Украв изящество у кошки

ПБ активна. Вы знаете, что нужно делать :)

Шершавый ветер больно хлещет парня по щекам, режет глаза до холодных слезинок на ресницах. Мелларк не сбавляет шаг — упрямо топает по улице, мимо лавки сапожника напротив аптеки, мимо дома Роуз, мимо самой Лилиан, болтающей с охотником. Пекарь опускает голову вниз, накидывает капюшон, поправляет сумку. Под громоздкими тучами Дастин продолжает свой путь с тяжестью на сердце. Он решает, что не станет звать Лилиан — не окликнет ее, чтобы вновь выглядеть, как полный дурак. Любовь делает его слабым, иногда даже жалким. И сейчас он хочет выглядеть безразличным и холодным, знает, что при встрече с ней сделает вид, будто ничего не произошло, и девушка не дарила чумазому бедняку ту самую, нежную, улыбку, которую всегда приберегала для Даста. До школы он идет в ядовитой тишине, словно не слышит звуков вокруг, даже не откликается на приветственные крики некоторых горожан. Слишком увлечен своими горькими мыслями, чересчур зол на себя за такое малодушие — Лилиан просто говорила с другим, а все нутро у Дастина предательски трепещет. Парень знает, что это не по-мужски. Обсуждать такую мелочь с Роуз будет стыдно, но он все же спросит у нее, как прошло утро, а она ответит, что помогала матери смешивать травяные сборы. Мелларк натянет привычную улыбку и кивнет, хотя внутри будет скулить от безысходности. Лилиан, кажется, и вовсе не замечает перемены в настроении парня: без устали щебечет о приглашении отца на ужин для Дасти на следующей неделе, пару раз целует его прямо в школьном коридоре, а потом торопится по делам с Мейсили Доннер. А быть может, с Иллинн — Мелларк до сих пор путает близнецов. Одинаковые пшеничные волосы, широкие улыбки, глаза с блестящими искорками счастья и тонкая поволока обаяния, — все девушки делят пополам. Они такие одинаковые, что это пугает пекаря. Лилиан же убеждает Дастина в обратном, говорит, что сестры совершенно разные: Иллин любит горячий шоколад, а Мейсили его терпеть не может, старшая сестра с детства мечтала о кошке, а младшая о канарейке. — Миссис Доннер, кстати, подарила ей птицу год назад. Мейсили была так счастлива! Никогда не забуду ее лицо, когда она увидела клетку, перевязанную розовым бантом, у себя на столе, — тараторит Лилиан, когда Даст вновь начинает спорить о таких одинаковых подругах аптекарской дочери. За длинными разговорами пекарь забывает об утреннем происшествии. К обеду, обнимает любимую у школьных ворот, смотрит, как солнце со всего размаху бьет по косым теням облаков, и думает о грядущей Жатве. Эти темные, скользкие мысли иногда пробираются в его искрящийся мир — оставляют дурно пахнущие дорожки за своими влажными телами, оскверняют чувства парня. Обычно Мелларк отгоняет их прочь, но в этот раз опасения крепко пускают корни. Любимую до дома пекарь сегодня не провожает, прощается с Роуз у школы. Парень торопится на встречу с Льюисом, за городской котельной, среди помятых кустов полыни и ярких клякс клевера среди темной травы. Друг обещал рассказать что-то чрезвычайно важное — написал так на клочке бумаги, который кинул Мелларку в шкафчик. Когда с громким треском ломаных веток Дасти пробирается сквозь колючие кусты, Андреси уже сидит на груде кирпичей, привалившись спиной к стене, вертит в руках жестяную коробочку. — Я думал, ты сегодня прогуливаешь школу, — Дастин бросает сумку на землю, а сам усаживается рядом с другом, встречается взглядом с Льюисом. — Я и прогуливал, просто попросил знакомого оставить тебе записку, — откликается он. От Андерси пахнет чем-то терпким и неприятным, парень потирает переносицу, прикрывая глаза. — Такое срочное дело? Льюис кивает. Дастин уже готовится слушать, но товарищ вдруг морщится, перестает жевать, достает изо рта зеленый влажный комок и шумно сплевывает в траву. Вытирает язык замызганным рукавом пиджака. — Чертов табак! Редкостная дрянь, — парень облизывает губы, — выиграл у одного парня из Шлака в карты, так он мне и всучил эти гадкие листья вместо денег, — Мелларк начинает тихо смеяться, друг вскоре тоже перестают хмуриться, и спустя минуту она оба хохочут во все голос. — Но я хотел поделиться радостью. Широкая улыбка расцветает на тонких губах сына торговцев, и Даст вопросительно приподнимает бровь. Прохладные секунды утекают прочь под хриплый рокот древесных крон за забором, когда Льюис, наконец, гордо