На расстоянии в полдыхания

Была тихая спокойная суббота. Обыкновенный, серый, пасмурный, дождливый день. Ничего необычного, вот только стрелки часов достигли полудня, а холод все больше сгущался вместе с темнотой, мороз при каждом новом вдохе врезался колючками в горло, северный ветер немного путал слова и мысли. Казалось, что где-то рядом бродит сумрак непроглядной зимней ночи и съедает все важное и значимое. Какая злая шутка природы: мороз посреди лета, ночь посреди дня, хаос между тишиной, тишина среди боли. Как символично! Именно в такие минуты трудно, почти невозможно объяснить всю вереницу чувств, нелегко понять, отчего и сейчас воспоминания ломают жизнь. Сводные сестры Мия Агирре и Марисса Пиа Андраде Спирито сидели в уютной беседке в одном из парков Буэнос-Айреса, пытаясь начать разговор. Кутались в теплые пледы, время от времени дули на холодные пальцы, смотрели в темноту между мокрыми деревьями, пытались заполнить пустоту в своих сердцах. Слова не клеились, предложения не складывались в текст, оправдания не находили себя между жестокой правдой. Было трудно ступить первый шаг навстречу друг другу, признать поражение, победить ошибку, найти себя и сломать гордость. Чаще всего они обменивались колючими взглядами, иногда опускали взор, притупляли израненные чувства и почему-то упорно молчали. Мия опустила глаза вниз и перебирала пальцами, разглядывая прожилки под кожей. Марисса смотрела на сестру, следила за каждым ее следующим шагом и искала слова. Большой колючий клубок подкатился к горлу, парализуя голосовые связки. Руки немели, ноги подкашивались, в голове крутились вьюга и метели, и на душе было очень мерзко. Жизнь выглядела со стороны, как большая опасная игра, где ты идешь с завязанными глазами по краю пропасти, полностью доверившись своему сердцу. Ты не знаешь, можно ли вступать вправо, влево, вперед, в ту или иную сторону. Но у тебя нет возможности развернуться на сто восемьдесят градусов и пойти назад, — той же тропинкой, которой пришел. Назад дороги не было, вот только они обе сидели на распутье, пытаясь выбрать тембр голоса, интонацию, слова обвинений или теплых объятий. На сердце было невероятно больно и тяжело. Захотелось отложить этот разговор. На день, неделю, месяц, год или век. Время. Остановилось. Марисса взяла со скамейки в руки разорванный конверт. Тот самый, который оставила Мии в кафе. Медленно, очень осторожно развернула загнутый уголок серой бумаги и еще медленнее начала вытаскивать все изнутри. Первыми в руки попали документы — копии выписки из больницы, заключения врачей, неутешительные выводы и прогнозы. В эту самую секунду она знала, как обрывается сердце. Ты бросаешься вслед, а оно падает вниз. И ничего за душой, кроме боли и бесконечной усталости. В голове зашумело, глаза закрыла плотная пелена слез, но нужно было преодолеть все и всех, чтобы в итоге так просто рассыпаться, как горстка пепла. Пошатнувшись, девушка оперлась к стенке беседки и отчаянно выдохнула. Надо было что-то говорить! Хоть что-то, чтобы не дать возможности слезам раздирать горло. Спирито смяла в руках белые куски бумаги, скрутила их в какой-то нелепый неравный мяч и со всех сил швырнула им в мусорник возле беседки. Вспотевшими ладонями нервно взяла в руки цветные фотографии, положила их на колени и как-то мучительно провела по них пальцами. Набрала в грудь много воздуха и решилась. — Вот здесь я еще почти не изменилась, — кивнула Марисса на первую фотографию, — это мой второй месяц пребывания в Милане. Мы с Фабрицио пошли кормить местных голубей в ближайший к больнице парк. Хорошие были времена. Мне часто позволяли гулять и на выходные я могла идти домой, — в глазах девушки вспыхнул какой-то непонятный, но очень радостный огонь, словно она вспомнила о чем-то очень трепетном и важном. — Много их там у вас, — улыбнулась Мия, показывая на прожорливых птиц. — Да, отец трижды бегал в