Хулдра

Его мир не сильно изменился, когда он вернулся назад. Его дед курит трубку, сидя на крыльце, когда он возвращается домой, и одаривает его взглядом, который говорит Лаксусу, что под крышей Дреяров не должно быть секретов. Но он никак не упоминает это вслух, только предлагает трубку и спрашивает, без проблем ли добрался внук домой. Зима холодная и длинная, как болезнь; в тенях таятся темные твари, а тролли плетут интриги в лесной глуши. Лаксус не идет дальше границы спящего сада: он видел, что творится в ином мире, и знает, что сейчас лучше не выходить на улицу темной зимней ночью. Вместо этого он коротает вечера дома с дедом, сидя у камина и рассказывая о том мире, который ему показала Кана: темное, странное место, с навязчивой красотой, погружающее его в тоску в самые холодные ночные часы, когда на улице завывают волки. Он не видит её всю зиму: никаких признаков танцующих ног или подергивающегося хвоста за голыми скелетами деревьев. Месяцы идут, а он все останавливается, оглядываясь и надеясь на то, что застанет её хохочущей у себя за спиной. Однажды утром он кое-что находит. Плетеная корзина стоит на крыльце, когда он собирается идти к своему стаду. Роса впитывается в траву и свежие листья яблонь, ткань полна влаги, когда он приподнимает её и… …и видит маленькое розовое лицо с румяными от мороза щечками, широкими и темными глазами и коричневыми, словно лесная почва, волосами. Малышка пищит при виде Лаксуса; бровки недовольно сводятся к дерзкому носику. И он знает, кто она, даже не видя легкого изгиба ее не совсем человеческих ушей. *** Она плачет всю весну, пока летняя жара не делает дни длиннее и туманней, и только тогда легко засыпает под созревающими яблонями. Месяцы летят с небывалой скоростью, и девочка растет сильной, здоровой и быстроногой, однажды заметив, как быстро она может передвигаться. Она собирает яблоки и плетет венки из цветов, поет о вещах, о которых не могла узнать - таинственных тенях и умных существах с яркими желтыми глазами. Лаксус не задает вопросов, так знает: она принадлежит тому миру также, как и его, и если ей хочется, то пусть хранит и лелеет свои странные увлечения. Она следует по пятам, когда он следит за стадом, и проводит вечера с прадедом, строгая деревянные кубки и фигуры, похожие на коров и овец. Макаров может и считать это странным, но он никогда не комментирует её творчество; Лаксус улыбается, когда она показывает ему свои творения, и убирает странных деревянных существ в карман жилета. «На хранение» - говорит он ей. Она ухмыляется, обнажая белые зубки, и говорит, что это защитит его от теней. И Лаксус верит ей. Он ничего не слышит о её матери, но девочка растет, и он видит Кану в легком изгибе девчачьей улыбки, в темных волосах – дикие кудри вперемешку с листьями и травой, которые он каждый раз вытаскивает по ее возвращению с прогулки. Она отказывается носить обувь – еще одна странность, но он бросил попытку вывести эту привычку, а дед только смеется, видя такое упрямство. Порой Лаксус удивляется такому благосклонному приему со стороны старика. Затем, в один теплый весенний день, когда яблони стоят в полном цвету, а смех дочери шелестит среди листвы, дед, наконец, затрагивает эту тему. - Она значительно выросла в этом году. Лаксус опускает трубку, но отвечает не сразу. - У ее матери сильная кровь. Возможно, это и есть причина… Макаров странно улыбается. - Действительно. Но это не странно, что в ее жилах будет бегать сильная кровь, - он смотрит в упор на Лаксуса. – Так же, как и в твоих. Он чуть не роняет трубку, часть пепла сыпется на деревянные доски. Макаров смеется. - Не смотри так удивленно, мой мальчик! Тебе никогда не казалось странным, что тема твоей матери никогда не затрагивалась в этом доме? Трубка забыта – теперь у Лаксуса есть силы только смотреть. - Ты… Ты никогда не рассказывал. - Мы не говорим об этом, но это не такая уж и редкость, - Макаров пожимает плечами. – Любовь таких, как она, сводит человека с ума. Она не принесла ничего хорошего моему сыну, когда он последовал за