Нам не по пути, жизнь

Все знают, что смерть неизбежна, но так как она не близка, то никто о ней не думает. ― На этот раз ты не отвертишься, Гарри! ― Рон гневно смотрит на меня, сложив руки на груди. Я равнодушно пожимаю плечами, от чего Рон заводится еще сильнее. ― Что с тобой происходит, Гарри? ― Рон, не выдержав, уже орет. ― Ты последнее время сам не свой! Замкнулся в себе, сидишь в своем доме, как в долбанной норе, ни с кем не разговариваешь, на письма не отвечаешь! Расскажи, что случилось, ― уже тихо заканчивает он. Я сглатываю и отвожу взгляд. Не могу я, Рон, не могу! Точнее, могу. Но не хочу. Что я могу тебе сказать, чтобы ты отстал, чтобы не волновался? Правду? Ни за что в жизни. Сжимаю виски руками и подавляю стон – голова беспощадно раскалывается, а с приходом Рона она стала болеть еще сильнее. ― Я… У меня просто нет настроения, Рон. Друг, услышав это, снова свирепеет. ― У тебя все время нет настроения, ты заметил?! Ты вечно ссылаешься на то, что у тебя нет настроения, Гарри! ― Рон ходит по комнате из угла в угол, и я за ним наблюдаю. ― Я и пытаюсь вытащить тебя из непонятной депрессии, но ты вечно отпираешься! Пойми, Гарри, я хочу помочь, но ты не даешь! ― с отчаянием кричит он и вдруг останавливается, смотря мне прямо в глаза. ― Рон, я… ― Я пытаюсь подняться с кресла, но в глазах резко темнеет, голова будто наливается свинцом, и такое ощущение, что совсем рядом вскипел чайник – невыносимый свист словно разносит мне мозг. ― Эй, Гарри, ты чего? ― испуганный возглас Рона раздается как будто издалека, и в ту же секунду я ощущаю, как его руки подхватывают меня, не позволяя упасть. ― Все… все в порядке, ― с трудом выдавливаю я и высвобождаюсь из хватки друга. ― Просто резко встал. С лица Рона не исчезает выражение тревоги, и я пытаюсь улыбнуться, хотя в голове все еще звенит. ― Все, правда, в порядке, Рон, ― вру я и решаю, что единственный способ отвлечь от моего состояния Рона, это согласиться. ― Ладно, уговорил, я пойду к вам на обед. На губах Рона расплывается счастливая, совершенно ошалелая улыбка. А мне от этого становится еще больнее, я понимаю, насколько отдалил от себя своих друзей, раз мое простое согласие на совместный обед они принимают как подарок с небес. Но с собой я ничего поделать не могу. Это для их же блага. Я собираюсь в рекордно короткие сроки – переодеваюсь и привожу себя в более-менее живой вид. Огромные круги под глазами, спутанные волосы – я сам себя иногда пугаюсь. Взяв горстку порошка и бросив ее в камин, я вслед за Роном исчезаю в зеленом пламени, уже через мгновение оказавшись в доме Уизли. Только успеваю отряхнуть себя от золы, как оказываюсь в крепких объятиях мамы Рона. ― Гарри, дорогой! Как я рада тебя видеть! Я улыбаюсь, стараясь сделать так, чтобы улыбка не вышла горькой. Последний раз я был у них полмесяца назад, в начале октября, и за это короткое – для них, быть может, – время ничего не изменилось. Сразу же за миссис Уизли на меня налетает Гермиона, и почти на минуту ее густые волосы становятся единственным, что подлежит моему обозрению. Я стискиваю подругу в ответ, и горькая тоска заполняет меня до краев. Усилием сбрасываю с себя наваждение и нацепляю на себя уже обычную для таких встреч маску под названием «у меня все прекрасно». Затем я здороваюсь с Джорджем, Биллом и Флер, также приехавшим в гости, и мы сразу садимся за стол. И только теперь я понимаю, к чему все эти обеды и ужины, а в сердце что-то колет. Миссис Уизли, как