магазин за очередной буханкой хлеба. Жаловался, что я его доведу до ручки. А вот на этой фотографии мы празднуем Рождество. Первое мое Рождество в Италии. В больнице, — девушка запнулась, на секунду прикрыла веки, на которых задрожали ресницы, сжала руку в кулак, за миг собрала остатки сил и продолжила: — Пожалуй, в стенах Клинического Института Humanitas такое Рождество никогда не повторится. Спирито был непобедим: его не волновали крики медсестер, скандалы с врачами и угрозы охраны. Зато в моей палате была настоящая двухметровая елка, тихий семейный ужин, куча подарков, которые не вмещались даже в коридоре и спектакль. Папа пригласил театр. Не знаю, каким чудом ему это удалось сделать. Но в рождественскую ночь восемнадцать актеров два часа честно отрабатывали свои гонорары, — девушка про себя улыбнулась. Ее сбивчивые обрывающиеся слова передавали восторг и возбуждение. — Только в следующем году отца сразу предупредили, что никакой сцены в стенах больницы не будет. Жалко, конечно, но мы все равно провернули маленькую аферу в виде зажигательного дуэта танцоров. — Никогда бы не подумала, что Фабрицио способен на такие вещи. Он мне казался сдержанным и очень рассудительным. Всегда следовал правилам. — Ну, с такой чокнутой дочерью у него особого выбора не было, — покосилась на сестру рыжая бестия и взяла в руки следующую фотографию. Выражение ее лица резко изменилось, передавая разочарование и боль. Она смотрела на снимок как-то протяжно и хлестко. Даже в воздухе что-то как будто звякнуло. Марисса боялась снова заговорить. Ей казалось, что мир вот-вот упадет, а жестокое воспоминание проколет ее насквозь. — Я… Вообщем фото сделано почти пять лет назад… Мой день рождения. Мой первый день рождения за последние несколько лет, проведенный без тебя. Со времен третьего курса мы праздновали его всегда вместе. А тут… Не знаю, как папе удалось меня уговорить сделать эту фотографию. Я уже без волос. Тело полностью покрыто пятнами и синяками. Самый трудный период в моей жизни. Врачи не давали никаких надежд. Знаешь, иногда ты так надеешься на последний шанс, хватаешься за него, как за спасательный круг, царапаешься вверх и живешь. А у меня не было за что ухватиться. Неутешительный прогноз: два месяца. Каких-то шестьдесят дней. Я внушала себе, что ничего не произошло, что это просто ошибка. Просто ошибка. Ошибка, — Марисса открыла рот, чтобы еще что-то сказать, но рыдания начали хлюпать против ее воли. Казалось, что у нее какая-то здоровенная боль в груди и боль в душе. Больше ничего. И никого. На Мии не было лица. Она смотрела себе под ноги и ее глаза лихорадочно бегали туда-сюда, как шальная стрелка барометра. Она хотела что-то сделать — обнять свою сводную сестру, погладить ее по голове, накрыть ее руки своими, сжать ее хрупкие пальцы, просто сказать «Я здесь. Я рядом», но почему-то не могла. Она почувствовала какую-то невыносимую потерю Мариссы, и ей стало очень плохо. Она даже не поняла, в какой части тела именно. Похоже, что повсюду. Агирре не знала, как найти путь к спасению, как простить себя, как начать слушать дальше. Голова гудела, а в сердце кричали отголоски жестоких слов. Руки безотчетно сжимались, боясь потерять последнюю ощупь жесткого клетчатого пледа. Губы сомкнулись и по щекам, мимо них, стекали молчаливые слезы множившегося страдания. — Но они ошиблись, — выдавила из себя Марисса. — Или случилось чудо. Я не знаю. Шестьдесят дней прошли очень быстро. Самые быстрые и самые длинные два месяца в моей жизни. Спирито от меня не отходил. Он практически жил в клинике, кормил меня с ложечки, следил, когда мне нужно подушку поправить, наблюдал за чистотой в палате, казалось, что он даже контролировал качество свежего воздуха. Его нельзя было выгнать из больницы ни под каким предлогом. Я не знаю, что он говорил врачам, как он оправдывал свое присутствие, но его так и ни разу не выставили за