Украв изящество у кошки

Волосы Лилиан пахнут ванилью. Дастин поглубже втягивает воздух — аромат такой знакомый, но с новыми, терпкими нотками. Раньше запах его матери был почти таким же, всегда отдавал специями и кондитерскими порошками, а после частая стирка смыла это сладкое послевкусие, уничтожила что-то важное и очень родное. Привычное Даст теперь отыскивает в Лилиан, смешивает свежие чувства с заскорузлыми воспоминаниями. Девушка покрепче сжимает его ладонь, а пекарь спешит подвинуться, сильнее вжимается в замшевую обивку дивана. Сладкая пелена спадает с его мыслей, оголяет страх и беспокойство. Шершавые пальцы перестают перебирать мягкие пряди волос, и это заставляет Роуз вскинуть голову. Припухшие глаза растерянно смотрят на Даста, а он спешит успокоить девушку: целует в лоб, поглаживая по спине. Шумно вздохнув Лилиан укладывается на место, поворачиваясь к экрану. В полумраке гостиной приглушенный свет вызывает резь в глазах, а телевизор тихо жужжит, несмело рокочет. Мелларк трет глаза: они смотрят трансляцию перед Парадом трибутов уже пару часов, изнывая от скуки. Капитолий тянет время, старается развлечь зрителей, удержать интерес. Крутит повторы Жатвы в разных дистриктах и репортажи из кислотно-желтых студий, в которых пестрые мужчины и женщины писклявыми голосами обсуждают трибутов. Хохот капитолийцев и их прогнозы выглядят так неестественно, так унизительно, в сравнении с эмоциями испуганных подростков, чьи лица светятся у них на дисплеях. Весь Панем только и говорит об Играх. Школу на ближайшие три дня отменили, но Мелларка это вовсе не радует — общение могло вытащить его подругу из глухого отчаяния, а теперь каждую свободную минуту Роуз плачет или начинает причитать, будто дряхлая старуха, что проливает горючи слезы над былыми потерями . Кажется, если печали в глазах Лилиан станет чуть больше, сердце Даста не выдержит: дрогнет, сожмется и начнет иссыхать. Их встречи превратились в жалкое подобие предыдущих: вместо звонкого смеха любимой Дастин слушает ее всхлипы, соленые дорожки пришли на смену яркому румянцу на щеках. Пекарь понимает, какого ей; знает, что Роуз трудно, но ведь и ему не легче. Лилиан переживает за Мейсили, не замечает ничего вокруг, кроме собственной жгучей скорби и боли. Ему тошно и гадко, хотя подросток и твердит аптекарю, что присмотрит за его девочкой, пока отец Лилиан сбегает из дома. Он не выдерживает такого вида дочери. Мать тоже не выдерживает. А потому Даст — единственный, кто пытается вытащить девушку из той пучины, в которой она увязла. Разговорами убаюкивает ее, теплыми прикосновениями старается оживить загрубевшую душу, с такими титаническими усилиями выцарапывает подругу из цепких лап тишины. Ступни у Лилиан холодные, мертвенно-ледяные, Даст вздрагивает, когда она задевает пяткой его щиколотку. Диван для двоих слишком узкий, но девушка так озябла и замерзла, что даже два шерстяных пледа не смогли ее согреть. И дело вовсе не в дождливой погоде — самая толстая в мире ткань не смогла бы растопить морозную корку инея у нее в груди. Скорбь и ужас не так просто прогнать. Сейчас Роуз больше напоминает неуклюже запеленатого младенца: из плотных слоев колючей синей шерсти торчит худое запястье, угловатая коленка. Вина противно стонет у парня в подреберье и он отводит взгляд, не в силах больше смотреть на Лилиан в таком состоянии. Противные голоса жителей столицы на экране сменяются гимном Панема, нарочито громким, хотя звук никто не прибавлял. Сокол, отливающий серебром, красуется на заставке передачи, а из динамиков льется голос Цезаря Фликермана, такое хриплый, по сравнению с лепетанием этих капитолийских птах. Даст жмурится, моргает, чтобы