твоей матерью. Лаксус с силой сжимает трубку. - Ты сказал, что он упал в овраг, когда гнался за овцой, - он тщательно подбирает слова, ибо все эти годы сомневался в исчезновении отца. - Всё может быть, - вздыхает Макаров. – Экскурсия в их мир безопасна… якобы. Но идти в одиночку, без приглашения…, - он качает головой. – Я предупреждал его, но твой отец был слишком упрям. Как и ты. Я все удивляюсь, почему ты не отправился на ее поиски. Лаксус смотрит на склон, ведущий к фьорду, и цветущие яблони. Его глаза видят темную шевелюру, исчезающую среди цветов низко опустившихся веток. Она бегает за пастушьей собакой; маленькие руки тянутся к собачьему хвосту с небывалой быстротой. Лаксус улыбается. - Здесь у меня есть то, что мне нужно. - Но есть ли у тебя все, что тебе нужно? – улыбается Макаров. Лаксус не отвечает, не отрывая взгляда от темных кудрей, мелькающих между деревьев, слыша ее звонкий смех, сохраняя связь с этим миром. Он не может пойти туда, куда ушла ее мать. Он не поступит так, как его отец. *** Годы идут, а девочка растет высокой и сильной, жестокой в своих привязонностях и снисходительной к улыбкам. Она испытывает симпатию к старшему сыну соседа, и Лаксус видит их под цветущими яблонями; белые цветки путаются в темных волосах, а ноги под подолом платья босые. И очень скоро его сад вновь наполняется смехом, и уже несколько голов с одинаково темными волосами лавируют между деревьями. Его дед умирает в один из холодных осенних вечеров, когда дождь неумолимо бьет по крыше, и ветви яблонь склоняются в знак молчаливого горя. Лаксус коротает вечера на крыльце в одиночестве, с трубкой Макарова и своими воспоминаниями, похожими на дым, клубящийся в темное небо. В бороде появилась седина, его глаза усталые и напряженные. Это была долгая и насыщенная жизнь, и усталость поселилась в его костях. Однажды ночью, он поднимает глаза и видит ее. Она стоит под одним из голых деревьев: босые ноги тонут в снегу, лицо такое же юное, как в их последнюю встречу. Снежинки собрались в ее волосы, и ее глаза являются зеркалом в ее скрытый мир, похожие на темные озера в глубине леса, где водные духи ждут своей жертвы. Среди белого сада она словно цветок, ей полагается куда более теплое место, чем это, но это очередное проявление ее упрямства. Лаксус не двигается, боясь, что она убежит; кривая усмешка и дергающийся хвост, которые так давно запечатлелись в его душе, и она беззвучно шагает к нему. Трубка давно забыта в оцепеневших пальцах, и он может только смотреть на нее. - Она замужем, - говорит он охрипшим голос. Это первая рациональная мысль, которая приходит на ум. - Я знаю. Я видела, - она улыбается. Его подозрения подтверждаются. Она следила. - Ты видела много вещей. - Да, - кивает Кана. – Весенний смех и осеннее горе. Ее крики, когда она была малышкой. - Ты могла быть там. Ее лицо мрачнеет. - Я знаю твой мир, - наконец говорит она. – Для таких, как я, в нем нет места – твой народ выказывает мало благосклонности к моим сородичам. Если бы я пришла, все бы узнали о ее родословной, и она бы не вышла замуж. Он не может согласиться, но ее слова – правда. Его глубоко суеверный народ. - Тогда почему ты сейчас здесь? Она только улыбается в ответ на его грубый вопрос. Затем она протягивает ему руку, значительно удивляя его. - Идем, - манящий переливающийся голос, который звал его среди одиноких ночей, струится из ее губ. – Здесь так холодно. Да, холодно, и она совсем не одета для выхода на улицы, и Лаксус поднимается со своего места. Его спина побаливает, но он игнорирует эту боль, делая первый шаг, а затем и следующий. Ее рука поднимается в его сторону ладонью вверх, замирая в безмолвной просьбе; кожа такая же мягкая и белая под бледным светом луны. Белая, как снег, но совершенно не холодная. Его дочь вышла замуж, а дед умер; Лаксус бросает последний торжественный взгляд в сторону маленькой фермы, прежде чем берет ее за руку – теплые пальцы обхватывают его ладонь, чуть сжимая, словно скрепляя обещание… – и проходит через спящий яблоневый сад в последний раз.