дверь. — Если тебе трудно, давай продолжим в другой раз, — сквозь слезы прошептала блондинка. Казалось, что надо взять паузу — Если не хочешь, не рассказывай. Остановись, — ее челюсть побелела от напряжения, она отвела глаза, чтобы не смотреть на Мариссу. Но даже так она видела ее боль и от этого отражение пустоты хотелось бежать и не помнить. Не знать и не чувствовать. — Нет! Все нормально. Я должна. Я смогу, — девушка быстро начала листать фотографии, словно пытаясь найти какую-то очень важную и значимую. Руки ее не слушались, заметно тряслись. Пальцы казались неуклюжими, постоянно подводили. Наконец она нашла нужный снимок и протянула сестре. — Вот. Ровно два месяца спустя. Анализы улучшились, симптомы стали проявляться в более легкой форме. Я похудела, конечно. Меня трудно здесь узнать. Но я жила. Папа устроил в больнице очередной ботанический сад. Правда на этот раз не пронесло и ему пришлось все эти букеты расставлять под моим окном. А вот здесь, — девушка кивнула на следующую фотографию. — Мы в Риме. Это два года назад. Болезнь почти отступила, и меня время от времени отпускали домой. Вот мы и решились на небольшое путешествие. Здесь у меня уже волосы начали отрастать. На фото еще не заметно, но я точно помню, как отец шутил в Ватикане, говорил что ежиков к Папе Римскому не пускают. — Ты не хотела тогда приобрести парик? — А зачем мне он был нужен? Прости за откровенность, но Спирито приходилось иногда в больнице видеть меня даже голой. А на всех остальных мне было плевать. Я надевала парик всего один раз. В Аргентине. Три года назад. На похоронах Мартина. Марисса открыла рот, чтобы еще что-то сказать, но снова его закрыла. Горло опять сдавило. Она растерянно разжала уставшие влажные ладони и уронила фотографии прямо под ноги. Молчала. Не торопилась их поднимать. Теплее закуталась в плед. Посмотрела снизу вверх на Мию. И в тот самый миг ее сердце выпрыгнуло из груди, будто ее преследовала дикая боль. Она видела свою сестру. Загубленную. Потерянную. Разбитую. Острое ощущение пустоты и безысходного одиночества сдавливало шею и отнимало остатки воздуха. Мие было не неприятно, а именно больно. Она сейчас была рядом, и забывала о своей обиде. Но помнила о любви. В ее чистом взгляде читались беспомощность и желание помочь. Неловко было шагнуть к ней навстречу, глядя в огромные, испуганно-ошарашенные глаза. Сейчас им обоим было трудно понять, что в жизни, помимо плохого, есть и хорошее. Что надо просто не замечать первое и замечать второе. Но они пытались. — Как все началось? Как ты узнала? — первый шаг сделала Мия. Она не могла вытерпеть молчания. Несмотря на то, что ей было больно от боли Мариссы, сейчас она волновалась за потерянное время и всеми способами хотела его спасти. — Трудно сказать наверняка. Я не знаю точку отсчета. Синяки на моем теле появлялись часто и практически из ничего. Не много: где-то один на ноге, через неделю другой на локте, потом на животе. Я почему-то не обращала на это внимания, мне казалась идея все выяснить бессмысленной и ненужной. Помню, Пабло первым начал этим беспокоиться. Он вроде не предавал моим ссадинам большего значения, но время от времени дразнил меня, говорил, что я скорее всего лунатик, и когда он спит, я переворачиваю все верх дном, вот и заработала очередной ушиб. Называл меня крохотной белоручкой, с которой нужно сдувать пылинки, — Марисса запнулась. В глазах вспыхнула непонятная решимость, душа покрылась ледяной коркой: все ощущалось так, словно чувства и мысли застыли, только вдохнуть больно. — И он всегда старался со мной быть очень осторожным, когда мы… Когда мы… Вообщем, ты поняла. Мия кивнула в знак согласия. Протянула руку, взяла замерзшие пальцы сестры в свои и нежно начала их растирать. — Тебе холодно. Давай пойдем к тебе домой. — Нет! Не сейчас. Дай мне несколько минут. Всего несколько минут! — Марисса суматошно качала головой, будто