Может быть в другой жизни?

      Когда планолёт приземлился на покрытую пеплом землю Дистрикта-12, было уже около полудня. Ничего не изменилось, с тех пор, как я была здесь в последний раз. Мой дом по-прежнему в руинах.       Мы здесь только ради Пита. Нам нужно его… похоронить. Даже думать об этом трудно. Мне вообще кажется, что все это происходит не со мной. Я так привыкла, что он всегда рядом. Даже когда он был в Капитолии, мне было проще, чем сейчас. Да, он был в плену. Да, я знала, что каждый день он испытывает невыносимую боль. И иногда мне казалось, что умереть для него будет лучше.       Но тогда хоть и находился далеко, но он был жив. Я могла наблюдать за ним на экране, во время интервью с Цезарем, могла слышать его голос и у меня была надежда…       Сейчас у меня не осталось ничего, кроме огромной дыры, там, где должно быть сердце и раны, которая никогда не заживёт.       Следующие несколько часов проходят, как в тумане. Меня ведут в мой дом, в Деревне Победителей, сажают в кресло, кто-то заботливо укрывает меня пледом и уговаривает хоть немного поесть, но я лишь отрицательно качаю головой. Странно, но за последние два дня я не произнесла ни одного слова. У меня просто нет сил и желания говорить. Да и вообще что-либо делать. Сейчас я больше похожа на куклу, которую просто дёргают за ниточки.       Я улавливаю какие-то отрывки фраз, но не вдумываюсь в их значение. Я вообще не хочу думать о том, что они делают, и что будет происходить в ближайшее время.       С удивлением замечаю Крессиду и Поллукса, которые стоят чуть в стороне и о чём-то беседуют с Хеймитчем. Первое, что хочется сделать — это вышвырнуть их вон из моего дома. Неужели они собираются что-то снимать сегодня? Нет! Я этого не допущу! Только не в этот день. Мы уже достаточно были под прицелом камер, и я не позволю никому, чья бы это ни была идея, совать сюда свой нос. Это слишком личное.       Уже хочу встать и разбить об их головы, что-нибудь по тяжелее, что бы забыли сюда дорогу, но потом понимаю, что у них нет при себе никаких камер или чего-то ещё в этом роде. Они лишь сочувственно смотрят на ментора и интересуются, не нужна ли помощь. Они пришли сюда, не для того что бы снимать, а потому что сами захотели.       Также среди присутствующих вижу Джоанну и Энни. На Энни нет лица и глаза красные. Одной рукой она держится за Джоанну, а второй накрывает живот. Она ведь ждёт ребёнка. Финник. Нет, лучше не думать об этом. Это слишком для меня.       С облегчением отмечаю, что среди присутствующих нет Гейла. Я не знаю, он ли сделал ту самую бомбу, что чуть не убила Прим, и забрала у меня Пита. Но знаю, что все равно всегда буду об этом думать. Даже сейчас я вижу вспышку, которая уничтожила Пита, чувствую жар. Для меня этот миг навечно связан с Гейлом. А потому не хочу его видеть. Не хочу знать правду.       Ко мне подходит Прим. По её лицу видно — она вряд ли спала сегодня. И до сих пор не простила саму себя. Ведь она жива только благодаря Питу. Я встаю и крепко прижимаю её к себе, пытаясь утешить. Это все, что я могу для неё сделать, ведь знаю, что никакие слова в мире не переубедят её.       Мы стоим так некоторое время, а затем Прим ведёт меня на второй этаж, в мою спальню. Сажает меня в кресло и начинает расчёсывать мои волосы. И я в который раз замечаю, как же она выросла за последнее время, стала не по годам мудрой и сейчас мне кажется, что это она старшая сестра, а не я. Время и несчастье заставили её вырасти слишком быстро.       Слышу стук в дверь, и в комнату входит Хеймитч. Мы с ним толком и не разговаривали, с тех пор как… Но я знаю, что это именно он настоял на том, что бы мы прилетели сюда и похоронили Пита дома, как положено.       Сегодня ментор трезв, как никогда и будто постарел на десяток лет. Он подходит ко мне ближе и садится на рядом стоящий стул. Только сейчас обнаруживаю, что мы остались одни.       Хеймитч долго смотрит на меня и этот взгляд красноречивее любых слов. Нам не нужно ничего говорить, мы и так понимаем друг друга. Он, как и я, никогда особо не любил показывать свои чувства. И сейчас тоже старается выглядеть спокойным и уверенным, но я знаю — это всего лишь маска. На самом деле ему больно. Он никогда в этом не признается, но мы с Питом для него стали как родные дети. Он любил Пита. Любил, как сына, которого у него никогда не было. И его смерть, для него не меньший удар, чем для меня.       Сама не замечаю, как начинаю плакать. Хеймитч обнимает меня и гладит по голове, как маленькую девочку. В какой-то момент, чувствую, что мне на руку что-то упало. Слёзы. И они не мои. Ментор тоже плачет.       Мы бы так, наверное, ещё долго сидели, если бы за дверью не послышались шаги Эффи. Сегодня она очень тиха. От той энергичной, болтливой Эффи, что сопровождала нас на первые Игры, не осталось и следа. Даже одета она сегодня на редкость скромно. Она тоже по-своему любила Пита. Он всегда ей нравился больше, чем я. С ним проблем было меньше.       Надломившимся голосом, она сообщает, что все уже готово. Пора.       Но я прошу ещё пару минут. Хеймитч понимающе смотрит на меня, выходит, и я остаюсь в полном одиночестве. Просидев в тишине, несколько минут, я собираюсь с духом. Затем встаю и на негнущихся ногах, спускаюсь вниз, кроме меня здесь больше никого нет. Каждый шаг даётся мне с трудом, будто это тело не принадлежит мне. Выхожу из дома и останавливаюсь. Я понимаю, что нужно идти дальше, но не могу себя заставить.       Прости меня, Пит! Но я не могу. Не сейчас. Я не готова прощаться.       Неизвестно откуда нахожу в себе силы и бегу туда, где, надеюсь, меня будут искать в самую последнюю очередь. Потому что со стороны, это может показаться самоубийством — убегать с похорон человека и идти туда, где все напоминает о нём.       Довольно быстро преодолеваю расстояние между нашими домами. Дергаю за ручку, к счастью, дверь не заперта.