объявляет: — Я иду на свидание с Иллин! Удивление расплавленными угольками шипит в морозной голубизне глаз Мелларка, он одобрительно кивает и похлопывает друга по плечу. Льюиса распирает от гордости — одна из сестер Доннер нравилась ему едва ли не с первого класса, и вот теперь она согласилась на свидание с ним. Андерси, конечно, знает, что не последнюю роль в этом сыграла Лилиан и вечные разговоры Дасти о своем прекрасном товарище в присутствии близнецов. — А вот это замечательная новость! И когда? — После Жатвы вечером. — А если один из вас… — Мелларк не успевает договорить, Льюис прерывает его, махнув рукой. — Что за глупости, Даст? Наши имена вписаны всего по пять раз. Да о любом двенадцатилетнем шлаковце упоминаний в жатвенном шаре раз в семь больше. Мы с Иллин не попадем на Игры. — В этом году от каждого дистрикта потребует по четыре трибута. Судьба непредсказуема, друг, — качает головой пекарь. Даст думал об этом много раз, переживая за Лилиан. Ее имя тоже вписано там пять раз, но он до дрожи в коленях боится за девушку. Разве капитолийка в пестром парике не вытягивает из стеклянного шара имена детей, бумажка с именем которых в шаре всего одна? Андерси мотает головой, а Даст поджимает губы. Он не спорит, молча поднимается на ноги, хватает сумку и бредет прочь, оставляя парня на куче кирпичей упиваться надеждой, этой мутной, сладкой жижей. Лютый страх пробирает Мелларка до самой Жатвы, вытесняет из груди всю ласку и нежность, гнездится в подкорке, протяжно каркает и царапает острыми когтями нежную веру. Поцелуи с Лилиан становятся небрежными, разговоры с матерью несвязными, а сны мрачными и рваными, будто высечеными из густого покрывала чернично-черной ночи. Монотонные действия и опасения каждого жителя дистрикта стальными нитями тянут свинцовые облака ближе к земле, да так, что небесный купол над Двенадцатым опускается, давит на корявые деревья и молочные шапки гор на горизонте. От угрюмых мыслей Дасти не отвлекает даже Кола, которого парень замечает, пару раз заглядывая в аптеку Роуз. Ревность беспомощно скулит — пекарь гонит ее прочь. Жизнь Лилиан важнее, чем хрупкая любовь, что он носит в себе. Чувство это пока слепое, беспомощное, не слишком для нее важное. Любимая смогла бы прожить и без него, но смог бы Даст? В ночь перед Жатвой он решает помолиться несуществующему богу, тому мужчине в пушистых облаках, обрекающего стольких детей на смерть каждый год. Парень помнит, как затейливо мать складывала руки во время молитвы, но слов он разобрать не мог. Мелларк все же решает поговорить с Всемогущим так, как твердит его сердце: просто и искренне. Ночью ему снится, будто его услышали. В лунном свете парню мерещится полупрозрачное полотно, сгусток белесой мглы у подоконника, с лунным светом, что тенью лег ему на плечи. К рассвету вера все еще теплится в его душе, пускает дым тонкой струйкой, заставляет встать на ноги начать приготовления. Дастин моется, чистит зубы, причесывает волосы. Мать приносит ему выглаженные серые брюки и кипельно-белую рубашку. Штаны кажутся совсем новыми, да и пекарь их раньше не видел. — Ты купила мне новую одежду? Женщина отрицательно качает головой, говорит, что нашла ее в шкафу на чердаке. Она уверена: ему придется в пору. Дастин порывисто ее обнимает, дрожа каждым мускулом, страшась грядущего дня. Мать растерянно отводит взгляд, нервничаает, целует сына в лоб и спешит скрыться в своей спальне. Лишь надев брюки, которые ему немного длинноваты, Даст понимает, что пойдет на Жатву в отцовском костюме. Люди стекаются к главной площади длинными блеклыми лентами — с каждой улочки нетвердым шагом, слишком медленно, они бредут рука об руку, не замечая друг друга. Сливаются в единый поток и вновь разбиваются на группки, расписываясь в книгах, что миротворцы протягивают каждому жителю Двенадцатого. Капитолий пересчитывает население во время Жатвы, вычисляет тех, кто осмелился пропустить этот горький праздник. Мелларк сутуло тащится в гуще толпы, расписывается в строчке рядом со своей фамилией, тащится к месту, где собирают всех шестнадцатилетних, устраивается рядом с Льюисом. Вертит головой, стараясь отыскать знакомую светлую шевелюру в группках неподалеку, и, наконец, встречается взглядом с Лилиан. Девушка стоит между близнецами Доннер с хмурым лицом, выбившиеся пряди развиваются от горячего дыхания июньского