израненная лань, в которой отняли право на свободу. Не отвечала на прикосновения сестры, не шла навстречу. Держала в себе все потери и грезы. Они просто сидели. Знали, что не могли испытывать одинаковых чувств, но их чувства были такими похожими. Молчали какое-то время. И миг спустя уже раскаленными секундами неслись в бешеном темпе на новые баррикады, новые вершины — вязким сумраком, запахом свежих вопросов, пыльными лиловыми нитями отчаяния и одиночества. Спирито встала. Медленно, едва ли осознавая свои действия, расправила примятый свитер, пригладила ладошкой волосы, опять набросила на плечи плед. Смотрела куда-то далеко и, казалось, ничего не чувствовала. Минута тишины озаряла ее краткими воспоминаниями. — Началось все как-то очень смешно и глупо. Примерно за три недели до моего отъезда в Милан. Меня часто беспокоили головные боли, постоянно клонило на сон, повышалась температура, по утрам меня тошнило, а вечером я чувствовала головокружение. И самое главное — у меня была задержка. — И ты подумала, что… — Да. Я была уверенна, что беременна. В университете я дважды упала в обморок. К счастью, Пабло не знал. Он всеми силами занимался делом отца и часто пропускал из-за этого занятия. К врачу я не решалась пойти, купить тест почему-то тоже. Я не скажу, что я была очень разочарована, но мне казалось, что это слишком не вовремя. Мы с Пабло были молоды. О детях никогда серьезно не говорили, да и вряд ли были к этому готовы. Но за эти три недели я прочла всю литературу о младенцах и мысленно готовилась стать мамой. Помню, повела Бустаманте в кино о молодом папаше, а он от переутомления проспал весь сеанс. Я была очень злая. Кричала, упрекала, что ему не важны мои интересы, обвиняла во всех грехах. — А что произошло потом? Ты купила тест? — Нет, тест мне казался ненужным, так как все признаки подтверждали мне, что примерно через восемь месяцев у меня будет маленький Бустамантишь Не сбылось. К сожалению, — сдавленно выговорила Марисса. — Я пошла к врачу. Меня отправили на анализы. На второй день в Буэнос-Айрес прилетел Спирито. Ты в курсе, что у него был свой бизнес в Аргентине и время от времени он наведывался, чтобы проверить все ли в порядке. Пожалуй, это была судьба. Он заранее позвонил мне, попросил его встретить в аэропорту и поговорить. У него был ко мне деловой вопрос — он хотел нам с Пабло предложить помогать по его делам в Буэнос-Айресе. Вообщем, я упала в обморок прямо на его глазах в зале ожидания. Меня немедленно доставили в больницу. В ту самую, где день перед тем я пошла на консультацию к гинекологу. К этому времени результаты анализов уже были готовы. Я прошла еще несколько дополнительных обследований. И жизнь закончилась. Лейкемия. Четвертая стадия. В моем случае вылечить невозможно, но можно оттянуть летальный исход на несколько месяцев, а если повезет — то на год. — И Спирито тебе предложил поехать в Италию? — Не совсем. Спирито предложил лучшие в мире клиники и лучших врачей. Я отказалась. Мысленно укладывала чемоданы и покупала билет куда-то далеко-далеко, только в один конец. Чтоб никого не видеть. — Но как ты могла? Как ты могла?! — сорвалась с места блондинка. — У тебя были семья, Пабло, я. Ты не была одна. Мы бы все помогли тебе пережить этот страшный момент. Я могу понять все, кроме одного: как можно было быть настолько эгоистичным человеком, чтобы никому ничего не сказать, придумать историю о звездной жизни, оборвать все связи с дорогими тебе людьми, убраться и уехать? Как, Марисса? Как? — Мия кричала, не скрывала своего разочарования и осуждающего тембра голоса. Злилась. Казалось, что осознанно или нет, но в эту секунду она ненавидела свою сестру. За ложь. За боль. За потерянную возможность быть рядом в трудную минуту. За долгих шесть лет. За ее упрямый характер. — Могла, Мия. Поверь, могла. Что я могла сделать? Я не имела права так ранить свою семью в такое нелегкое