Орден "Красная звезда"

Ефрейтор Александр Зенович видел, как погиб рядовой Юра Пургин. И он знал, что его давний боевой товарищ сержант Персунов не находился рядом с ним в момент его гибели. После гибели рядового Пургина он все-таки сумел разглядеть в ночной прицел диверсионную группу и метким выстрелом уложить ее командира. Он успел еще увидеть вспышки далеко в темноте, услышать выстрелы. Дальше он не видел ничего. Он не видел, как толпа моджахедов, подогретых чарсом и гашишем, а также проповедями исламских мулл поднялась в атаку прямо на оголенные рубежи четвертой роты. Как десантники, разбуженные внезапной стрельбой посреди ночи, похватали оружие и бросились занимать заранее подготовленные позиции для отражения атаки. Как зарокотали ручные пехотные пулеметы ПКМ, стараясь компенсировать отсутствие станкачей, как залились быстрым лаем автоматы десантников, как командир четвертой роты орал команды, организовывая оборону. Он не видел, как выскочили на позиции двое солдат-сверхсрочников с огнеметами "Рысь" - такими же, какими была уничтожена пулеметная точка вместе с рядовым Пургиным и как капитан заорал "Жги их! Выжигай". Не видел, как заряды с огнесмесью унеслись в темноту и взорвались прямо среди атакующих душманов, сжигая заживо почти два десятка боевиков одновременно, как дрогнули их ряды, нещадно выкашиваемые пулями десанта. Не видел он и как падали советские солдаты, оказавшиеся не в том месте и не в то время. Обычный паренек из Белорусской ССР, живший в глухой деревне среди дремучих лесов белорусского Полесья, еще не отравленного ядовитым дыханием вырвавшего из под контроля мирного атома в соседней союзной республике, не знал причин, по которым советская армия дралась в Афганистане, поливая кровью его каменистую землю. Он не был политически грамотным, не знал ничего про интернациональный долг и не мог повторить высокопарных слов, которые твердил на политинформациях замполит. Когда его спросили, почему он хочет проходить военную службу в Афганистане, белорус наивно глянул военкому в глаза и простовато ответил: "Так там же наших бьют. Положено помогать, раз такое дело." Сын охотника, он часто брал отцовское ружье и ходил в лес за птицей, когда ему исполнилось четырнадцать лет. Через шесть лет цель изменилась. Вместо тетеревов и уток белорус выцеливал и точно так же, со свойственной ему, да и вообще всем полещукам "памяркоунасцью"*, убивал врагов. Вплоть до этой ночи, которая для обычного деревенского парня из Белоруссии стала последней. Когда пакистанские диверсанты начали стрелять, шальная, слепая пуля пролетела сквозь чернильную тьму и нежданно-негаданно достигла своей цели. Не было драматичной сцены смерти на руках у товарищей. И не упал ефрейтор Зенович, по киношному раскинув руки, навзничь. Да и не мог он этого сделать, ибо и так лежал в кустах, расстелив под собой плащ-палатку и ей же накрывшись. Лишь дернулась его голова, поймав своим широким лбом нежданную пулю и склонилась обратно. Ефрейтор уткнулся лицом во враждебную землю, как будто вдруг полюбил ее и замер, так и не выпустив из рук любимую СВД. Когда боевики, не выдержав шквального огня десантников, обратились в бегство, снова оставив десятки убитых, советские солдаты начали зализывать раны и считать потери. Капитан лично изучил все, что осталось от пулеметной точки, поднял обгоревший почти до невозможности пластиковый предмет, поднес к глазам. - Персунова рация. - с горечью сказал он. - Оба они тут сгорели. Начисто. И Зенович убит. - Еще Ратсепп, товарищ капитан. - несмело добавил молодой лейтенант, командир второго взвода. - В моем взводе, из недавнего пополнения. Который белобрысый такой, из Таллина. - Дай сигарету, Захарченко. - через силу сказал капитан. - Что-то сердце закололо. - Вам же нельзя, товарищ капитан! Врач запретил! - Дай, говорю! Не могу. - капитан говорил коротко, постоянно хватая ртом воздух. - Тяжко мне. Таких пацанов потеряли... И лейтенант, поколебавшись, протянул капитану пачку. Капитан не глядя вытащил сигарету, молча протянул руку в пустоту. Лейтенант вложил в нее трофейную бензиновую "Зиппо". Командир щелкнул зажигалкой, сделал несколько жадных затяжек, высадив болгарскую "опалину" буквально за полминуты. После чего, ссутулившись, отправился составлять рапорт. Через неделю в Союз полетело пять телеграмм - одна в Таллин, одна в деревню Сосновец Гомельской области, одна в Славяносербск. Последняя отправилась в двух экземплярах - одна в Ленинград, другая в Брянку. Летели похоронки. Вслед за ними, грозно гудя, взлетел легендарный "черный тюльпан", развозя цинковые гробы с погибшими по родным. Война продолжалась.