Под южной звездой

Изабель заботливо нанесла мне исцеляющую руну на лопатку и перебинтовала несильно зудящую рану. Вообще-то я собирался сам вылечить ее перед тем, как лечь спать, но за ужином Алек подметил, что со мной что-то не то. И, к величайшему сожалению, отделаться от ненужной мне заботы я уже не смог. — Ты полный идиот, Кристофер, — хмуря свои черные бровки, строго произнесла Изабель. И не будь она столь серьезна в своих обвинениях, я бы даже рассмеялся. К слову, сегодня мисс Лайтвуд выглядела прекраснее, чем я мог себе представить. Волосы ее, обычно распущенные или собранные в высокий конский хвост, сегодня были заплетены в какую-то замудренную прическу, держащуюся на острых шпильках. Уверен, в случае опасности, милая и кокетливая Изабель вытащила бы их и запустила кому-нибудь в глаз. Вещи, которые Иззи носила, и вещами было сложно назвать: черная ткань топа прикрывала лишь тонкую линию тела, плоский живот оставался полностью открытым. Я мог наблюдать за тем, как кожа ее покрывается маленькими мурашками в тот момент, когда ветер пробирался в Институт через открытую форточку. И столь сильным иногда бывало желание дотронуться до Изабель, что я был готов полностью потерять рассудок. Она всегда улыбалась, чуть склонив голову набок и прищурив большие карие глаза. Я называл такую улыбку охотничьей, потому что моя сестра улыбалась точно так же. Изабель легко похлопала меня по плечу, отчего я вздрогнул и поднял взгляд на нее. Сейчас уголки ее губ были опущены вниз, и глаза полны самой настоящей тревоги, что, как и забота, была мне не нужна. Теплота карих глаз Иззи манила меня, но я не был готов в ней утонуть. — Не смей больше так делать, — сказала она строго, на что я только закатил глаза. — Не буду. Мы были в холодном, пропахшем отчаяньем и лекарствами лазарете, сидели рядом, рука об руку, на одной из скрипящих кушеток и молчали. Я слушал ее дыхание, она — мое. И мне тогда казалось, что каким-то странным образом мы разделили этот момент на двоих, вот только запомнили его каждый по-разному. За окном уже давным-давно наступила ночь, и луна, до необычайного ярко светящая сегодня, покоилась на черном, никогда не стареющем небе. Звезды, что виделись мне белыми точками, час от часу становились все тусклее и тусклее. Когда-нибудь, я более чем уверен, они все обязательно погаснут, и другие, более яркие и живые звезды будут блестеть на их месте. — Ходж называл меня Валентином, — вспомнил я, и Изабель тихо фыркнула. — Кто это? Конечно же, я знал, кем являлся мой дорогой отец. И, буду честен, каждую ночь перед тем, как закрыть глаза, я проклинал этого человека. Он, как и мать, подарил мне жизнь, но он же у меня ее и отнял. Он, совершенно обезумевший, загнанный в угол собственными страхами сломал все, что только можно было сломать. Я просил Ангела воздать ему по заслугам за каждую поломанную им вещь, за каждую отобранную у меня и моих родных частичку счастья. Я был совсем маленьким, когда он совершил первую ошибку относительно меня. Но, будь проклят он и имя его, тот день я помню так отчетливо, будто все это произошло не раньше, чем вчера. В мою память навсегда врезалась та ночь. В мою память навсегда врезалось то чувство, которое люди называют смертью. — Это ужасный человек, — точно нехотя начала рассказывать девушка. На лице ее легко читалось отвращение. — Он почти погубил наш мир. Развалил на части. — Как? Иззи кусала губы и смотрела куда угодно, лишь бы не на меня. Я прекрасно понимал, что ей не хочется посвящать меня во всё это. Но и выбора у неё, как такого, особого не было. — Это долгая история. Все случилось шестнадцать лет назад. Валентин тогда был символом новой эры для сумеречных охотников. Он открыл им глаза на нелепость указов Конклава, показал, что