ветра, и у Дасти чешутся руки — хочется убрать непослушные волосы с ее глаз, заправить за уши, проявить заботу, по которой так изголодалось его сердце в этой прочной морозной шкурке страха. Андерси легко похлопывает его по плечу, замечая, куда направлен взгляд друга. — С ней все будет хорошо. Лилиан сегодня останется дома, как и все мы. Расслабься, Даст. Мелларк кивает и снова впивается взглядом в девушку. Роуз оборачивается на слепящее солнце, а после расплывается в улыбке, едва заметно кивает Дасту. Она выглядит спокойной, но даже отсюда пекарь видит, как подрагивает левый уголок ее губы — это всегда происходит, когда улыбка у Роуз вымученная. А люди, будто муравьи, заполоняют площадь, притаптывают пыль. Все вокруг наполняется взглядами, они оплетают дорожки перед домом правосудия, помост, группки детей, отделенных от родителей широкими лентами. Нежность, страх, любовь, забота, — все превращается в гладкие нити, паутинкой опутывающее сегодня дистрикт. Даже голос тучного мэра Кингсли не разрывает эту связь. Писклявый голос капитолийской сопровождающей, только усиливает напряжение, что витает в воздухе под раскаленным солнцем. Кажется, ее зовут Цецелия, но Даст не может припомнить. В бирюзовом плаще поверх блестящего платья, что напоминает рыбную чешую, она взбирается на сцену что-то звонко щебеча, когда мэр занимает свое место на стуле. Цокот тонких каблучком эхом разливается по площади и каменным стенам строений. Белозубая улыбка, и Цицелия поправляет свой синий парик, хлопает длиннющими ресницами, ударяет в ладоши, демонстрируя хмурым шахтерам лоск и неестественность своих ноготков. В глухой тишине все смотрят капитолийский ролик о Темных временах на треснутых экранах, закрепленных на стенах Дома Правосудия, таят безмолвную злобу внутри. Речь ментора пропускают — в Двенадцатом нет победителя, а потому Цецелия семенит к хрустальному шару на своих каблуках, приговаривая с шипящим столичным акцентом: — Дамы вперед! Встряхивает головой, радостно жмурится на солнце, говоря о такой небывалой удаче в этом году: сразу у четверых будет возможность прославить свой дистрикт на всю страну! Ответом на ее восторги служат злобные шепотки в толпе у сцены и пронзительные взгляды. Дасти же задерживает дыхание, пока длинными ногтями женщина достает четыре бумажки и спешит к микрофону. Шуршание бумаги заставляет его услышать рокот крови в ушах, и с каждым именем Дасти набирает в грудь все больше воздуха: — Марлен Аддерли! Поздравляю, душечка! — воркует Цецилия, помогая заплаканной девочке забраться на сцену. На вид Марлен не больше двенадцати, у Мелларка сердце громко ухает: это слишком несправедливо. Недовольный рокот ползет по толпе скользкой змеей — девочка слишком наивна и беззащитна для Игр. Даже мэр поднимается со своего места, чтобы успокоить малютку, пока Цецелия бодрым голосом продолжает оглашать приговор. Следующее имя заставляет Мелларка облегченно выдохнуть и вновь напрячься до дрожи в мышцах. Мейсили Донннер выскальзывает из объятий Лилиан и Иллин и уверенно шагает к сцене по проходу. Не самая старшая, но самая отважная, она гордо вздергивает подбородок, занимая место с другими трибутами. Пекарь рассеянно переглядывается с Андерси, замечает отчаяние, что плещется в его глазах, разводами плывет по ясной поверхности взгляда. Даст отворачивается, ищет Лилиан: девушка безмолвно плачет, роняя крупные слезы на воротник, крепко сжимая ладонь Иллин. Роуз слишком больно, чтобы сдержать это в себе — горечь и скорбь просятся наружу. Но она вся обращается в слух, когда сопровождающая начинает объявлять имена юношей-трибутов. Девушка боится за Даста, но никого знакомого среди вызванных ребят не оказывается. Мелларк же улавливает одно имя — Хеймитч Эбернети — тот самый хитрый лис, о котором говорил в Котле охотник. Пекарь замечает, как трибут в развалку идет по проходу. Дастин слишком занят слезами Лилиан, чтобы чувствовать что-то кроме горечи. Ему не жаль никого из этих детей, никого, кроме Мейсили. И единственная мысль, которая пробивается сквозь толстую хрустальную броню на сердце, больно колет в висках, зудит и щиплет глаза, когда он раскрывает объятия для Роуз, когда слушает ее громкие рыдания, когда провожает до дома, когда передает в руки матери и отца на крыльце аптеки. «Судьба непредсказуема. И этого ей достаточно, чтобы поглумиться над нами власть.»