прогнать сон, который так настойчиво старается смежить его веки. Лилиан в его объятиях, похоже, уже сморило, и он легко пихает ее в плечо. Светлые ресницы взлетают вверх, девушка облизывает губы, потирает лоб. — Начинается, — неестественно низким голосом говорит Даст, и Роуз понимающе кивает. Плотнее прижимается к парню, кутает замерзшие ладони в плед. Ее грустное лицо, будто клеймо на разуме пекаря, стоит перед глазами, стоит закрыть веки. Даст встряхивает головой, а на экране появляется Клавдий Темплсмит и улыбчивый Цезарь — золотые волосы, золотой парик, золотые линзы на глазах и золотой костюм. Словно высеченный из этого драгоценного металла, ведущий сияет в лучах прожекторов; как большой слиток, блестит в объективах камер. Фликерман выглядит, будто ожившая статуя. Мелларк замечает, как Лилиан сжимается в его руках. Мужчина тараторит, хохочет и вновь тараторит. Разочарование недовольно ворчит в подсознании Даста. — Когда они уже покажут этот чертов парад? — подает голос Лилиан, заставляя парня удивленно приподнять брови. Хотя ее нетерпение отнюдь не удивительно: чем раньше все начнется, тем быстрее закончится. У пекаря нет сомнений — в этом году среди трибутов вновь выделятся Первый и Второй дистрикты, а Двенадцатый будет посмешищем. Даже скотоводческий дистрикт и то выглядит лучше, чем шахтеры. И все же Мелларк не берется судить стилистов — откуда ему знать что-то о моде? — Еще немного, — бормочет он в волосы Лилиан, а она резковато кивает, поворачивается к Дасту спиной, вновь ища защиты в его объятиях. Подросток весь дрожит от волны бескрайней нежности, которая бежит по его венам, но мимолетную вспышку счастья омрачает шипящая, сальная мысль: «В таком отчаянии ей вовсе не важно, кто рядом. Нужна лишь пара теплых ладоней и заботливый взгляд». В пустоту у него внутри врывается звонкий голос Цезаря: — Готов поспорить, эта Квартальная Бойня подарит нам незабываемые впечатления! В два раза больше трибутов! Какой накал страстей, Клавдий! Тучный мужчина рядом с Фликерманом кивает, улыбается, растягивая черные губы в улыбке. Зрелище настолько отвратительное и пугающее, что у Дастина начинает сосать под ложечкой. — Да, наши новые звездочки обещают устроить впечатляющее шоу! — щебечет он, пискляво хохоча. — Уже через минуту мы впервые увидим их всех вместе, я так взволнован, Цезарь, просто не могу усидеть на месте! — толстяк и правда начинает ерзать в кресле, наигранно потирая ладони. Низкие удары барабанов предвещают появление первой колесницы, а картинка с главной площади сменяет кислотно-зеленую студию. В этом году запряженные кони снежно-белые, такие яркие на фоне бурых улочек и серого фундамента трибун. Первый дистрикт, как обычно, красуется в одеждах из драгоценных камней: парни в одинаковых камзолах с изумрудными нашивками, а девушки в длинных платьях. Участники из Второго облачены в золотые латы, Третий дистрикт выставляет трибутов в костюмах из толстых проводов. Четвертый не блещет оригинальностью и демонстрирует платья из узлов рыболовных сетей. Пятый и Шестой Даст пропускает, отвлекаясь на чихнувшую Лилиан. Ткань костюмов для седьмого больше напоминает жесткую бумагу, грубую и пористую на вид, пожелтевшую от времени и пыли. Восьмой удивляет публику полупрозрачным сатином, что не скрывает и миллиметра тел детей, которых везут на смерть. Такое одеяние приводит капитолийцев в дикий восторг, и толпа громко улюлюкает и кричит, позволяя худощавым подросткам вдоволь испить их оваций. Тринадцатилетние из Девятого, Десятого и Одиннадцатого сливаются в единое лицо — попытка стилистов выставить детей беззащитными, маленькими ангелочками рождает один образ для