может сделать мир лучше, — говорила она. — Кристофер, он дал им шанс на лучшее, а потом забрал его вместе с тем, что у них было! Валентин развязал огромную войну и сломал многих людей — Так что случилось? Изабель поежилась, точно от холода, и впервые за долгое время посмотрела мне прямо в глаза. Взгляд ее был пустым и отрешенным, незнакомым мне доныне. — Он подготовил большую залу в своем поместье для переговоров с Нижним Миром. В тот вечер там собрались все члены созданного им круга, — она говорила тихо, почти шепча. — Мои родители тоже были там. — Твои родители поддерживали его? — Не совсем, — покачала головой она. — Они ни имели не малейшего понятий о том, какое зло он творил. — И что было дальше? — Дальше он произнес тост в честь подписания мира между народами, поднял бокал с вином и отдал приказ своим людям запереть двери. Говорят, Валентин тогда, язвительно улыбаясь, поджег кипу бумаг, лежащих на столе, и бросил в одного мага. Тот загорелся ярым пламенем и взвыл от ужаса. Все кинулись в рассыпную, но уйти, конечно же, не смогли. Когда она рассказывала, я представлял своего отца, стоящим на ступеньках высокой лестницы и держащим в руках позолоченный бокал, наполненный красным вином. Я представлял людей, хлопающих ему и его словам, гордившимся им и его достижениями. Я представлял, как они умирают. — Знаешь, — продолжала девушка. — Той ночью в доме были его жена и маленький сын, сейчас бы ему исполнилось девятнадцать. Никто, должно быть, и не подозревал, что моя мать, взяв меня, сбежала за день до произошедшего. Все были уверены, что шестнадцать лет назад мы погибли в том пожаре. Они захоронили в выкопанных для нас могилах чужие кости и приходили к ним, чтобы поговорить с нами. Но не погибли, и ни одна живая душа не знала об этом. — Ты сказала, что твои родители тоже были там, — вспомнил я. — Да. — Но они живы. — Некоторые нашли выход из Ада, разразившегося там тогда. Моим родителям повезло немного больше, чем другим, они смогли. Но тот день сломал их. — А что случилось потом? — спросил я. Ответ был кратким, но таким колким, что я чуть не подавился гребанным воздухом: — А потом началась война, Фрей. ********* Поздно ночью, когда все улеглись спать, я вышел на поиски той самой заветной комнаты, на которую с помощью своего собственного блокнота мне указала моя младшая сестра. В темноте коридоры Института оказались еще более мрачными, чем при свете дня. В некоторых местах они оставались совсем неосвещенными, и я буквально чувствовал, как тьма, зыбкая и холодная, касается меня своими тонкими мозолистыми пальцами. Она пробиралась под воротник моей новой, хорошо выглаженной рубашки, легко щекотала выпирающий кадык и острые ключицы. Я не отвечал на ее прикосновения. С старых, покрытых тоннами столетней пыли картин на меня смотрели Великие Нефилимы — те, что смогли изменить мир ценою собственного счастья. Одними из них были Генри Бранвелл и Уильям Эрондейл — люди, чью историю в нашем согревшем мире до сих пор произносят шепотом. Благодаря руне бесшумности, моих шагов не было слышно. Тишина давила на меня, и иногда я терял способность дышать. Я долго бродил из одного конца Института в другой, то и дело наворачивая огромные круги. Коридоры казались мне бесконечными. И в какой-то момент я даже было подумал, что никогда не смогу найти нужную мне дверь. Более того, я мог просто-напросто пропустить ее. Ведь свет от моего камня оставался до ужаса тусклым, а потому не был способен осветить все вокруг. Двери же все до единой выглядели совершенно одинаково. Это немного озадачивало меня и даже пугало. Чтобы найти нужное помещение, мне пришлось потратить около получаса. Проклиная всех и вся, но я добрался до назначенного места, а потому очень даже гордился самим