и я, старается скрыть то, что гложет ее изнутри, поэтому и придумывает все это, чтобы думали, что все в порядке. Чтобы самой поверить, что все в порядке. Но я прекрасно вижу боль в ее взгляде, которая вряд ли когда-нибудь исчезнет оттуда. После потери Фреда Молли Уизли навсегда изменилась, как, впрочем, и все мы. Первые минут пять мы едим в тишине, но эта не та тишина, которую можно назвать неловкой. Постепенно все оживляются, обсуждая новости, и только я молчу, не зная, что сказать. «Знаете, а я тут узнал, что мне осталось жить до второго апреля, вы не волнуйтесь, я уже свыкся». Билл с Флер, вернее, только Флер, а Билл поддакивает – хвастаются то, как будет выглядеть детская в их доме (Флер, кстати, беременна). Затем обсуждения плавно перетекают на Джорджа – и он следующие двадцать минут рассказывает о том, что его магазин вновь вернулся к прежней популярности. Все избегают имени Фреда в этом разговоре, но напряженность искрит в воздухе, как оголенный провод. Я всеми силами изображаю интересованность, иногда даже вставляю пару-тройку фраз, но с каждой минутой скрывать боль все сложнее. Перед глазами начинает расплываться, по вискам словно стучат тяжелым молотом. Сжимаю под столом кулаки, так, что ногти глубоко впиваются в ладони, но боль все равно прорывается наружу негромким стоном. Все головы поворачиваются ко мне, и я мгновенно скрываю мучения под маской. Чисто автоматически, за два с половиной месяца уже наловчился. Совершенно невинно гляжу на них, в это же время скрипя зубами от накатившей новой волной боли, но это срабатывает. Все вновь возвращаются к разговору, хотя краем глаза замечаю, что Гермиона все еще не отводит от меня взгляда, и я, чтобы ее отвлечь, решаю вставить некоторые комментарии по поводу нового товара магазина Джорджа. И вот, наконец, разговор доходит до того, что я ждал. Вернее, того, чего я так боялся. ― У вас больше нет сомнений по поводу свадьбы? ― спрашивает миссис Уизли у Рона, и внутри меня все холодеет: уверен, что и мне не избежать подобных вопросов. Свадьба – сейчас последнее, о чем я хочу думать. ― Мы и не сомневались, ― улыбается Рон, прижимая к себе счастливую Гермиону. Мое сердце больно колет. ― Но Гарри все равно меня опередил, ― он косится в мою сторону. Хочется закрыть уши руками, чтобы ничего не слышать, так как это невыносимо. Знали бы они… ― Гарри, ― Гермиона лукаво смотрит на меня. ― А как ты сделал предложение Джинни? Я закашливаюсь, подавившись куском курицы – этого вопроса я точно не ожидал. ― Э-э-э… ― Гермиона, а тебе не кажется, что это несколько неудобный вопрос? ― Рон, видя мое замешательство, приходит ко мне на выручку. ― Ладно-ладно, я пошутила, ― смеется она, и я чуть слышно вздыхаю от облегчения. Воспоминания теперь режут острым ножом, и я пытаюсь не позволить им завладеть мной. Мне самому в безумные моменты кажется, что я свыкся, поддался меланхолии, сдался. Бороться, конечно, бессмысленно. Со смертью. Но вот мрачным мыслям я все еще стараюсь дать отпор. Правда, одиночество этому неустанно сопротивляется. И в то же время спасает меня. ― Как все-таки здорово, что вы все наконец-то решились! ― я непонимающим взглядом смотрю на миссис Уизли. У меня уже после того, как я сделал предложение Джинни, что-то перемкнуло: понял, что как-то поторопился. Прошло всего-то несколько месяцев после победы, а мы с Роном кинулись как в омут с головой. Ладно, я – у нас с Джинни уже давно как бы официальные отношения, а Рон с