Спящая красавица

Арнав рывком сел, приходя в себя ото сна. Он не помнил, что ему снилось, но сердце колотилось часто-часто, грозя вылететь из груди, а лоб покрыл противно холодный пот. Он огляделся, восстанавливая дыхание. В спальне было темно, плотно задернутые шторы не пропускали свет с улицы. Шторы появились сегодня утром, после того как Арнав заметил, как Кхуши озирается на окна во двор. В слепящей темноте звуки крались со всех сторон, машины на шоссе вдали гудели громче обычного, спящий дом скрипел пустыми ступенями, шелестел о чем-то своем сад, и каждый шорох морозных дыханием поднимал волосы на затылке. - Плохой сон? – раздался тихий вопрос откуда-то слева, и Арнав подскочил на месте. - Да, - он различил ее силуэт в темноте рядом с собой. Кхуши приподнялась на правом локте, опираясь на здоровую руку. - Мне тоже не спится. Арнав помолчал, не зная, что ответить. Наконец, решил, что сказать ему нечего, и не стоит зря пытаться что-то придумать. Он опустился на спину, укладываясь поближе к жене. Кхуши какое-то время опиралась на локоть, и Арнав гадал, может ли она видеть что-то в такой темноте. Он не мог разглядеть почти ничего, и скорее почувствовал тепло ее тела рядом, чем увидел, как она легла. Кошмар не всплывал в его памяти, но и сон не шел. Он повернул голову, пытаясь понять, спит ли уже Кхуши. Услышав шорох подушки, она сказала: - Все еще не сплю. Тогда Арнав сказал: - Мы будем в порядке, - в конце его голос взлетел на полтона вверх, так что предложение стало напоминать вопрос. - Просто не прямо сейчас, но будем. - Знаю. - Обещаешь? – он и сам не был уверен в своих словах. - Да. И… - Кхуши помедлила, но потом добавила. – И приказываю. На обоим. Я приказываю, что мы со всем этим справимся. Ты же не станешь нарушать мой приказ? - Что я слышу? В миссис Гупта-Райзада проснулись командные наклонности? – его бровь насмешливо взлетела вверх. - Что вы, мой милый муж, - Кхуши ухмыльнулась, потом потянулась вперед и поцеловала, стараясь запомнить его усмешку на вкус. - Они никогда и не засыпали. Думала, вы заметили. - О, я заметил, - Арнав подался к ней, впиваясь в губы. На мгновение в его голове воцарился долгожданный покой, никаких лишних мыслей и страхов, раскаяния и вины. Когда-то целовать ее было все равно, что бороться с излюбленным врагом. Теперь же каждое прикосновение лилось бальзамом на ноющие раны, каждый вздох ласкал слух порывом ветра в жаркий день, медленный, томящий поцелуй холодил его океанской волной. Арнав осторожно отклонился назад, потянул ее за собой, так, что Кхуши теперь почт лежала на нем. Она застонала, на секунду прерывая поцелуй ради жадного вздоха. Ее глаза лихорадочно горели, и слабый, неровный свет, пробивающийся между штор и напоминающий о близящемся рассвете, плясал в них волшебными огнями. Арнав намеренно замер, ожидая, отодвинется ли она. Но Кхуши прильнула к нему, как будто бы от неразрывности их кожи зависела ее жизнь. А потом Кхуши сделала что-то, чего не делала уже очень дано. Что-то, что забытым словом вертелось в ее голове с той самой роковой ночи, зудело и ныло, как растревоженная старая рана. Она расплакалась. Слезы хлынули разом, горячими реками прочертили щеки сверху вниз. Сдавленные рыдания скребли горло, вырываясь громкими, нервными всхлипами. Она уткнулась мужу в грудь, щекоча волосами его подбородок, и Арнав застыл, совершенно не зная, что делать. Наконец, решив, что уж от этого-то хуже не будет, он легко приобнял ее за плечи, осторожно погладил по спине вниз и вверх, мерными, успокаивающими движениями. Он не знал, что сказать, и поэтому молчал, только прижимал ее к себе, и, подумав еще чуть-чуть, начал покачивать, баюкая. Кхуши всхлипывала сначала все чаще и громче, срываясь на хриплый, долгий стон, растекающийся по комнате словно вой раненного животного, словно заточенная в ноту боль. Она плакала за себя, и за Анжали, и за Арнава. К счастью, долго так плакать нельзя, и вскоре Кхуши уснула, обессиленная от слез, но, в тоже время, с полегчавшим сердцем. Арнав еще долго машинально гладил ее по плечам и напряженно думал. *** Анжали