собой. Получается, я научился неплохо ориентироваться в огромных зданиях. Было не заперто, и я легко вошел внутрь. Если все остальные комнаты в Институте, которые мне довелось видеть прежде, были совершенно однотипными, то эта разительно отличалась от них всех. Она была живой. Тут и пахло как-то по-особенному терпко: то ли женскими духами от одного из всемирно известных брендов, то ли еще чем. И освещение гораздо ярче, чем где-либо еще. Дело наверное, было в луне, блестящей за окном. Вся правая стена от угла до угла исписана различными рисунками. Там были и демоны, чьи глаза отливали иссиня-черным, и ангелы, держащие свои проржавевшие от вечного дождя нимбы в руках. Институт, изображенный величественным и до необычайного красивым, своими пиками прорезал холодные облака. И столько всего было там нарисовано, что сначала я даже немного растерялся. Оказалось сложно устоять перед соблазном протянуть руку и дотронуться пальцами до давно засохших красок. Я вспоминал, как она когда-то очень давно собирала свои рыжие волосы в высокий конский хвост, одевала потрепанный фартучек и принималась рисовать. В такие моменты она уходила из нашего мира и полностью погружалась в свой собственный. Там, в ее уютном мирке, в который даже мне не было ходу, всегда царила весна, и кусты черемухи закрывали черную дыру — проход. Небо там, должно быть, было совсем не синим, а сиреневым — любимым цветом Клэри. И не находилось там никого, кроме нее самой. Я бы хотел оказаться там и пройтись по песочному пляжу, берег которого омывало нарисованное море. Волны бы били по моим ногам, но не щекотали бы моих пяток. Я бы не смог почувствовать холода той воды. Потому что она была бы ненастоящей. Первое время я стоял на пороге комнаты, не решаясь пройти внутрь. Мне казалось, что я нарушу ее покой, войдя сюда. В конце концов, я сдался и переступил невидимую линию. Как и в ее комнате в нашем доме, здесь все было увешено разными рисунками. Я начал изучать их, искать подсказки именно в них, даже не задумываясь о том, что рисунки могут оказаться просто рисунками. У моей сестры никогда и ничего не бывало просто. И как же я был удивлен, когда вновь увидел свой портрет. Не теряя времени в пустую, я сорвал его со стены и принялся рыскать в поисках других моих изображений. Их было несколько: на одних я улыбался, на других плакал кровавыми слезами. Кровь стекала с моих глаза вниз по шее и падала ко мне на ладони. Я мог думать лишь о том, что, если их кто-нибудь да увидит, весь мой план пойдет к чертовой матери. — Что, Ангела ради, ты тут забыл? — раздалось за моей спиной, и я, скомкав рисунки, быстро засунул их в карман брюк. Точный удар пришелся мне на предплечье. Джейс, разгневанный моим присутствием в этом месте, прижал меня к стене и придавил мою шею локтем. И тогда я поступил так, как меня учили всю мою сознательную жизнь — начал защищаться. Коленом ударив Джейса чуть ниже живота, я выбрался из его крепкой хватки и позволил себе дать новому недругу со всей силы по смазливой мордашке. Тот, все еще удивленный тем, что я способен дать отпор, не ожидал очередного подвоха. Он согнулся напополам и закрыл лицо руками. Но в следующую минуту, уже не обращая внимания на боль, он вновь начал наступать на меня. Мы, громко чертыхаясь и проклиная друг друга, повалились на пол. Я видел, как золотые, почти желтые глаза Джейса сверкали злобой. Он, хрипя от негодования, надеялся вмазать мне по самое не хочу и уйти чистым из воды. Но если я и был в чем-то поистине хорош, так это в борьбе. Чувствуя чужую злобу, направленную на меня, я становился в какой-то мере полностью счастливым. Болью я мог заполнить пустоту, давно зародившуюся в моей душе. Мои костяшки кровоточили, и пальцы зудели, но я совершенно не обращал на это