Give me a chance

Мне не спалось. Кажется, я всё ещё ощущала на себе прикосновения Томаса. В голове не укладывалось, что это его имя. Про себя я его называла за последние пять часов как угодно, в большинстве своём нелестными прозвищами. Парень был чем-то инородным и дико странным, поэтому не желал выветриваться из головы. Этот шенк, словно на всех парах движущийся паровоз, вклинился в обыденную рутину Глэйда. Заставил меня, твёрдо знающую свой статус и положение в построенном из пыли собственном мирке, понять, насколько всё вокруг хрупкое и ненадёжное. Меня будто с силой ударили по черепушке обухом, а затем переместили в непривычную среду. Все устои и принципы пошатнулись, где-то внутри тревожно замигала красная лампочка и завыла сирена. Два года я жила, крутясь в замкнутом круге эмоций и чувств. Один раз, когда надежда потухла, не оставив и следа, я испытала то же самое, что и сейчас – ненависть. Жгучую, как расплавившийся металл. Железо, из которого выплавили нечто новое. Тогда я упала на колени возле пруда в Жмуриках и тихо, чтобы никто из мальчишек не услышал страшную тайну, клятвенно заговорила с ночным небом: — Слушайте вы, Создатели. Что бы вы себе не придумали, какие бы ещё ужасы для нас не приготовили... Я выберусь. Пройду через весь ад. Найду выход, которого нет. Мне срать. Я отомщу за всех, кто погиб и кто отдаст жизни, преследуя эту грёбаную цель. Назло звёздам и вашим рожам – я выживу. Плюну вам в лицо, порву зубами глотки... Не ради себя. Ради мальчишек, чьи судьбы поломаны... И сейчас ненависть вновь поднимается на дыбы, поглощая всё моё существо. Ненависть к Томасу. А ещё животный страх перед ним же.