Гермионой… Они стали нормально, без утайки встречаться только после победы, и я, честно говоря, был в шоке, когда Рон сообщил мне, что скоро сделает предложение Гермионе. Но промолчал, решил не омрачать радость друга. ― Вы заслужили счастье, ― продолжает радостно вещать миссис Уизли, а я борюсь с желанием постучаться головой об стол – чертова боль снова вернулась, еще более сильная. ― Особенно ты, Гарри, пройдя через такие испытания, просто обязан жить спокойно. Вот сыграете с Джинни свадьбу, а потом все и наладится – ты, Гарри, пойдешь учиться на аврора, как и хотел, Джинни, я думаю, пойдет в спорт – она об этом только и говорила последнее время. Все у вас будет хорошо, заведете детишек, купите себе новый дом, будете звать дедушку и бабушку Уизли в гости на чай, ― она улыбается, понимая, насколько глупо, но в то же время утопично прозвучало. Мечтает. Хорошо ей. А я вот не могу. Миссис Уизли, видимо, заметив мой потерянный вид, спешит добавить: ― Гарри, дорогой, ты не думай ничего такого, просто захотелось старушке поразмышлять о хорошей жизни, ― она улыбается немного грустно, и я не могу не улыбнуться в ответ. С таким же привкусом горечи. Я молчу, но от меня, похоже, никто и не ждет ответа. ― Это, мам, Гарри тебе обеспечит, ― обещает Рон за меня, ухмыляясь. ― Мы все обещаем тебе кучу внуков, чтобы не скучала. Гермиона краснеет, а я вздрагиваю. ― Будешь нянчиться, пока мы будем на работе, ― подмигивает матери Рон, и та смеется. ― Гарри у нас будет занятый, я уверен, он по-другому не умеет. Как говорится в магловских сказках, с которыми успела меня ознакомить Гермиона, будем мы жить все долго и счастливо. Не выдерживая, вскакиваю с места, от резкого движения стул падает. Все смотрят на меня с нескрываемым удивлением, и я пытаюсь не встречаться ни с кем взглядом. Плевать, что будет потом, придумаю отговорку своему поведению, как делаю это последние два с половиной месяца. Я просто больше не-мо-гу это слушать. Идиллия, утопия – называйте, как хотите, но для меня это подобно яду. Он растекается по венам, пронизывая сердце, причиняя адскую боль, такую, что хочется взвыть. «Больно, больно, больно» - крутится в моей голове, и я не могу сказать точно, относится это к моему физическому состоянию, или же это, не вытерпев, заорала моя душа. ― Простите меня, ― шепчу я и, не обращая внимания на лица, на которых, я уверен, сейчас написано непонимание вперемешку с разочарованием, шагаю в камин и исчезаю. Дома в буквальном смысле выкатываюсь на ковер, и на нем меня выворачивает наизнанку. Тело сотрясает неконтролируемая дрожь, перед глазами все плывет, и мне никак не удается поймать спасительный глоток воздуха. Ложусь на ковер рядом со своей же блевотиной и закрываю глаза, мечтая лишь о том, чтобы все прекратилось. Немедленно. Навсегда. Пустить себе в лоб Аваду – значит признать поражение. Хотя о чем в моем случае вообще может идти речь? Облегчить страдания, но никак не сдаться. Я устал. Устал сражаться со своими внутренними демонами, с воспоминаниями, с болью, со своей жизнью… Просто устал. А это ведь только начало, дальше будет еще хуже. Бесповоротная и неизбежная точка в конце. Но до нее еще пять запятых, пять чертовых запятых, которые мне предстоит поставить. Отрицание, гнев, торг, депрессия, смирение. И смерть. Большими жирными буквами по расплывшейся поверхности. Иногда я хочу быть маглом. Не пришлось бы разочаровываться два раза, это слишком тяжело. И я бы все еще мог верить в чудеса.