Тот, кто рядом

В комнате ожидания — какое-то барахло.       Зову слугу.       — Убери.       — Простите… — суетливо вытаскивает наружу сумки.       — Не складывай сюда больше ничего, — поясняю ему, пока он возится с вещами. — Эта комната мне нужна.       — Я не знал, — оправдывается.       Киваю.       — Понимаю.       Захожу внутрь и запираюсь.       Восход пережидается легче, чем обычно.       * * *       Из кухни воняет чем-то горелым.       Андрей суетится у плиты. От плиты валит сизый дым.       — В чем дело?       Вздрагивает, едва не роняет сковородку.       — Я… готовлю завтрак.       На сковородке — что-то черное.       — Ты собираешься это есть?       Сует сковородку под кран, остервенело отскребает угли.       — Нет, просто… пригорело.       Бросает сковородку в мыльной пене, достает маленькую кастрюльку. Из холодильника достает несколько сосисок.       Заглядываю в холодильник через его плечо.       Пакет с дешевыми сосисками, на дверце — несколько яиц. Кетчуп, немного майонеза. Полтора помидора. Несколько яблок.       Открываю морозилку.       Пельмени.              Закрываю морозилку, сажусь на стул у окна.       Слежу за суетой.       Андрей варит сосиски, запаривает сублимированную лапшу. Заваривает чай в пакетиках.       Мое присутствие его напрягает.       Мой слуга не умеет готовить.              Накладывает две порции. Вопросительно смотрит на меня, но я качаю головой.       — Папа!       В кухню проскальзывает Маша. Видит меня, останавливается.       — Здравствуйте, — в голосе небольшая растерянность.       — Привет, — отвечаю девочке. — Как ты?       — Хорошо.       Подходит ближе, взбирается мне на колени.       — А когда вы сказали, что я скоро к папе поеду, я вам не поверила. А вы правду сказали.       Андрей не знает, как реагировать на наглость дочери. Замирает в растерянности.       Глажу девочку по волосам.       — Мне незачем было обманывать. Обманывают те, кто боится правды.       Понимающе кивает. Серьезна не по годам.       — Меня зовут Маша.       — А меня Марк Витальевич.              Андрей указывает Маше на тарелку с сосисками. Девочка послушно сползает с моих колен и усаживается за стол.       Голова на уровне столешницы.       Выковыривает сосиски из пластиковой оболочки.              — Дай телефон, — приказываю слуге.       Андрей хлопает себя по карманам, затем убегает из кухни.       — Папа волнуется, — подмечает Маша.       — Волнуется, — подтверждаю детское наблюдение.       — Он вас боится. Вы, наверное, очень строгий начальник.       Раздвигаю жалюзи, выглядываю во двор.       — Наверное. А ты меня не боишься?       Маша молчит и жует сосиску.       — Нет, — отвечает под конец. — Вы же не мой начальник.       Улыбаюсь детской логике.       — Любишь творог?       Девочка кивает.              Дверь в кухню снова открывается. Андрей протягивает мне сотовый.       Набираю номер ресторана, делаю заказ.       Слуга смущен.       — В этом нет необходимости…       — Нет? — перебиваю. — Кормить ребенка после рака синтетическими сосисками — это необходимо? Или «бомжпакетами»?       Андрей молчит и смотрит в пол.       — А мне вкусно, — вмешивается Маша. — В больнице такого не давали.       * * *       Комната Маши — на втором этаже. Небольшая, уютно обставленная. Книжки, стол, маленькая кроватка.       Чувствуется женская рука.       — Я попросил подругу Лиды… моей жены, — поясняет Андрей за моей спиной.       Киваю.       — Неплохо.       * * *       Открываю ноутбук, проверяю счет.       Тридцать миллионов.       В «Личных сообщениях» — еще одно послание. Благодарят за помощь, выражают надежду на дальнейшее сотрудничество.       Сообщение игнорирую.       Все-таки «поход» за «шпионами» был достаточно тяжел. Я плохой боец. Меня легко задавить количеством. А если подорвать чем-нибудь, то разлечусь на мелкие клочки.       Засыпать подземный бункер — за триста лет не откопаюсь. Разве что приманю зовом…       И подчинять своей воле мне сложно. Слишком молод.              Когда я проснулся, я не умел ничего.       