с сомнением глядела на доктора Пака. Тот как ни в чем ни бывало лежал на диване, закинув ноги на спинку, и с интересом что-то читал. Со стороны он выглядел почти нормальным, и Анжали, закусив губу, усиленно размышляла – довериться ему или нет? - Я понимаю, что устоять перед таким зрелищем трудно, но вы как-то уж слишком очевидно пялитесь, - сказал Пак, не отрывая глаз от книги. Анжали подскочила. - Я… шла наверх. Мимо вас. Извините, - она показала пальцем в сторону лестницы. - Что-то вы очень медленно идете. Или вы просто ждете, пока энтропия Вселенной отнесет вас в нужное место? - Что? - Или, возможно, вы рассчитываете на небольшой сдвиг тектонических плит, который пододвинет вас поближе к лестнице? Анжали покачала головой. Потом сама себя остановила. С одной стороны, Пак явно был возмутительно неподходящим человеком для того, что она собиралась сделать. С другой, именно его несерьезность могла сыграть на руку. Анжали вежливо улыбнулась. - На самом деле, доктор Пак, я искала вас. Пак мигом отложил книгу и сел прямо. - Слушаю вас, прекрасный вор молока. - Я… эмм, хотела бы посоветоваться с вами по одному медицинскому вопросу. - О, да, конечно, я этого ждал. - Ждали? – Анжали с недоверием посмотрела на него. – Почему ждали? - Ну, было у меня предчувствие, что вы не просто так меня тут разглядываете. А поскольку из многих моих талантов вам известны только медицинские, логично предположить, что… - он замолчал, не считая нужным проговаривать очевидное. - А, ясно. – Анжали расслабилась. *** - Нет. - Но… - Нет. Нет, нет, нет. Возможно, мой акцент вас смутил? Могу написать, если так не понятно. - Послушайте, я ведь просто хочу узнать, что случилось на самом деле. Пак прищурил глаза, сделав вид, что обдумывает свой ответ. Потом вытянулся, становясь мгновенно выше в росте, и четким, хорошо поставленным голосом сказал: - Ни-за-что. А теперь не мешайте мне читать, - он сел на прежнее место и легко закинул ноги на спинку дивана. Анжали уперла руки в боки, сдула лезущую в глаза прядь. - Нет уж, такой ответ мне не подходит. - Ничем не могу помочь. Решайте сами свои проблемы. - Вы же врач, в конце концов. Что такого сложного в том, чтобы взглянуть в карту пациента? - Во-первых, ваш муж – не мой пациент. Во-вторых, вы предлагаете меня выкрасть его карту из больницы. Да меня посадят за это. Лишат лицензии. - Зачем красть? Попросите своих коллег показать и все. - Попро… да вы что, с Луны свалились? - Пак захлопнул книгу и с недоумением посмотрел на Анжали. Та кусала губу, глядя на него с мольбой. – И не смотрите на меня так. - Иначе передумаете? – с надеждой спросила она. - Нет, иначе мне станет неловко, и я уйду. Анжали зарычала от недовольства. - Так, ладно. Вы не можете посмотреть его карту, потому что?.. - Потому что он, уж простите, мертв, никогда не был моим пациентом и не существует некой единой таинственной базы, в которой любой врач мог бы посмотреть карту любого человека. Больницы, если вы не в курсе, охраняют тайны своих пациентов от всяких посторонних, - на последнем слове он указал на себя двумя большими пальцами. - Но не от семьи, верно? Я, как жена, могу потребовать его карту? - Да. - И могу попросить разрешить вас быть рядом и взглянуть на карту тоже? - Можете… но что вам это даст? - Пока не знаю. Просто чувствую, что что-то тут не так. И мне нужно с чего-то начать. Пак закатил глаза. Отложил книгу и с тоской перед неизбежностью встал. - Напомните мне, почему я все еще слушаю вас? - Потому что вы очень-очень хороший человек, - расцвела улыбкой Анжали. - Или очень-очень глупый. *** Пак молчал. Это не было его обычным состоянием, так что Анжали казалось, что от нетерпения она на стену полезет. - Ну что? – она наклонилась в его сторону, пытаясь разобрать что-то в закорючках врачебного почерка. - Ничего, - Пак захлопнул карту и натянул на лицо самую вежливую из своих улыбок. – Несколько прижизненных травм – предположительно, от ветвей дерева, и удар током, вызвавший остановку сердца. Трагическая случайность. - Нет, - Анжали замотала головой. – Проверьте, - ткнула в карту пальцем. – Прочтите