время. Тебе припомнить? Ильде делали сложнейшую операцию на голове. Мама была на пределе. Она тяжело переносила беременность. Врачи предупреждали об угрозе выкидыша. Любой стресс был опасным для нее. Я не могла позволить себе сесть вам всем на шею. Это слишком ценная роскошь. Соня бы этого не пережила! Ты хотя бы это понимаешь? Блондинка села, обняла себя за плечи, закусила нижнюю губу, отвела взгляд в сторону и думала. Ей очень хотелось узнать, что Марисса вертела в своей голове. Хотелось бы спросить, но у нее не осталось сил. Обида и злость растапливали черноту и отчаяния в душе. Сегодняшние признания перевернули ее жизнь и раскололи на две неровные части с острыми краями. Так просто. — Вот поэтому ты предпочла уехать в другую страну с человеком, которого ты практически не знала, — съязвила Мия. — Браво, Марисса! Ничего не скажешь! Браво! — Спирито мне практически не оставил выбора, — спокойно объяснила рыжая бестия. — Сначала он меня заставлял рассказать всем правду, пытался убедить, что побег — не выход, но понимал, что я слишком упрямая и он меня вряд ли переубедит. Фабрицио осознавал, что в любой момент я могу собраться и уйти куда глаза глядят, не оставив никаких контактов. Он этого боялся. Поэтому поставил мне ультиматум: или мы рассказываем все Соне, или я уезжаю с ним в Милан, ложусь в клинику и позволяю ему оплачивать все расходы за лечение. Выбор у меня был небольшой. Пришлось принять условия второго варианта. — Молодец, Спирито. Похвально. Он предпочел молчать, но остаться рядом с тобой в трудную минуту и не дать тебе совершать новые ошибки. — Ну, в первое время ему пришлось очень трудно. Я всячески демонстрировала, что он ошибся, что он мне никто и его помощь мне не нужна. Но Фабрицио был на удивление терпелив, не обращал внимания на мои истерики и где-то недель через две я сдалась. Мия снова встала, ступила два шага, подняла упавшие фотографии и положила их на скамейку. Ей казалось, что она не в силах оставаться здесь — ни на минуту, ни на миг больше, не в силах перебирать воспоминания об очередном предательстве. Упрямство сестры, ее настойчивость, нежелание делиться каждым своим падениям в свое время сломали ей жизнь, и не только ее. Сейчас она вспоминала реакцию Сони, Франко, Ильды, Пабло на отъезд Спирито и еще сильнее закусывала губу. Вот нынче же она скажет ей обо всем. Выскажет в глаза все разочарование. Задаст много вопросов. Обязательно задаст. Вот только сил выговорить хоть слово уже нет — дрожащие губы рождают стоны. По телу разлетается звенящая, струящаяся слабость. Уверенные руки немеют, зрачки стают шире. И в какой-то миг Мия понимает, что не знает, как себя вести сейчас, не знает, как бы сделала сама на месте своей сестры тогда шесть лет тому назад. Она осознает, что никогда не пробовала этого, не была в подобной ситуации. Но она точно знает, что пробовать бороться была бы полностью готова. — Съемки, фотосессии, статьи… Помнишь, ты сказала, что периодически выпускала свежую новость о себе в интернет, чтобы поддерживать миф о твоей карьере актрисы, — Агирре подняла свои большие глаза на Мариссу. — Здесь что-то не сходится. Марисса, кивнула, не дождавшись прямого вопроса. Она знала, что девушка имеет в виду, и сильнее сжала руку в кулак. Чувствовала, что земля уходит из-под ног и сейчас она совершает шаг, который приведет к необратимым изменениям. В любом случае Мия не простит ее. Но надо попробовать. Надо бороться. Надо попытаться. В эту минуту она искала выхода, словно старалась что-то наладить в своих отношениях с сестрой, что-то спасти, что-то построить заново, но не знала как. — Ты права. Не сходится. Фотографии счастливой актрисы, которая строит свою карьеру были сделаны в первый месяц моего пребывания в Милане. В разных ракурсах с разными прическами. Я предположила, что со временем не смогу выглядеть нормально и счастливо. Ты сама видела какой была моя