баррикадную. И отдавать тебя этим уродам не будем, дура ты простоволосая. — Успокоил, блин. На входе к станции стояли плотные мужики с боровьими шеями. — Валюта есть? — пробасил один, и Череп молча показал патроны. Здоровяки подвинулись, пропуская нас внутрь. Буэ-э-э. Если возле воды еще не воняло, то тут, в метро, «благоухало» на полную мощность. Я с силой зажала себе нос и поправила кепку. Пусть принимают меня за парнишку. Пока я возилась с кепкой, Антон больно сжал мне руку, дергая за собой как слепого котенка. Устало ойкнув, я едва поспевала за бешеным сталкером. В голове шумело от наплыва шума и гама, рана на шее разбередилась и начала кровоточить. И как, я, собственно, буду метро спасать? В таком жалком виде меня можно только понять и простить. И накормить. И Снегу накормить тоже. Все что я успевала — это глазеть по сторонам. А посмотреть было на что. Чем там был Цветной бульвар раньше, уже нельзя было понять. Теперь тут устроился один сплошной вертеп. Разбитый на кабинки, комнатки, зальчики, разграниченный фанерой, ДСП, коробочным картоном, ширмами раздвижными, шторками, занавесками — Цветной превратился в непроходимый лабиринт, в котором все измерения были нарушены. Не имелось на этой станции ни пола, ни потолка. Где-то смогли втиснуть под крышу два этажа, а где-то три. Какие-то дверки вели из виляющих тесных коридорчиков в номера размером с койку, а другие такие же — в под платформенные помещения со всю станцию размером; а третьи — и вовсе неизвестно, куда. Гудело тут дико: каждая комната звучала на свой лад, а комнат была тысяча. Где-то плакали, где-то стонали, где-то смеялись, где-то пытались перебить крики заводной музыкой, где-то орали пьяные песни, а где-то выли от ужаса. Вот какой общий голос был у Цветного: как у чертей хор. Ну и, конечно, женщины. Я, едва успевая за Антониной беспощадной лапищей, одновременно сгорала от духоты в этой Богом забытой станции, и, другой, женской половиной души за всех этих девушек, которые выставляли свою любовь на продажу. Как же так? Как низко может пасть человечество?.. И ангелы блядские, и строгие в погонах, и в дырявых чулках роковые, и медсестры с голой жопой; и просто шлюх вульгарных, без придумки — целая дивизия. Сколько могло поместиться — ровно вот столько и поместилось. Все кричат, зовут, прелести преувеличивают, взгляд арканят, у каждой времени в обрез: на один змеиный бросок, пока мимо нее проходят, вот эти полметра. Не прокусила, соскользнула, не прыснула в царапинку любовного яду — все, ушел. Кто не работает, тот не ест. Одна девица, с напомаженными губами схватила меня за рукав. — Мальчик, а, мальчик! Не хочешь меня? Я тебе и тут и там все сделаю чики-пуки! Не хочешь, а? Я покраснела и попыталась выдернуть рукав — тут же обернулся Антон. Ни слова не говоря, он со всей дури стукнул проститутку в лицо. Девушка упала на спину, из носа потекла кровь, на скуле заалело пятно. Она начала плакать. — Я… — я растерянно взмахнула руками, — я не хотела ничего плохого… — Сука! Дрянь, сволочь, блядь, ты вонючая! Проваливай! — беззащитная девушка вскочила, устремляясь мне в шею, Антон выдернул мою руку и спиной загородил меня, дав девице звонкую пощечину. — Сама напросилась, тварь, — выплюнул он и стал методично бить обмякшую девушку. Череп взял меня за руку, уводя от этого зрелища. Я не могла пошевелиться, меня, будто парализовало. Череп же, не останавливаясь, куда-то вел меня. Зачем он ее? Зачем сразу бить? Перед глазами стояло ее лицо. «Не хочешь, а?», — она же не хотела ничего такого… Просто предложила услуги… А он ее… И по лицу, и по груди, и по животу… — Погоди, Череп. Остановись! — почти выкрикнула я, упираясь руками в колени. — Меня сейчас вырвет. Сталкер пожал плечами и стал ждать, когда рвотный позыв пройдет. Я, давясь желчью, выплеснула Савеличев чай на кафельную плитку. Мне заметно полегчало. Утерев рот рукой, я кое-как встала. — Долго еще? — жалобным голосом прогнусавила я, горло жег желудочный сок. — Нет. И меня снова куда-то потянули, через бесконечные лабиринты комнаток и палаток. Меня мутило. Очнулась я только тогда, когда меня усадили за столик и сунули под нос еду. — Ешь, пока горячее, — приказал сталкер, уплетая горячее за обе щеки. Я тупо уставилась на еду. Похоже, это была свинина. Но кусок в горло не лез. Как там она? Он долго ее бил?.. А если убил?! Если она уже лежит там, на матраце, в застиранном трико… Груди нету