Если это было

Сегодня Вы долго поднимались по ступеням, становившимся уже и круче. Шаги отдавались громким звоном жести. Тыц-тыц-тыц. Наконец ты упёрся в маленькую железную дверь. - Держи, - задыхаясь после подъёма, выговорила Рогозина. Протянула ключ. – Два оборота. И прижми… коленом… Ты сделал, как она велела. - Выглядит так, словно вы часто открываете эту дверь, Галина Николаевна. - А ты удивишься, если я скажу, что так оно и есть? Ты промолчал. Ни удивляться, ни думать не хотелось. Ветер на крыше стоял стеной, мешая говорить, бил в лицо. Полковник подошла к самому краю. Ты приблизился к ней, нагнулся и, держась за карниз, осторожно выглянул вперёд. Вокруг стелились другие крыши, трубы, голуби, ветви, но главной темой этой музыки была пустота. Очень много пустоты, и воздуха, и ветра. Впервые ты глядел на это сверху. - Нравится? - Да, - едва выговорил ты, вдыхая ветер. – Да!.. Рогозина постояла ещё немного, а потом, одёрнув пиджак, опустилась на серый шифер. Носки её лодочек глядели точно в пустоту. Она потянула тебя за рукав – садись рядом. И ты тоже присел на корточки, потом на колени, потом опасливо свесил ноги за бортик и откинулся назад. - Неудобно. Руки устанут. Поболтал кедами в пустоте, потом выпрямился, всё-таки сел в той же позе, что она. Внизу далёкие заводские трубы дымились, будто спички. Галина Николаевна подвинулась и осторожно положила руку тебе на плечи. Почувствовав, как ты обмяк, притянула к себе. Ты со вздохом прислонился к ней и закрыл глаза. - Что случилось, Ванюш? Зачем этот гастрономический дебош?.. И вообще?.. Её голос донёсся из далёкого далёка. Тебе не хотелось открывать глаза. Хотелось сидеть так бесконечно. Хотелось, чтобы она бесконечно повторяла твоё имя – вот так, как сейчас. - Расскажи… - Галина Николаевна… я… я не знаю… я… простите… Она прижала тебя крепче; ты ощущал щекой ткань её пиджака. Ветер затихал. - Галина Николаевна… назовите меня так ещё раз. Тихий смешок совсем близко. - Ванюшка. - Галина Николаевна… У меня мама вернулась. Я скоро уеду с ней в Гану... Насовсем… назовите меня так ещё раз… пожалуйста... *** На большом кухонном столе теплел ночник. Вились мелкие мушки. Полковник, не притрагиваясь к чашке, крутила на палец выбившуюся прядь. - Помнишь, ты говорила, как страшно, когда плачет твой ребёнок. Кристина, Лерка… или Юра… Она смотрела на Антонову; той не впервые было не по себе от взгляда подруги. - Утром шла в Министерство. От нас недалеко, решила пешком. Впереди бежала девчонка. Девчоночка. Знаешь, в таких кедах с колёсиками. Валь, меня всегда раздражали такие кеды. Дети катятся, не смотрят, куда попало. Толкаются, падают. А эта девочка – смешная, светленькая, как ты… катилась впереди. Подземный переход, ступени… Валюш, я вызвала Скорую, её забрали, переломы, сотрясение мозга. А я даже имени не узнала. Торопилась на совещание! Но не в этом дело! – оборвала и себя, и готовую заговорить Валентину полковник. – Дело в другом. Сегодня Ванька сказал… У него мать приезжает на пару дней. А потом обратно. И он с ней. Насовсем. Она опёрлась на руку, закрыв ладонью глаза. Антонова видела только, как подрагивают губы. - Валечка, я уходила и слышала, как он плачет в буфете. Ванька. И… помнишь, ты говорила, как страшно, когда плачет твой ребёнок?.. Никогда Через несколько лет Рогозина пыталась разыскать своего бывшего сотрудника. Оказалось, какое-то время Иван с матерью жили в Кейп-Косте; позже оба перебрались в Стокгольм.