кожа и сколько я весила. Статьи выходили в течение двух лет, пока я не захотела прекратить эту ложь, даже видео были, но сняты они все в первый месяц. — Захотела прекратить ложь. Господи, как поэтично, — лукаво усмехнулась Агирре, — это называеться по-другому — ты прикрыла одну ложь другой. Спирито промолчала, поджав губы. Ее ладонь прошлась по перилу беседки. Она словно дрожала в руках Мии, а Мия о чем-то думала. Было сложно простить себя, принять себя, понять себя. Марисса уже задыхалась от правды, поддавшись охватившему вдохновению чувств. Она уже не могла. Ей казалось, что от этого не избавиться и она всю жизнь буду чувствовать себя виноватой. — Три года тому назад. Похороны Андраде. Ты была в Аргентине. Ты видела нас всех, и не подошла, не поздоровалась, не дала о себе ничего знать, — блондинка была беспощадная. — Почему не тогда? У тебя был шанс. Почему ты его не использовала? — А что я могла сказать или сделать? Правду открыть было бы очень трудно. Если отсутствие волос на голове я могла объяснить придумав, что снимаюсь в кино и все это ради роли, или просто не снимать парик, то своих тридцать восемь килограммов и покрытое синяками тело я бы не смогла никак оправдать. — Могла бы просто сказать правду. — Я бы не смогла. — Смогла бы Марисса, смогла. Ради памяти о Мартине. Он не заслужил того, что ты всех обманула. — Мартин знал, практически все с самого начала. — Что? — Мия подняла глаза. Этой ночью она считала часы, минуты, секунды, чтобы вот так поговорить, но сейчас каждый миг наполнялся мукой и тоской. Сердце билось медленно и гулко, как в пустоте. Брови грозно сошлись на переносицы, осуждающе смотря на Мариссу. — Он меня слишком хорошо знал и в отличие от вас всех, не поверил в версию моей актерской карьеры, — спокойно произнесла Марисса, искоса взглянув на сестру. В ее словах чувствовались колючий упрек, гордость за Мартина и волнующая печаль. — Он несколько раз пытался меня найти, так же как и вы постоянно звонил, с той разницей, что он не сдавался и упорно не верил моей лжи. Где-то через четыре месяца Андраде просто пришел ко мне в клинику в Милане. До сих пор не знаю, как он узнал обо всем на самом деле. Подозреваю, что его нашел Спирито, так как мне срочно нужна была трансплантация костного мозга. Но Фабрицио до сих пор не признается. Папа… Мартин дважды был донором. Врачи планировали еще одну пересадку, но третьей операции было не суждено сбыться. — Его жизнь оборвалась так внезапно. Тогда мы все были уверены, что ты приедешь. — Я прилетела… Из клиники не отпускали, но Фабрицио понимал, как важно было для меня быть в это время в Аргентине. Мы вылетели чартерным рейсом с подключенным медицинским оборудованием и двумя врачами на всякий случай. Знаешь, тогда в Италии, я поняла одну очень важную вещь — у меня лучшие отцы в мире. Я их обоих звала папой. Сначала волновалась, что они не подружатся, что каждый начнет демонстрировать, что он лучший отец чем другой. Но нет. Никакой отцовской ревности или скандалов. Каждый выполнял свою задачу без претензий на первенство в моем сердце. Они оба много для меня сделали. Еще в первый год моего пребывания в Италии Спирито развелся со своей второй женой. Ей не нравилось, что ее муж посвящает все время мне и постоянно сидит в больнице. Я чувствовала себя виноватой, но он мне объяснил, что рано или поздно его брак бы дал трещину. — Когда ты уехала, а потом сказала, что начинаешь звездную карьеру и в этом тебе помогает Спирито, мы все очень удивились. Особенно твоя мама. Она хорошо знала Фабрицио и его отношение к жизни актеров. Поначалу Соня долго не верила тебе, но твои статьи сделали свое. — Я знаю. Я все сделала для того, чтобы вы во мне разочаровались и вычеркнули из своей жизни. Особенно Пабло… Здесь я постаралась больше всего… — Ты имеешь в виду статьи о твоих многочисленных романах? Ты права… Это было очень жестоко. Бустаманте тогда