Полет освоил через сто лет. И то несколько десятилетий был похож на перелетную курицу.       Дневной свет стал переносить через двести.       Если бы не Наставник, давно бы ушел в Тень.              -…твой долг. Тот, кого ты обратил — твой птенец. Ты обязан его встретить после пробуждения. Ты обязан научить его всему, чтобы он выжил. И ты обязан его убить, если он одичает…              Пусть Тень будет к тебе благосклонна…              Пишу письмо Алене.       Извиняюсь за долгое отсутствие, ссылаюсь на дела. Приглашаю на выходные погулять в парке.       * * *       Откладываю ноутбук, закрываю глаза. Задумываюсь.       Последние две недели прошли в суете. Алена, затем ФСБ, затем слуга… Спрашивается, зачем мне это все надо? Триста лет жил один, и все было в порядке.       Хотя… Похоже, все началось с кошки. Угораздило же меня подобрать пятнадцать лет назад пищащий полуслепой комочек…              …Коробка.       Заглядываю в коробку.       Четверо котят. Трое — уже остыли. Четвертый надрывно плачет, беспомощно водя головой, бесполезно ища теплый мамин живот.       Поднимаю кроху на ладони.       Белая кроха.              В магазине покупаю молока. В аптеке — пипетку.       Кормлю малышку тут же, на крыльце, вызывая теплые улыбки…              …Кормить приходится по часам. Мне несложно. Я не сплю.       Через неделю маленькая открывает оба глаза.       Еще через неделю носится по моему жилью, гоняя небольшой мячик.       Мячик я купил в зоомагазине…              Алена отвечает почти сразу. Выражает понимание, сочувствует количеству дел. На выходных погулять будет только рада.       Киваю сам себе.       * * *       К двум часам доставляют обед: теплый куриный суп-лапшу, картофельное пюре, мясо в горшочке, два вида салатов и компот из свежих яблок.       — Вкусно, — говорит Маша. — Как у бабушки.       Андрей вяло ковыряет свою порцию.       — Надо хорошо кушать, — отчитывает его дочь. — А то не вырастешь. Марк Китаевич, а почему вы не кушаете?       — Я уже поел, спасибо, Машенька. Лучше ты кушай, — объясняю я девочке.       Ее отец издает нервный смешок.              После обеда Андрей сгружает грязные тарелки в посудомоечную машину. Маша вежливо говорит «Спасибо!» и убегает наверх.       — Где сейчас ее бабушка? — спрашиваю я Андрея.       — Умерла два года назад, — отвечает он. — Маша тогда была в больнице… в очередной раз.       — Из-за чего умерла?       — Сердце… Она была Машиной прабабушкой… моя бабушка по матери.       — А родственники твоей жены?       — Лида была сиротой.       — Кто еще остались из родни?       В глазах настороженность.       — Никого.       Запах лжи.       — Андрей, — смотрю с укором. — Одно из правил — не врать, помнишь?       Закусывает губу.       — Зачем вам?       Пожимаю плечами.       — Мы иногда будем уезжать. Надолго. Мне нужно знать, будут ли они о вас беспокоиться. Не поднимут ли панику, если вы вдруг исчезнете из поля зрения на месяц, двое… полгода или год.       Облегченно вздыхает.       — Нет… только мой брат. Но он живет во Владивостоке, мы созваниваемся редко, хорошо, если раз в год. Наши родители умерли уже давно.       — Кто ты по профессии?       — Учитель английского языка, — отвечает. И добавляет после паузы: — И истории.       Для меня — бесполезная профессия.       — Запишись на курсы вождения, — говорю. — Потом машину купишь.       — У меня зрение плохое, — возражает. — Окулист не пропустит.       Внимательно смотрю на слугу.       — Руку протяни.       Протягивает раскрытую ладонь, спохватывается, теряется.       Перехватываю предплечье.       — Глаза закрой.       Делаю глоток его крови.       Близорукость, слабое сердце, гастрит, цирроз печени в начальной стадии. Легкие загажены курением. Повышенное давление, вегетососудистая дистония и еще куча всяких недугов.       Впрыскиваю порцию яда.              Хотя сейчас на самом деле это — не яд. Как не было ядом то, что я вливал в организм Маши. Но за многие годы привык называть секрет своей железы ядом.       Уникальная железа. Появляется только при изменениях. Реагирует на мое желание и придает яду именно тот состав, который необходим. Многого я сам не понимаю.              