совсем, жалостливо торчали ребра. Она, может, кусок свой отрабатывала? Вдруг она хотела сбежать? А он ее… — Тебе надо выпить, — сказал Череп, заметив отсутствие аппетита. Я молча кивнула, ковыряясь в тарелке. Она такая… Даром, что губы намазала, все равно еще юная… Тонкая, худая. Ей лет семнадцать, не больше. Я ее старше. Почему? Почему всем плевать? Они же не сами захотели, их заставили, принудили. Почему никто не заступается, не вытаскивает, не спасает?! — На, выпей жженку, полегчает. Я залпом опрокинула рюмку, не заметив адского вкуса. — В первый раз на Цветном? На ВДНХ нет борделей? — участливо посмотрел на меня Череп. Я сморгнула, вернувшись в реальность. — На ВДНХ такого нет, и не будет. Там грибы выращивают, на ферме свиней откармливают. Вот такого, — я показала пальцем на полуголую официантку — нет. Кто вообще разрешил этот бедлам?! — Так станция без охраны, одни бабы кругом с начала апокалипсиса. Военные придут и потешаться, со временем это стало нормой и смекалистые братии начали бизнес устраивать. Не пропадать же красоте, как говорили древние, — Череп откинулся на спинку стула, насмешливо улыбаясь, — так что не печалься, девка, по твою душу никто не придет, да и не прельщаешь ты. — И слава Семерым, что не прельщаю. Твой друг всегда такой психованный? — поинтересовалась я осторожно. — Да не убьет он ее, так, отлупит немножко, — Череп расхохотался, — еще жженки? — Давай. К концу нашего задушевного разговора я была изрядно навеселе. Очки здоровья упали на добрую сотню, выносливости и магии — тоже. Рана, нанесенная горгульей, затянулась кровяной корочкой. Это нисколечко меня не волновало, я ужасно захотела в туалет. Отпросившись у Черепа, я вышла из-за стола и вышла из комнатки. Меня снова мутило. Выпала из одной комнатенки в другую — за фанерку — и все изменилось. Была закусочная, потолок два метра, а стала — проходная, коридор, в котором матрасов набросано, и на матрасах возятся голые люди, кто — не спеша, кто — яростно, задевая друг друга, пытаясь найти точку опоры, выставляя голые пятки, нащупывая ими твердь; стены заклеены страницами из порно журналов, выцветшими и выдохшимися. Низко — не разогнуться. Качнулась дальше… Огромный живот в курчавых волосах, а на голове совсем волос не осталось, подтяжки полосатые, сидит на продавленном диване, и на каждом колене — по нимфе, а стены в обоях таких, таких домашних, как наверху, в брошенных квартирах бывает.… Гладит девчонок по голым спинкам, они выгибаются, как кошки.… Целует одна другую… Жир колеблется, трясется… Он хватает за затылок одну, по-другому, грубо. Гаснет свет… Дальше на ощупь. — Где тут сортир? — Дальше! Рояль разбитый дребезжит, настоящий рояль! И прямо на крышке разложили дородную мадам, один окорок вправо, другой влево, мадам пищит тоненько, посередине усердствует человек в джинсовой куртке; поджарый зад с ямками утоплен в мясной роскоши… Плывет потолок… На потолке что это нарисовано? Нет… Дальше нужно. Трое в черной форме: говорят, в старом мире ее для железнодорожников сшили, но она и в новом себе хозяев нашла; на рукавах — трехлапые пауки, черные в белом круге: триумвират Чеховской, Тверской и… Пушкинской. Точно. Тут же всего один перегон до них. Они сюда каждый день, наверное… Ночь. Прямо стоя, ей задрал, себе спустил… Она закусила губу, терпит… Еще двое в очереди, готовятся. Дисциплина. Рояль тут еще слышно, и этот черный будто подстраивается… Сразу два выхода: направо и налево. — Где… А вот опять по-простому. Ноль декора, тела вповалку, как ров с расстрелянными, и шевелятся так же вяло, как недобитый… Дурь клубится, ползет в щели из комнаты — соседям ноздри щекотать. В глаза этот дым, в легкие, в голову, в сердце. Дальше, дальше… Откуда же ты шла, Лукреция? Как ты назад возвращаться будешь? Прямо или налево? Вот черт с исхлестанной задницей, и над ним трудиться плечистая такая… Где они берут белье это, Господи? Ведь с трупов наверху снимают… Качественное белье какое, импортное… Мальчик-одетый-девочкой навстречу, утирает губы рукавом платья, а у самого усы; как в цирке уродов — бородатая женщина… Тут ведь раньше цирк был, прямо над этой станцией… Знаменитый старый цирк на Цветном бульваре… И еще дверь. Может, тут? Должен ведь у них быть тут где-то… Застолье какое-то. В маскарадных масках. То есть, хотели маскарадные… Сами рисовали, что ли? Не отсюда ли этот… Сбежал? Поднимается навстречу хрупкая такая, изящная, и