Хулдра

Утренний туман холодными белесыми завитками клубится вокруг его лодыжек, дыхание теряется в воздухе, растворяясь в дыму, стоит ему только обернуться – он всегда смотрит назад, прежде чем шагнуть дальше. Мягкая земля оседает под подошвами его сапог, вода же впитывается в кожу обуви, несмотря на все усилия этого избежать. Вокруг него – лес, тихий и спокойный. Царство фей с темными силуэтами деревьев и странным светом манит слабых сердцем… …опасность, это опасность, и он идет в её распростертые объятия. Он слышит её смех – звонкий веселый ручеек, глубокий и красивый – и оборачивается, лишь бы увидеть мелькнувший кончик хвоста. Она прячется под покровом тумана, и звук её мягких шагов отдается старыми воспоминаниями в его ушах. Она – игра света и тьмы, мерцание игривых теней; взмах чувственного хвоста и соблазнительный блеск глаз явно не от мира сего. Он останавливается, на мгновение осознавая собственную глупость. Дыхание замирает в легких, щеки вспыхивают румянцем. Кажется, здесь трудно дышать; также, как и думать. Он пересек границу их миров, даже не подозревая об этом. Рука мягко касается его плеча, но стоит Лаксусу развернуться, как она снова исчезает, и смех бежит за ней следом. Мелькание обнаженных ног, он снова оборачивается… … чтобы найти её прямо перед ним, ясную, как день, и осязаемую, как земля. Она улыбается, и обычно злая гримаса превращается в мягкую улыбку, заставляя его замереть на месте. Её темные волосы, спутавшиеся с листьями и еще какими-то странными вещами, спадают на её плечи – но это лишь добавляет ей красоты. Рысьи уши выглядывают из-за густых темных прядей, а коровий хвост скользит между пальцев. Она машет им, словно дразнится. Драный подол её грубой шерстяной юбки задран, а босые ноги пританцовывают. - Кана, - выдыхает он; она сказала ему свое имя за венок из цветов яблони с дедовской фермы. Она все еще носит эту «корону», привязав к поясу; цветы все еще свежие, несмотря на то, что прошло несколько месяцев, и подступала зима. Она идет к нему, не прекращая петь; низкий голос, голос доярки, призывающей свой скот, завораживает его, и Лаксус не может пошевелиться, пойманный в ее ловушку. - Ах, сюда, иди сюда, иди домой, - поет она; умные темные глаза блестят в холодном утреннем свете и лишают Лаксуса дыхания. Она скользит вперед, плавно покачивая хвостом, пока тот не останавливается на рту мужчины. Пальцы словно танцуют, исследуя кривой подбородок, и Кана наклоняется, чтобы предложить ему свое дыхание. Её губы касаются его рта – такое привычное действие, как будто они делали это тысячу раз. Нос у неё холодный, как это утро, и ее удивительные ушки дрожат, когда Кана прижимается вплотную к Лаксусу. Его руки робко поглаживают ее бедра – она пуглива, как животное, и может выскользнуть из объятий, раствориться в тумане – но вскоре он становится увереннее, и она послушно поддается ему. Кана теплая, хотя воздух вокруг холодный; когда она отстраняется, сердце Лаксуса бьётся о ребра с силой сотни молотов. - Ты далеко от родных краев, - шепчет она хрипловатым голосом, который впервые так манил его, когда он искал заблудших овец и наткнулся на маленькую полянку с ней. – Далеко, очень далеко. - Я обещал, что вернусь, - глухо отвечает он. Кана улыбается; уголки ее сладких губ взлетают вверх. - Так ты и сделал. Но теперь ты женат, не так ли? Когда ты приходил ко мне в последний раз, там тебя ждала другая. Он помнит. Нежные руки, улыбка на лице, пунцовые щеки у очага. Обещания, которые он давала, будучи подростком. - Я разорвал свои оковы, - качает головой Лаксус. Она ходит вокруг него; кончик хвоста нервно подергивается. - Ты, - растягивает она и останавливается. Волосы сползли ей на плечо, и взору Лаксусу подвластна бледно-лунная кожа, усыпанная черными крапинками веснушек. – А она разорвала свои? Он не отвечает, и Кана танцует вокруг него; быстрые босые ноги мнут шелковистую траву. - Иди домой, иди домой, - поет она; песня так напоминает ему родные мотивы, напоминает зов коров с пастбища. Кана зовет их дикими животными и смеется над людьми, командующими ими, как заблагорассудится. Она говорит о том времени, когда звери не были околдованы людьми, когда пустота между мирами была не столь явственной, и её народ также свободно гулял среди фьордов и гор, как делает сейчас людской род. Лаксус говорит ей, что работа людей – не магия, она не похожа на волшебство ее сородичей, но Кана только смеётся, смеётся и поёт… …о, невинный человек, мой милый невинный человек, как мало знают люди… - Мой мир не похож на твой, - снова и снова говорит она, повторяя то, что говорила при их первой, второй, третьей встречи. – Феи обитают во мраке. Готов ли ты к этому? Готов ли ты на это, молодой пастух? Знаешь ли ты, что оставляешь позади? Лаксус внимательно смотрит на неё и на мгновение задумывается о своем доме: маленькая ферма, уютно устроившаяся в тени гор, одинокий дом рядом с раскинувшимися яблонями и зелено-синие фьорды. Задумывается о яблонях, так прекрасно цветущих весной, звоне медных колокольчиков в горах и как дед курит трубку , сидя на крыльце. - Я сделал свой выбор, - кивает он. Слова даются тяжело, обещание, данное им, окольцовывает, словно коровий хвост их руки, и имеет куда больше силы, чем он может предположить. Теперь он принадлежит ей. - Тогда позволь показать тебе, - её рот искривляется в улыбке. Она переплетает свои пальцы с его; ее руки так похожи на руки Лаксуса, он даже забывает про уши и хвост, которые отличают ее от людей. Она продолжает петь песню и уводит его сквозь туман, вдаль от простого мира хороших вещей и теплых очагов к духам света и существам мрака. Лаксус следует за ней.