Разжимаю челюсти.       И встречаюсь взглядом с Андреем.       В глазах — ужас.       Возвращаю лицу человеческий вид.       — Я же велел тебе не смотреть, — укоризненно замечаю.       Пытается что-то сказать, но не может. Ноги слабнут, и мужчина просто садится на пол.       — Любопытство зачесалось? Удовлетворил?       От страха текут слезы.       Качаю головой, касаюсь плеча рукой. Небольшой импульс, и панический страх ослабляет свою хватку.       — Хотя, — говорю, — может быть, и правильно. Все равно рано или поздно узнал бы.       Поднимает на меня глаза. По лицу крупными каплями стекает пот.       — Привыкай.       — Вы так… едите?       Кивок.       — Да. Но не только. Сейчас, например, влил в твой организм лечебные вещества.       — А Машу…       Протягиваю ему руку и помогаю подняться. Усаживаю на стул.       — И Машу.       — А она…       — Знаешь такую фразу: «Закрой глаза»? — спрашиваю ядовито. — Она вот знала и закрыла.       — А…       — Бэ!       Наливаю в стакан воды, подаю.       Пьет, стуча зубами о край.       — Думаешь, я монстр?       Молчит.       — Может быть, ты и прав, — замечаю. — Прости. Я долго не общался с людьми так близко. Отвык.       — Скажите… м… вы ведь разрешили задавать вопросы?       Киваю.       — Любые?       Вздыхаю.       — Спрашивай уже.       — А как становятся… такими как… вы?              Давно замершее сердце ударяет о грудину.              …руку охватывает жгучая боль…       …режет себе предплечье, по серой коже сочится красная жидкость…       …припадаю губами, делаю глоток…       …горло охвачено огнем, дышать невозможно…       …глаза вылезают из орбит…              …грязно, темно. Я в какой-то яме…       — … вставай! Руку давай, говорю!       …незнакомая деревня… гораздо больше, чем была вчера…       ...собаки убегают с визгом…       -…Проклятый, проклятый!              — Нужно дать выпить свою кровь… и вкусить мою.       — И все?       — В принципе, да.       — То есть те, кого вы… едите…       — Они не возрождаются. Я же не даю им своей крови.       — А…       — Когда я кусаю, я ввожу в кровь определенный секрет… одной моей железы… я называю его ядом, хотя это не совсем верно… он может менять свой состав в зависимости от моего желания. Может убить, а может — исцелить, — пускаюсь я в пространные объяснения. — При обращении я должен ввести в кровь моего будущего птенца определенные вещества. Но в яде не все… часть из них — в моей крови. Поэтому необходимо дополнить… «букет», так сказать.       Слушает внимательно.       — Потом человек должен умереть. Не совсем умереть. Через сто лет обращенный восстает.       — Сто лет? — в глазах удивление. — Не один день?       Качаю головой.       — Но по ощущениям — как один день.       — Почему сто лет?       Поднимаю брови:       — Я откуда знаю?       Задумывается.       — Не проси, — предупреждаю его возможный вопрос. — Не обращу.       — Не… я не думал об этом… — оправдывается. — Просто…       Запах лжи.        — Не ври.       Краснеет.       — Я не вру…       — Я чувствую запах.       — Запах???       — Когда ты испытываешь какие-либо эмоции, я чувствую их запах, — снова поясняю. — Как собаки. Страх, ложь, неуверенность, возбуждение… Они для меня настолько явны, как для тебя запах свежего хлеба рядом с пекарней.       Зависть.       — И не завидуй. Моя судьба не стоит того, чтобы завидовать.       Смотрит в стол.       Не буду говорить про голод.       — Потом поймешь… поживешь рядом, поймешь.              -…уйди, говорю! Приказываю, уходи!       Том мотает головой.       — Нет, вам же плохо!       — Уйди, болван!       — Нет!       Толкаю рукой. Слуга пролетает через весь зал и тяжело ударяется в стену. Слышу хруст ребер.       Безвольной куклой падает на пол.       Голод заволакивает все кровавой пеленой…       …Рву на части крошечную «армию», штурмующую мой замок… Вокруг куски конских и человеческих тел…       …Выпиваю еще одного…       …И еще одного.       