совсем… Рукой только прячет… В руке… И шею… К шее… Чувствует, что шея… Что там… — Сядь. Сядь. Не уходи. Сядь. Побудь. — У меня миссия. Нужно метро спасти, Артёма спасти, — я нашарила спичку в кармане, взялась за него, как за оберег. — Смешной. — Где тут у вас? Мне надо… — Вон. Туда. А потом ко мне. Пожалуйста. Но нет, туда больше я не возвратилась: потерялась в этом аду. И потом — устала, и какой-то стол, и вокруг стола люди, а под столом — девушки. И тошно, а сил нет идти дальше. Села. Потолок крутится, крутится, доказательство тому, что вся Вселенная вокруг Земли проворачивается. Выводят одну, голую — и хлыстом ее по связанным рукам. Остальные переглядываются, хлопают. — Не смей! Те! — Я привстала, насколько сумела. — Ты кто? А?! — Не сметь! Унижать! — бросилась колотить мимо, а меня поймали, держат. — Она сама! Кто ее? Мы кормим ее! — Придурок! — это девчонка кричит. — Отстань! Я работаю! — Наподдай ей! — Давай, не жалей! — она просит; это она их просит. — И ты… И ты не смей! Ты же! Ведь! — Я закричала сипло, отрывисто, и, шатаясь, протянула руки к девчонке. — Пойдем со мной! На свободу, на выход из этого ужасного места! Пойдем! Ну-ну? — я шепелявила, алкоголь зажал виски и пульс участился. Я не заметила, как кто-то меня поднял и подставил рюмку. — Она не сама! Ей просто деваться некуда! Куда ей деваться?! — Умник! А всем нам — куда? Хлестани, хлестани! А теперь по сисечкам! — Ай! — От! Дай, я лучше попаду! — Сядь! Сядь, выпей! С нами выпей! Сталкер? Сталкер ты? — Не буду с… С вами! Не буду! Не троньте! Озверели! Все! Куда деваться? Я-то знаю, куда! — И куда? А?! — Искать! Искать, где еще люди выжили! Искать! Уходить из этого проклятого места! Вы тут… Становимся кем? Скотами! Да меня сейчас от вас… — Сталкер! Фантазер! Слышали? Наверх! — Ааай! — Ах, хорошо! Ах, сладко! А, с-сучка? — А что вы тут, в метро?! Выродимся! Двухголовые… родятся! Беспалые родятся! Горбатые! Без глаз родятся! Слизь вместо глаз! Рак у каждого третьего! Зоб! Вон, посчитайте, сколько с зобом! Пока умеете считать! Дети-то ваши ничего уметь не будут! Вы тут девок для развлечения бьете! А на соседней… На Мендель… Я слышала… Череп сказал… на Менделеевской… Там все! Там уже! Пещеры! За двадцать лет! Пе! Ще! Ры! — Погоди… Погоди, сталкер! Ты же правильно все говоришь. Правильно же говорит, а? Наш человек! — А Менделеевская славная станция! Этот бордель против нее — тьфу… — А ведь он, верно, все говорит! Вырождаемся! Гены… Гены замусорены. Выпьем, сталкер! Как тебя? Верно, мужики? — Загажены гены! Нет чистоты! Налейте ему… У нас тут с секретиком есть, сталкер. За тебя! За чистоту генов! — А? Что? — И по-другому нам не спастись. Тяжелая работа. Грязная работа. Но кто-то должен делать ее. За нас! — За нас! — За Рейх! — За Рейх! — Да пошли вы! Я за фашистов… Воевали… Деды… — Глянь, сталкер-то, а? Развоевался! Фашисты! Не следишь за выступлениями фюрера! Сто лет уже не фашисты! Смена генеральной линии! И черножжж… Так! Все люди братья, впитываешь? Если гены не битые! Люди вместе должны держаться. Против уродов! Потому что из метро спасение одно… И‑и‑и… — Чистота! Генов! Спасение! Народа! — хором. — В натуре Дарвин был пацан! На этих ногах никуда не уйти. Ползти… Борджиа, сматывайся из этого ада… — И надо! Надо чистить, сталкер! Ты лазай там, лазай! Ищи нам, где жить можно! На здоровье! Хххаха! А мы пока тут будем… Чистить. У каждого своя! Работа! Нормальный ты! Нормальный! Не ссы! Наподдай! Накопила сил на то, чтобы сползти, свалиться под стол. А там — голые девки, между ног у ораторов застряли. Вырвало. А потом еще. Да что же это такое? Я упала в лужу собственной блевотины. Не могу, не могу смотреть! Завяжите мне глаза, выколите мне их… Как скоты, как свиньи… Кепка завалилась набок, волнистые волосы упали на лицо. — Ой-ей! Сталкер! Ты, что, волосы отрастил? Опять чьи-то руки поднимают и ставят на ноги. Меня мутит, мне плохо, плохо-о! — Эй! Мужики! Сталкер девкой оказался! Вниз полетел бушлат, кепка… Начали сдирать рубашку. Сил отбиваться не было. Черти. — Горите в аду! — Я снова заорала, но чужая размашистая пятерня зажала мне рот. По щекам потекли слезы. Никто не спасет. И как этих, будут использовать. Никто. Внезапно все прекратилось. В комнату зашел Череп и демонстративно щелкнул затвором. — Пошли, — он вывел меня в проходную, набросив куртку на спину. — Пить отныне тебе запрещается. Я глухо икнула, вцепившись в его руку.