всех: эфемерные крылышки на проволоке, пушистые оборки на платьях, шелковые бабочки на костюмах. Сердце у пекаря громкое ухает, когда из туннеля появляются колесницы Двенадцатого. Предвкушение разливается сладостью на языке, а после приобретает привкус горькой полыни: в робах из мешковины, обмазанные углем, с влажными волосами знакомые Мелларка предстают перед публикой. Не впечатляющие, не необычные, слишком заурядные и такие отталкивающие… Малышка из Шлака выглядит жалко, а парень из городских демонстрирует свои слишком щуплые руки, пока машет зрителям. Мейсили же выделяется из этой четверки приветливой улыбкой и миловидным лицом. Даже лохмотья из мешковины и угольная грязь не сделала ее менее привлекательной. На последней колеснице, слишком высокий для своего возраста, твердо стоит Хеймитч. Не приветствует публику, не улыбается. Серые глаза угрюмо смотрят вперед, брезгливая маска застывает на лице парня, пока он играет желваками. Цезарь, поджимая губы, говорит, что этот юноша достойный соперник даже для профи. Горделивый, амбициозный и уверенный, он привлекает внимание столичных попугаев. Лилиан прячет лицо в ладонях, понимая, как мало шансов у ее подруги вернуться домой. Мелларк шепчет ей, что все будет в порядке, что на интервью Доннер покажет себя, сможет привлечь спонсоров — она ведь намного приятнее этого шлаковца. Дастин, конечно, рад и за земляка, но опасение противно царапает его нутро, когда толпа вместо: «Мейсили» начинает скандировать: «Хеймитч».

***

Спустя два дня Даст, кажется, и вовсе забывает, как выглядит его собственный дом. Он присматривает за Лилиан, помогает ее родителям и даже пару раз разгружает ящики с капитолийскими лекарствами. Его собственная мать все понимает, разрешает сыну навещать любимую девушку. Одобрение читается в ее глазах, но осунувшееся от работы лицо заставляет Мелларка предпринимать меры: днем он навещает Роуз, а по ночам печет новые партии хлеба. Сон Дасти становится прерывистым и коротким, а в светлые грезы мерзкими змеями вползают кошмары. Работа перед рассветом сменяется коротким визитом к Андерси, а после Даст вновь спешит к аптеке. Иногда парень истекает чувством вины — мать всегда была для него центром крошечного мирка, в котором он жил, а теперь он будто бы променял свою кроткую луну на пылающее солнце. Какого ей? Какого знать, что ты больше не единственная женщина в жизни своего сына? Какого, когда твое драгоценное дитя ведет себя так же, как и его отец? Хлесткими обвинениями Мелларк истязает себя и сейчас, стоя за прилавком среди стерильных стен, в помещении наполненным едким запахом лекарств. Миссис Роуз попросила заменить ее, пока она сама помогает Лилиан принять ванну. Пекарь согласился, устало потирая глаза. Взъерошенный, измотанный, одним своим видом он заставлял мать любимой поражаться выдержке Дастина, а отца Лилиан — уважать избранника дочери. Едва ли кто-нибудь мог помочь родителям с девушкой так, как это делал Мелларк. Вот и сейчас, опутанный неприятным запахом сиропов от кашля и порошков от простуды, парень стоял, привалившись к прилавку. К противному запаху медикаментов приплетается нежный аромат какао, и Даст уже знает, что миссис Роуз сварила для дочери сладкий напиток. Ее любимый. Глаза у пекаря слипаются, противно режут. Он слишком устал сегодня, а вздремнуть удалось всего пару часов. Переживания и работа подстегивают его двигаться дальше, не замирать на месте и не погружаться в густые раздумья. Если сейчас он достигнет дна своих переживаний, назад уже не выберется и станет как Роуз, только вот его самого никто не вытащит, да и матери никто не поможет. В нос ударяет свежий воздух. Даст поворачивается к