И еще…              …Разум ходит ходуном. Не осознаю себя, иногда начинаю говорить чужим голосом… В транс войти не получается…              …Слуга слабо дышит, уложенный на чистую постель. Рядом священник, трое служанок.       Врываюсь в комнату.       — Пошли все вон!       — …te absolve in nomine Patris…       — Вон!       — Он отходит, господин…       — ВОН!       Суетливой толпой выталкиваются в двери.       Впиваюсь зубами в руку слуги, едва успев измениться.       Цвет его лица улучшается на глазах.              Выхожу в коридор.       — Сколько он так?       — Да уж две недели как… вы-то, господин, после боя-то исчезли…              Две недели…       Хватаюсь за голову. Чувствую, как липкие пальцы чужой личности обхватывают мой воспаленный разум.       Времени пробыть в трансе, как следует, не хватило… Но я успел… не дал слуге уйти… куда там уходят люди? На небеса? Пусть будет на небеса…       — Меня еще не будет какое-то время, — бросаю прислуге. — Позаботьтесь о Томе. Если запросит есть — накормите.       Ухожу быстрым шагом, ловя на себе испуганные и изумленные взгляды…              Андрей молчит. Молчу и я. Не о чем говорить. Все слишком сложно. Ему не понять терзания старого вампира. А мне прекрасно понятны его сомнения.       Подставляю руку солнечным лучам.       — Двести лет.       Вскидывает голову.       — Что..?       — Двести лет мне потребовалось, чтобы выносить солнечный свет. Сто лет — чтобы научиться управлять полетом. Различать запахи — тоже примерно столько же…       …И научиться справляться с голодом…       В глазах изумление.       — Думал, все так просто?       Смущается.       Хмыкаю.       Кошка вылизывает белый бок.       * * *       В субботу надеваю джинсовый костюм, в котором был в Благовещенске. Смотрюсь в зеркало, поправляю футболку.       До набережной доезжаю на такси, как обычно.       — Привет!       — Привет!       Ей идет сарафан.       — Ты изумительна, — отвешиваю комплимент.       Расцветает.       — Спасибо!       Спускаемся к воде.       Вода мутная и грязная. Летают чайки.       — Хорошая погода, — говорит Алена и подставляет лицо ветру.       — Хорошая, — соглашаюсь.       Ее запах будит в душе какие-то странные, давно забытые чувства.       Не добыча.              Находим кафе-«грибок». Берем лимонад.       — Я сказала, что сегодня на работе, — внезапно говорит Алена. — А то бы не пустил.       Понимаю, что имеет ввиду мужа.       — Ты женат?       Качаю головой.       — Не довелось как-то.       — Сколько тебе лет?       Вспоминаю возраст в нынешнем паспорте.       — Тридцать шесть.       — А чего задумался?       — Считал, — «признаюсь».       Улыбается.       — У меня отец тоже не помнит, сколько ему лет. И муж…       Пьем лимонад.       Состав ужасен.       * * *       Гуляем по набережной. Покупаю воздушные шарики. Под веселый смех запускаем их в небо. Они летят красными и синими пятнами.       — Интересно, до какой высоты они могут подняться? — спрашивает Алена.       — Пять километров, — отвечаю, не задумываясь.       — Откуда знаешь? — смеется. — Проверял?       — Ага, проверял.       Улыбаюсь.              А ведь действительно проверял. Что на меня нашло тогда, сам не знаю. Выпустил шарик и полетел следом. Шарик летел-летел… потом покрылся инеем и лопнул.       Картина маслом: летит зеленый воздушный шарик, а рядом летит дурной вампир, чтобы проверить, когда этот шарик лопнет…              Смотрит на часы.       — Мне, к сожалению, пора.       Киваю.       — Понимаю. Был рад погулять с тобой.       — Взаимно!       Провожаю ее на автобус.       * * *       Домой еле успеваю к заходу.       Врываюсь в дом, едва не сбиваю с ног Андрея. Под его изумленным взглядом заскакиваю в комнату ожидания.       После заката выхожу из комнаты.       Слуги нигде не видно.       Чувства подсказывают, что он в комнате дочери.       — Андрей, — зову.       Несмело выходит, встает на вершине лестницы.       Машу рукой.       — Подойди.       Делает два шага.       — Прости, — говорю. — Я напугал тебя. Не хотел. Моя вина.       Очень изумлен.       Снова машу рукой, приглашая следовать за собой.       Спускается с лестницы, опасливо поглядывая.       