внимания. Бой завладел мной полностью. Иногда в моей жизни бывали такие моменты, когда я, видя чужое горе, испытывал непонятную прочим радость. Такие чувства были неправильными, но я ни черта не могу поделать. И Клэри была единственным человеком, который был способен меня унять. Мы катились по паркету, осыпая друг друга ударами. Он все время пытался взять меня одной из многочисленных сумеречных уловок, каждую из которых я прекрасно знал, а потому предугадывал последующие движения Джейса. Он был хорошим противником, и иногда ему удавалось причинить мне боль, но от большинства его ударов я уходил. А вот он от моих не всегда успевал уворачиваться. Вскоре я локтем прижал его к полу. Я смотрел на то, как из его губ и со лба по подбородку стекает кровь. И ее вид заставлял меня содрогаться от непонятного мне самому желания. Он тяжело дышал и рычал, я же продолжал быть его по лицу. А потом кто-то легко коснулся моего плеча, и время вокруг меня будто бы остановилось. Прикосновение было таким мягким, таким знакомым, что я буквально утонул в самом себе. Резко я слез с Вейланда и отшатнулся от него. Он тут же попытался встать, и Алек, оказавшийся здесь непонятно как, помог ему. Джейс продолжал буравить меня злым взглядом. Тем не менее, количество синяков на его лице радовало меня. Я осмотрел погром, который мы учинили, и не на шутку расстроился. Каким-то образом мы сумели перевернуть тумбочку, сломать парочку полок и разбить дорогую вазу, некогда мирно стоявшую около двери. Теперь же ее осколки рассыпались по всему полу и слегка поблескивали под лунным светом. На них была кровь. Моя спина зудела, потому я предположил, что я прокатился по стекляшкам, что было охренеть как дерьмово. — Что здесь, черт побери, произошло? — прошипела Изабель, хватая меня за руку и разворачивая лицом к себе. От милой девушки, пару часов назад сидевшей со мной в лазарете и говорящей о горечи потерь, совсем ничего не осталось. Теперь же я видел настоящую охотницу: храбрую и решительную, готовую избавиться от чувств, находясь на тропе войны. Хватка ее была крепкой. — Этот сукин сын вошел в ее комнату и пытался что-то украсть! — сплюнув кровь, прорычал Джейс. Он стоял, оперевшись на Алека, который, между прочим, прожигал меня не менее злобным взглядом, чем его сводный брат. Лайтвуд, одетый в широкую, очевидно, большую ему на несколько размеров футболку и спортивные штаны, выглядел неряшливо. Волосы его были запутаны, а на щеке красовалась отметина от подушки. — Я не пытался ничего украсть, — я говорил тихо и спокойно, как делал всегда, когда злился на кого бы то ни было. И от такого моего тона Изабель, сама того не замечая, поежилась. Я не чувствовал, но пальцы мои, обагрившиеся чужой кровью, тряслись. И действовала на меня так далеко не драка, а это место. Стены его давили на меня. Джейс дернулся, но Алек тут же поймал его, а Иззи, громко вздохнув, схватила меня за руку. Мне пришлось подавить злобу. — Какого черта, — он говорил по слогам, — ты тут забыл? — Почему я должен оправдываться перед вами всеми? — тяжело дыша, вскрикнул я. Терпение мое иссякло, и, честно признаться, тогда мне хотелось броситься на каждого из них. — Потому что это наш дом! Наш! Не твой, Кристофер! Я провел рукой по волосам и отталкнул от себя Лайтвуд, она не потеряла равновесие и осталась стоять на месте. — Ты так и не ответил! — продолжал Вейланд. — Может, я просто желал неприятностей, ты не думаешь? — Никто не желает неприятностей. — А я желаю. Изабель, чуть прикусив нижнюю губу, легко покачала головой: — Тогда радуйся, ты их получил. И мне не было дела до ее разочарований во мне, как не было дела до мыслей Джейса и Алека по поводу меня. Черт побери, я плевал на них! Но почему-то сердце всего единожды, но пропустило удар.