окну проверить, не открыта ли створка. Жестким, густым саваном хмурые тучи накрывают дистрикт, кое-где сквозь вспоротый слой проглядывают солнечные блики, но слишком тусклые, едва заметные. Побеленная дверь, надрывно скрипнув, впускает внутрь охотника: Кола топает по светлой плитке в своих замаранных грязью сапогах. Тяжелая кожаная сумка давит на плечо, и парень поправляет ее тонкими пальцами. Густые брови сходятся на переносице, когда шлаковец видит за прилавком Даста. Мелларк сам не рад такой встрече — чертыхается про себя. Острые черты охотника вновь поднимают мерзкую ревность где-то в глубине его сердца, и она противно шипит. Кола не здоровается, обеспокоено оглядывает помещение: — А где Лилиан? — Она отдыхает, — уклончиво бросает Даст, не желая рассказывать о ее состоянии постороннему. Это слишком личное. — А миссис и мистер Роуз… — Да, — перебивает его пекарь. — Оба дома, так что если у тебя есть какое-то дело, то лучше говорить поскорее. Ты ведь не хочешь столкнуться с аптекарем. Парень недовольно поджимает губы — Мелларк прав. Кивнув, Кола запускает руку в сумку. Спустя несколько минут поисков, охотник, наконец, выуживает несколько пучков травы. Чуть увядшие стебли с заостренными листьями, будто покрытые мягкой известкой. Полынь. — Я приношу Лилиан травы для сборов, — наспех объясняет он, выкладывая пучки на прилавок. — Скажешь ей что я нашел то, что она просила? Лили хотела высушить ее и оставить на зиму. Дастин кивает, но предупреждает охотника, что завтра Лилиан не сможет это сделать. Подозрение вспыхивает в глазах Колы, но он лишь пожимает плечами: — Тогда сделай сам или попроси ее мать. Только не забудь, иначе отсыреет. Расстели на солнце, чтобы просохло, а то вся моя работа коту под хвост. Сделаешь? — Да, — соглашается Даст, когда слышится тихий горох шагов по лестнице. Кривая улыбка сползает с лица Колы и он, кинув взгляд на домашние туфли миссис Роуз, что виднеются между балясин, спешит убраться восвояси. Приглушенный стук двери, и пыльные улочки принимают бедняка в свои слякотливые объятия, приветствуют его тихим рокотом грома где-то под небесным куполом. Охотник торопится домой, накидывая капюшон старой, потрепанной кофты, когда небо роняет на землю свои первые слезинки. Промозглый воздух забирается под тонкую ветровку Колы, пощипывает его за спину. Вдохнув поглубже вечернюю свежесть, парень оглядывается и переходит на бег. Привычным маршрутом торопится к дому, к брату, который уже наверняка засыпает, укутавшись в съеденный молью плед. Джонни занимает практически все мысли Эвердина, а остаток принадлежит Лилиан и недоброму предчувствию: едва ли девушка позволила бы кому-то встретиться с Колой. Роуз всегда ждала его в это время за прилавком: родители ее, конечно, что некоторые травы для сборов ей приносят люди из Шлака, но терпимы ним не были. А эта городская казалась приветливой: один раз даже угостила Джонни булочкой, когда Кола заглянул в аптеку с братом. У нее выпечки полно — этот смазливый мальчишка из пекарни, наверное, часто приносит своей возлюбленной сласти к чаю. Роуз хорошенькая, но судя по всему уже занята. Кола фыркает: куда уж ему до этого булочника. И все же охотник хотел подружиться с аптекарской дочерью, немного к ней привязался. Под ритмичный стук дождя к мыслям о младшем брате закрадывается еще одна: на днях Кола непременно заглянет проведать свою знакомую, — выберет время, когда ее родителей не будет дома, и проберется внутрь. Это не составит большого труда: отец Лили каждый четверг уходит к мэру на целый день, а миссис Роуз любит чаевничать в лавке ткача. Осталась всего одна проблема — Мелларк — но и с ней Кола как-нибудь разберется.