Захожу в кухню, достаю из холодильника бутылку пива, протягиваю.       — Закат, как и восход, смертельно опасен для меня, — говорю после молчания. — С того момента, как край солнца касается горизонта. И до тех пор, пока либо полностью не спрячется, либо полностью не выйдет.       Молчит.       — Я сегодня… подзадержался. Поэтому едва не попал… В той «кладовке» я пережидаю. Пришлось торопиться.       Делает глоток пива.       — Если захочешь меня убить, — пожимаю плечами, — достаточно сделать так, чтобы на меня попал естественный свет… в момент захода или восхода.       — Это как?       — Мне тебя учить, как можно меня убить? — ехидно спрашиваю.       Закусывает губы.       — Мне опасно серебро. Оно оставляет долго незаживающие раны. Осина вызывает аллергическую реакцию. Святая вода, кресты и прочие атрибуты всех религий — не действуют, — раздраженно говорю. — Ты доволен?       Ощущаю волну неприязни.       — Извини, что я тебя напугал. Но… я прошу тебя поверить мне. Я не причиню тебе вреда. Я не человек, да… мои поступки могут казаться непонятными… но никакое из моих действий не будет для тебя опасно…       Смотрит в пол. Тело напряжено.       — Рядом со мной ты в большей безопасности, чем где-либо, — пытаюсь снова объяснить. — Даже если здесь окажется команда «Альфа», жаждущая твоей крови, я уложу их за считанные секунды. Если тебе прострелят сердце, то в течение минуты я смогу вернуть тебя к жизни. Если мозг… вот насчет мозга — не знаю. Но буду пробовать. Конечно, если ты окажешься вплотную ко мне, то пули тебя не возьмут. Тебе не страшны никакие болезни, даже СПИД, сифилис, туберкулез и чума, вместе взятые.       Не то.       — Читал «Трех мушкетеров»? — спрашиваю. И продолжаю, не дожидаясь ответа: — В детстве их многие читали. Честь и благородство… Так вот, для меня это — дело чести. Мой долг. Моя святая обязанность — твоя жизнь.       Тело слегка расслабляется.       Сажусь на стул у окна, гляжу на темнеющий горизонт.       — Я жил в те времена, когда эти слова чего-то стоили. Я мало кого удостаивал чести быть моим слугой. И ни один из них… не ушел несчастным.       — Ушел? — заинтересовался.       — Они проживали долгую жизнь… и каждый из них покидал этот мир с улыбкой… Я помню каждого из них… Я помню их имена, их лица, их жизни… И каждый из них навсегда со мной…       Касаюсь сердца.       — Вот здесь.       Растроган. Придвигает стул к столу, допивает пиво.       — Думаешь, я бесчувственный чурбан? — улыбаюсь грустно. — Увы… Не верь фильмам… там про нас нет почти ничего верного… остатки мифов плюс домыслы сценаристов.       — Сколько … вас… всего? — хрипло спрашивает.       — Не знаю, — безразлично пожимаю плечами. — Я не видел никого из нас более сотни лет.       — Сколько???       — А что ты думал? — хмыкаю. — Что у нас свое сообщество, гнезда по всем городам, мы собираемся по ночам в клубах и вместо томатного сока добавляем в «Кровавую Мэри» вторую положительную из пакетика?       Смущается.       — Увы, Андрей… Я был бы счастлив, если бы все обстояло именно так… Но наша ноша слишком тяжела, чтобы ее могли разделить многие.       — Боишься высоты? — ни с того ни с сего спрашиваю слугу.       — Немного, — отставляет в сторону пустую бутылку.       — Хочешь, покажу тебе ночной город?       — Это как?       — Поднимешься со мной.       — А… я не упаду?       Качаю головой.       — Ни за что.       Снова прикладывается к бутылке, забыв, что она пустая.       — А почему бы и нет? — отвечает. И встает из-за стола.       Выходим во двор.       Обхватываю мужчину под мышки и невысоко приподнимаю. Стараюсь, чтобы его тело попало в объем.       Выдыхает и цепляется в меня руками.       — Падаем…       — Не падаем. Когда летаешь, кажется, что падаешь. Учил в школе физику? Просто гравитация сейчас в другую сторону.       Смотрит вниз на крышу коттеджа.       — А нас не видно?       — Видно, — отвечаю и поднимаюсь еще метров на двадцать.       Вцепляется еще крепче.       Пусть. Ему так увереннее.       Аккуратно поднимаюсь еще выше, не отпуская тело мужчины. Наверное, со стороны мы похожи на пару геев своими «жаркими объятьями».       