сходил с ума. — И не только… У меня не было никакого права дать ему хотя бы маленькую надежду. Я не хотела, чтоб он напрасно ждал. Пабло надо было начать свою жизнь. Без меня. Для этого ему нужно было перестать любить… Марисса никогда не забудет взгляда Мии в эту минуту — потрясенный, разбитый, несчастный. У нее было такое чуство, как будто сейчас она теряет ее по капле. Агирре просто думала, анализировала, искала объяснений. Вспоминала все зло, которое оседало в сердцах близких Мариссы в тот период. Хотела понять логику нелогичных поступков и потерялась. Женский ум короток, поведение часто необъяснимое, самомнение невероятное, но такие последствия могли быть только при условии, что главный исполнитель ее сестра. Необдуманно. Спонтанно. Без капли сострадания. Мия вспоминала вчерашний вечер. Как снова поссорилась с Мануэлем, как разозлилась, пошла ночевать в комнату для гостей, как взяла с собой конверт и решилась его открыть. Как разбилась на сотни обломков и оставила в своем сердце незаживающую рану. Как поняла, что шесть лет жила в темноте. Как узнала правду, перечитывала все документы. И не имело значения, что она плохо знала итальянский, что в полутемной комнате едва мелькала лампа — страшный диагноз можно было прочитать сквозь кромешную тьму ночи. Она хорошо помнит, как принесла из гостиной свой ноутбук, переводила непонятные итальянские слова, перелистывала всю информации в гугле, которая могла быть связана с темой лейкемии. Как пугалась жестокой правды. Как не верила. — Когда все изменилось? Когда болезнь начала отступать? — Значительные изменения начали происходить примерно два с половиной года назад — они были малозаметны и медленные для меня, но очень выразительные для врачей. Через полгода состояние моего здоровья стало таким же, как было тогда, когда я приехала в Милан, а еще через полгода в клинике сообщили мне радостную новость: болезнь отступила. Я смогу жить долго и счастливо, при условии, если я буду выполнять все инструкции врачей: каждый день принимать препараты, постоянно сдавать анализы и контролировать количество лейкоцитов в крови. — То есть это произошло полтора года назад, — быстро подсчитала Мия. — Где ты была этих полтора года? Почему сейчас? Почему ты не прилетела когда болезнь оступила? Марисса не знала, что ответить и как все объяснить. Интуитивно она ждала этот вопрос, но ответа найти не могла. Она сама себя тогда не понимала. Ей казалось, что что-то исправить уже слишком поздно и не нужно. — Я не знаю, — сказала правду. — Я не знаю. Спирито подарил мне свой бизнес, вернее, позволил заниматься тем, о чем я раньше мечтала. Я открыла собственную клинику для онкобольных. У вас всех была своя жизнь. У меня своя. — Почему сейчас? Разве у нас нет своей жизни, а у тебя нет своей? — больно ударила Агирре. — В какой-то момент я поняла, что что-то не так с моей жизнью. И, что все самое важное происходит так глупо. Я поняла, что можно все исправить. Можно попробовать все вернуть. Всех ошибок не перечеркнешь, но неизбежное можно превратить в жизнь, где не будет больше лжи. — Ты уверена, что в твоей жизни не будет больше лжи? Ты даешь гарантию, что больше не соврешь? Если так, то пойди сегодня к Пабло, расскажи правду. Позвони Сони, договорись о встрече. Я поддержу, буду рядом. — Прости, но я не могу. Не сейчас. Я обязательно расскажу. Но дай мне время. — Почему не можешь? Что тебе мешает? Ильде не делают операцию, Соня уже не беременна, с Пабло тоже все в порядке. Вперед! — Я даю слово, что расскажу. Я хочу это сделать сама, поэтому попрошу тебя о молчании. Но мне нужен подходящий для этого момент. — И какой момент будет подходящим? — не сдавалась блондинка. — Я не знаю. Но я попробую его найти. — Как хочешь. Вмешиваться я не буду. Ты сама сломала свою жизнь, сама ее и склеивай. Делай, что хочешь. Только не стоит рассчитывать на успех. Вряд ли тебя поймут. Я, например, не