***

Я встала, как только молочно-белый туман заволок утреннее небо. Птицы неуверенно пели где-то в роще, воспевая новый пришедший день. Свежий воздух щекотал изнутри ноздри, прогоняя остатки горьких дум. Роса миллиардами бриллиантов сверкала на зелёной, тусклой в полутьме, траве. Она мокрила оголённые ноги и длинные штаны. Я сложила спальник, зевая в кулак, и закинула его на плечо. Стараясь не разбудить спящих парней, направилась в Хомстед, чтобы умыться и распутать спутавшиеся рыжеватые локоны волос. Я привыкла вставать, когда самые ранние пташки Глэйда – бегуны, ещё дрыхнут. Да и ложилась я гораздо позже поздних гуляк. На восстановление мне хватает четырёх часов, так что можно считать, что у меня самый длинный рабочий день. Когда на тебя круглосуточно кто-то пялятся, то привыкаешь выглядеть на "отлично" всегда. Становится нормальным гордо держать спину, когда откровенно хреново, высоко задирать подбородок, следить за каждым своим жестом, чтобы он никого не провоцировал, не обижал, не унижал тебя. Только когда лишаешь себя возможности понежиться на поляне, покидая царство Морфея загодя, можно снять на время непроницаемую маску девушки, которая всё может сделать сама. Сама вдарит по харе, если будешь приставать, сама вобьёт гвоздь и приделает полку, сама всё приготовит, постирает, уберёт, разнимет дерущихся, успокоит, побежит в Лабиринт и вернётся... Независимая, как птица, не нуждающаяся в поддержке. Непоколебимый стержень нашего подросткового общества, в котором каждый должен заботится о друге. Иначе сдохнем. Холодная вода очищает разум от глупых мыслей, помогая справиться с пульсирующей болью в висках. Всё-таки зря я вчера перебрала с алкоголем. Надо меньше пить, даже если раз в месяц. Терпеливо перебираю свалявшиеся комки волос, особенно рьяно запутавшиеся на затылке. Расчёсываю мужским гребнем, на ходу выдирая некоторое количество драгоценной, некогда пышной, шевелюры. Закончив с этой неприятной процедурой и занеся на второй этаж спальник, возвращаюсь обратно на поляну, глазами разыскивая новенького. Через пару минут нахожу его рядом с Чаком, уютно подложившего руки себе за голову и растянувшегося во весь рост. Перепрыгивая конечности шенков, дабы не наступить на них и не вызвать на себя гнев, подхожу к Томасу и присаживаюсь на корточки. Парень улыбается во сне, его грудь медленно поднимается и опускается в такт глубокому дыханию. — Шнурок, — шепчу ему на ухо, нагинаясь. — Пора просыпаться. Брюнет дёргается, его веки приподнимаются, и он пару секунд смотрит будто бы в никуда, не в состоянии сфокусироваться на мне. Затем настраивает резкость, как на фотоаппарате, и удивлённо приподнимает брови: — Привет. Грозно пихаю его под бок, шипя: — Вставай и пошли. Мы же не хотим разбудить Чака, верно? Чайник утвердительно кивает и поднимается, быстро завязывая кроссовки. — Спальник потом скатаешь. Идём молча, без вопросов. Шагаю к ближайшей громадной по размерам стене, прислушиваясь к топоту Томаса позади себя. Скрываюсь в зарослях кустов, раздвигая пальцами ветви и пробираюсь к серой бетонной плоскости. Чайник кряхтит где-то далеко, громко ругаясь и ломая растительность по пути. Я осторожно подхожу к плющу, отодвигая его в сторону, и оголяю окошко, которое с первого взгляда напоминает замазанное чёрной краской стекло. Прислоняюсь носом к стеклу и внимательно вглядываюсь в пустынный поначалу коридор. Я оборачиваюсь и встречаюсь с растерянным Шнурком, чешащим себе спину. — Просто смотри, — дергаю подбородком в сторону окошка и освобождаю место. Парень подходит вплотную и с усердием смотрит в просвет. А я знаю, что происходит. Появляется странное свечение, переливающееся всеми цветами радуги на лице. К горлу подступает противный комок. Сквозь слой пыли и грязи проступает смутный силуэт, не имеющий ясных очертаний. От увиденного сбивается дыхание, а лёгкие наполняются водой. Невозможно сделать вдох. Нечто большое, гораздо больше человека, ползёт по коридору, пульсируя и скрежеща. Оно переваливается, сужается в шар, вновь двигается, останавливается. У этого существа грушевидное тело, склизкое, как у червяка. Из туловища во все стороны торчат леденящие душу приспособления для пыток: штыри, пилы, ножницы, шипы, иглы... Эти механические штуковины то втягиваются в мягкую плоть киборга, то снова высовываются наружу. Полуживотное, полумашина. Гривер набрасывается на окно с глухим стуком, видимо, желая пробраться внутрь и полакомиться Чайником. Томас отлетает от стены, от страха цепляясь за меня и судорожно глотает жидкость во рту: — Что это, чёрт возьми, такое?! Зрачки парня расширены, он трясётся от ужаса и непонимания. В этот момент во мне просыпается что-то из ряда вон выходящее. Желание защитить, спрятать, укрыть. Это может сравниться по мощности с материнским инстинктом. — Хей, Томми. Посмотри на меня. Всё хорошо, лады? Всё хорошо, — глажу его по волосам. — Что это было, Эл? — вздрагиваю от хрипа его голоса и от произнесённого ласкового сокращения моего имени. Меня раньше так никто не звал. — Мы называем их гриверами. Запомни, Томми: если тебе дорога твоя жизнь – никогда не выходи за стены. Никогда. Это единственное правило. Нарушишь его и, если тебя до этого не сожрёт эта нечисть, это сделают глэйдеры. — Там Лабиринт, да? — спрашивает. — Да. Салага, каждое наше действие, каждый час своего существования мы тратим на то, чтобы найти стебанутый выход. Это самое важное. Это смысл. — Ты рискуешь жизнью для этого? Ты Бегунья. Фыркаю, смущаясь: — Что-то вроде. Одну неделю в месяц я трачу на Чайников, Томми. На таких, как ты. — Я хочу стать Бегуном. По телу словно проносится электрический разряд. — Исключено. — Я серьёзно. — Я тоже. После того, что ты видел, нужно быть бахнутым на все сто, чтобы захотеть сходить на свидание к этим тварям. Я разворачиваюсь обратно к кустам: — Та-а-ак, а теперь экскурсия. Начнём с Ящика. Конец POV Элис