Ага. Геи, висящие в воздухе.       Поднимаюсь на высоту, с которой можно охватить взглядом весь город.       — Ух, ты! — говорит Андрей, забывая бояться.       Делаю широкий круг, долетаю до набережной, затем лечу над рекой, едва касаясь водной глади.       По реке плывет прогулочный катер.       Огибаю его по дуге, чтобы не попасть в поле зрения веселящегося народа.       Возвращаюсь обратно.       Андрей восторженно раскрывает руки навстречу потоку воздуха.       Приземляюсь в темном углу двора. Кажется, это теперь уже официально моя «посадочная площадка».       — Всю жизнь мечтал летать! — в глазах — детский восторг. — Спасибо!       Улыбаюсь. Мелочь, а приятно.              -…болван! Подпрыгни.       Послушно подпрыгиваю.       — А теперь — подпрыгни в другую сторону!       Подпрыгиваю, приземляюсь в ту же точку.       — Болван, — делает вывод мой Наставник.       * * *       Маша старательно доедает порцию творога с медом. На тарелке ее отца — яичница. Я стою у окна и смотрю на буйство зелени сквозь жалюзи.       — Осенью Маше в школу, — внезапно говорит Андрей.       Киваю.       — И куда ты ее хочешь определить?       Пожимает плечами.       — Не знаю, думал в гимназию неподалеку.       Смотрю на девочку. Тарелка уже пустая.       — Марк Витаевич, а вы меня тоже в школу поведете, с папой?       Улыбаюсь.       — Не знаю, Машенька. Как только решим — скажу.       Допивает чай с молоком, говорит «спасибо» и уходит.       Хорошая девочка, спокойная и тихая.       Андрей убирает посуду.       — Тебе нужно решить, какую жизнь ты хочешь для нее, — говорю.       Замирает, смотрит на меня.       — В смысле?       — В прямом. Расскажи, как ты видишь ее будущее.       Задумывается. В руках — тряпка.       — Я как-то не думал… А как надо?       Вздыхаю.       — Смотри, Андрей. Рано или поздно, живя рядом со мной, Маша узнает, что я — не такой, как все. Она больше не спрашивает, почему я не завтракаю и не обедаю вместе с вами, но от ее внимания это не ускользнуло. Она подозревает, что ночью я тоже не сплю и иногда отлучаюсь. Она видела, как я закрываюсь в кладовке, чтобы переждать. Понимаешь, о чем я?       Садится на стул. Комкает тряпку в руках.       — Понимаю.       — Рано или поздно она проговорится. Подружкам в школе, к примеру.       — Посчитают за детскую фантазию, — пожимает плечами слуга.       — Если бы. О моем существовании известно кое-кому.       — И что вы предлагаете?       — Андрей, вариантов — два. Первый — она так и не узнает о моей природе. Но учиться ей придется в закрытой школе, интернате. Она будет иногда приезжать на каникулы, затем поступит в университет в другом городе. Потом выйдет замуж. На Новый Год и день рождения будет присылать тебе открытки, иногда звонить. Она родит тебе внуков, проживет спокойную жизнь и умрет лет в восемьдесят-девяносто. Обычную жизнь обычного человека, так и не узнав, что ее отец служит вампиру.       Тяжело вздыхает.       Делаю паузу и продолжаю:       — Второй вариант — это жизнь слуги. Она будет знать обо мне все, как и ты. И она будет рядом. Рядом с тобой. Мы не будем никуда ее отсылать, ни в какой интернат. Я дам ей лучшее образование, какое только можно получить. Но ее будущее буду определять я. Я буду решать, какая у нее будет профессия. Я буду решать, можно ли ей выйти замуж, и будут ли у тебя внуки. Ее жизнь будет в служении мне.       Молчит, низко наклонив голову.       — Насчет закрытой школы… Могу отправить ее Европу. Или, например, в Англию. Там есть школы, где учатся дети олигархов. Потом ей будет легко поступить в любое учебное заведение мира. Обычно, правда, поступают в Оксфорд или Кембридж. Могу в интернат для одаренных детей в Москве или в спортивную школу.       — А она справится?       Киваю.       — Да. У нее абсолютное здоровье и способности выше средних.       — Последствия вашего… «лечения»? — в глазах непонятная горечь.       Снова киваю.       — Именно.       Погружен в мысли. На столе — крошки от завтрака.       — Думай, — говорю слуге и выхожу из кухни.