еще раз. - Я понимаю, что вам тяжело. - Нет, вы не понимаете. Вы ничего не… - Анжали всхлипнула. – Вы ничего не понимаете. Так не может быть! Я приказываю вам! Слышите? Я запрещаю… Она замолчала, онемев от слез. Пак стоял, не двигаясь, с безупречно нейтральным выражением лица, и смотрел в сторону все время, пока она, захлебываясь в рыданиях, кружила по комнате. Кулаки его чуть сжались, но кроме этого он никак не отреагировал, с ровным интересом разглядывая картину на дальней стене. Ему было неловко, и немного стыдно за то, что он стал невольным свидетелем такого проявления чувств, и ничего лучше, кроме как сделать вид, что его тут нет и прикинуться ветошью, он придумать не мог. Когда Анжали немного успокоилась, она подняла на него глаза. Пак по-прежнему смотрел в сторону, предоставляя ей хотя бы иллюзию уединенности. За эту молчаливую, исполненную уважения тактичность Анжали почувствовала к нему благодарность. Она вытерла щеки и глубоко вдохнула. - Спасибо за помощь. - Не стоит благодарности, - вежливо кивнул Пак. Про себя он подумал, что неплохо было сейчас, вот прямо сейчас позвонить мистеру Сингх Райзада и рассказать о происходящем истерически дрожащим голосом. *** - Так, давай-ка разберемся, - Кхуши скрестила руки на груди и огляделась. – Ты молчал все дорогу, весь такой таинственный и загадочный, и привез меня в какую-то чащу вдали от людей потому что?.. - Это сад моей матери. - О. Почему ты не ска… Кхуши замолчала на полуслове. Нахмурилась, осторожно открыла дверь и вышла из машины, гравий зашуршал под ногами. Арнав помедлил и последовал ее примеру. Кхуши в нерешительности стояла рядом с машиной, и Арнав, подойдя к ней, положил руку на спину и приглашающе подтолкнул вперед. - Пойдем, я покажу. Они отошли от дороги на добрую сотню метров, когда тропинка вдруг расширилась, растеклась в небольшую полянку. На ее краю стояла каменная скамейка, а дальше вилась красивая, как с картинки, садовая дорожка. А по обе стороны от нее, куда ни кинешь взгляд, поднимались, качали легкими пышными головами, клонились к земле тяжелыми гладкими лепестками, шелестели, сияли желтым, красным, синим цветы. Они горели оранжевым вдоль камней, сверкали самым нежным розовым у края деревьев, вились по стволам вверх веселым плющом, щекотали ноги мягкими листьями. Кхуши ахнула, не зная, куда подойти сначала, сраженная спокойной, весенней красотой этого места. Арнав обогнул ее и, склонившись к одному из розовых кустов, аккуратно отломил одну из роз. Подошел к жене, и медленно, чтобы не поцарапать кожу стеблем, засунул ей цветок за ухо, так, что казалось, это замысловатая заколка удерживает волосы. - Это тебе, - косо улыбнулся он, думая о чем-то своем. - Здесь очень красиво. - Спасибо. Когда я был маленьким, мама отвезла меня сюда, - она засунул руки в карманы, опустил голову, с интересом рассматривая носы ботинок. – Этот участок земли принадлежал ее семье, но он был слишком маленьким, чтобы его как-то использовать, чтобы что-то сеять на нем или строить… когда она выросла, то сделала здесь сад. Совсем маленький и вдали от города, но ей он нравился. Я никому не говорил об этом месте. И если кто и знает, то только Анжали, но не думаю, что она помнит, как найти его. Мама любила возить меня сюда в детстве, потому что я любил ботанику, или я любил ботанику, потому что мама любила этот сад. Что-то из этого, не уверен. Она приходила сюда, когда хотела побыть одна, когда ей было радостно или грустно, и не хотелось ни с кем эти чувства делить. Странно, я думаю, жадничать собственной радостью, но иногда счастье хочется сберечь от других больше, чем горечь, - Арнав качнулся с пятки на носок, потом медленно двинулся между клумб, отмеривая шагами темп для рассказа. Кхуши молчала, ожидая, что он скажет. – Кхуши, я думал над тем, что ты мне сказала, о том, можно ли тебе мне доверять. В том смысле, что, если я скажу тебе, что можно, это ничего не изменит. Для меня бы не изменило, если бы я был тобой. И я стал думать, что я могу сделать, как доказать свои намерения. Я думал об этом, а потом стал думать об экономике. - Кто