понимаю. — Я знаю, с чем мне придется столкнуться. Соня думает, что ее дочь циничная и жестокая. — А разве не так? — Пабло меня ненавидит. Ты не понимаешь. Но я попробую. — Можешь начать прямо сейчас, — иронично заметила сводная сестра. — Я могу рассчитывать на твою помощь? — Смотря в чем. Если ты хочешь, чтобы я организовала встречу с Соней, то могу. Они с папой планируют где-то через месяц прилететь в Аргентину, могу ускорить этот процесс. Если дело касается Бустаманте, то я пас. Здесь я тебе помогать не буду. — Тебе так нравиться эта Андреа? — Дело не в Андреа. Дело в тебе. Однажды, ты сумела сделать Пабло больно, даже облила себя грязью, только ради того, чтобы он отступил. Где гарантия, что ты не наиграешся с его чувствами и не сделаешь так же? После жестоких правдивых слов сестры Мариссе казалось, что она больше не жила, что она отрывалась от земли вместе с самолетом потерянных чувств. Хваталась за крылья, за шасси, скребла ногтями стекло, глотая слезы. Там, вверху, ее прошлое. Все дальше. В бескрайнем небе. Вот только небосвод какой-то серый, безнадежный и глухой. Пустота кричит так громко, что убивает все самые сильные чувства и достучаться до экипажа невозможно. Мия поднялась со скамейки, аккуратно сложила клетчатый плед, посмотрела на экран телефона, положила его в сумочку, вытянула оттуда зеркальце и снова села. Поправила размытый макияж, искоса глядя на Мариссу. Еще раз взяла в руки в мобильный, сверила его с часами на руке, словно намекая, что очень спешит. И опять поднялась с места. — Мне пора. Как будешь готова ко встрече с Соней, дай знать. Марисса кивнула в ответ. Смотрела вслед сестре, которая медленно открывала зонтик и почему-то не торопилась покидать беседку. Мия неловко обернулась, отвела взгляд в сторону. Пошатнулась. В мыслях считала секунды и осмеливалась. Боялась. Знала, что услышит в ответ ложь, но все равно хотела попробовать. — У меня к тебе еще один вопрос. Кто еще знал о твоей болезни? Блондинка молча изучала реакцию Мариссы: ее дрожащие пальцы, посиневшие губы, бегающие глаза. В эту минуту она пыталась быть сильной и непоколебимой. Со всех сил смотрела неотрывно и перерывисто. Этот взгляд заставлял Мариссу заикаться, запинаться от нервозности. — Только Фабрицио, — едва выдавила из себя Спирито. — И Мартин. — Ясно, — улыбнулась Агирре. Столько совпадений быть не могло и в эту секунду поведение рыжей бестии только подтвердило ее догадки. Пять лет назад Мануэль внезапно по непонятным причинам улетел на несколько дней в Мексику, избегал любых разговоров о своих проблемах, не позволял расспрашивать себя о путешествии и странно прятал от Мии загранпаспорт. Как не странно, документ все равно попал блондинке в руки. Вот только вместо штампа мексиканского аэропорта, в паспорте был миланский. Франко и Лукас девять раз за шесть лет были в Милане, дважды из них с мексиканцем. Ни одного раза им не удалось встретиться с Мариссой, вот только дважды у Мануэля внезапно возникали какие-то проблемы и он откладывал свой рейс. Три года назад после похорон Андраде Агирре на несколько часов куда-то исчез. Нет, совпадений быть не могло! Вот только сейчас, в эту минуту Мия будет сильнее своей сестры. Она сыграет по ее правилам. Марисса смотрела в спину Мии, и жестоко сжимала руки в кулаки. Ногти врезались до крови в ладони, оставляя следы. Когда-то, спасаясь от ошибок, рыжая бестия все распланировала, по привычке подошла к своей цели, вращаясь по сторонам. Жизнь превратилась в тяжелое восхождение на гору. Взять вершину и не сделать ошибок, подниматься уверенно, каждый шаг совершать обдуманно. Не получилось! Не удержалась, боль закрутила голову. Она сорвалась вниз. Ей не хватало выдержки, чтобы удержаться. Вот только она не падала. Летала над бездной и получала от этого колоссальное удовольствие. В какой-то момент это стало смыслом ее жизни. Смыслом ее несложной болезненной жизни.