бы сомневался, - Кхуши фыркнула. - Эй, я тут пытаюсь быть искренним как никогда, прояви немного терпения. Кхуши снова сделала серьезное лицо, и Арнав продолжил. - Я подумал о купцах. Как они приносили дары из дальних стран правителям в знак своих добрых намерений. Я подумал о том, что могу тебе дать. Знаешь, вроде как безвозмездный подарок, знак моей искренности. Что-то достаточно ценное для меня, - Арнав замолчал, собираясь с мыслями. - Какая-то вещь? Не думаю, что новой сумки - - хотя твоя, прости, ужасна, - будет достаточно. В том смысле, я же достаточно богатый человек, так? Если я что-то подарю, что-то дорогое, это не обязательно будет дорого для меня. Но что можно подарить кроме вещи? – Арнав остановился, и Кхуши видела, как напряглась его спина под рубашкой. – Я подумал тогда, что можно подарить правду. Что-то, что я никому не рассказывал никогда, и что не рассказывал никому никто из тех, кто, так же как и я, знает. Не уверен, что это хороший подарок, но, определенно, достаточно ценный, - он сделал глубокий вдох, и начал. - Когда мне было пятнадцать, как ты, наверно, знаешь, мои родители умерли. Мой отец завел роман на стороне, а мать все узнала. Тогда она покончила с собой. В обрушившейся вдруг тишине Кхуши услышала, словно со стороны, свое частое, приглушенное дыхание. Арнав все еще стоял к ней спиной, руки в карманах, и она не стала обходить его, позволяя сохранить ту толику комфорта, которую он пытался себе сохранить. Арнав старался не думать о ней, прикрыл глаза и говорил как мог ясно и просто, без лишних эмоций. - Мы с Анжали не знали имени той женщины, не знали, что у отца вообще кто-то был. Только мама знала. Как-то раз Анжали застала ее плачущей, и тогда она сказал ей, что очень расстроена, и что ее сердце знает все наперед разума. Мы не поняли, о чем речь. Теперь я думаю, она имела ввиду, что знала об измене еще до того, как удостоверилась в своих подозрениях, - он покусал губы, подбирая слова. – В доме царила странная атмосфера. Сначала мама была грустной, расстраивалась по пустякам, и было какое-то предчувствие… не знаю, чего-то гнетущего. Знаешь, память играет с нами. Я не уверен, видел ли я действительно какие-то знаки приближающейся катастрофы тогда, или уже сейчас, вспоминая и зная о том, что случилось, я приписываю себе тогдашнему способности к предсказанию… так или иначе, она грустила, а потом вдруг стала радостной. На пару дней, и мы с Анжали были счастливы, что мама перестала быть все время печальной. У каждого из нас тогда было много своих забот – Анжали собиралась поступать в университет, а я… мне было пятнадцать и мне казалось, что я никогда не буду знать мир лучше, чем тогда, и что море мне по колено. Я думал о том, что скоро стану взрослым, и как это замечательно, и что я все же еще не вырос, и как замечательно это тоже. Нам всем было не до семейных разборок. Не самые лучшие дети, - он усмехнулся. – В тот день был праздник. Отец опоздал на него, сказал, что задержался на работе. Но мама как-то узнала, что он лжет. Это было последней каплей, - Арнав замолчал, и на этот раз было ясно, что продолжения не последует. Кхуши осторожно, давая ему возможность отстраниться, если захочет, обняла его со спины. Арнав стоял, не поворачиваясь к ней, но и не вырываясь из объятий. Так они пробыли с минуту, потом, тяжело вздохнув, Арнав обернулся. Кхуши не разомкнула объятий, но чуть отстранилась, чтобы взглянуть ему в лицо. Глаза у него покраснели, а вид был печальным и торжественно серьезным. - Я никому не рассказывал этого. И никто из нас – ни Анжали, ни бабушка, ни даже Монорама – никто никогда никому не говорил. Знают только те, кто был тогда с нами. Так что я дарю тебе эту правду, как знак моих добрых намерений и моего доверия. Кхуши не знала, что ответить. Она приподнялась на цыпочки, и мягко его поцеловала, просто прижалась губами к губам, на секунду задержавшись и прикрыв глаза. Поцелуй вышел совсем не романтичным, выражение не страсти или нежности, а признательности и утешения. Арнав на него не ответил, но и не подался назад, принимая этот жест и не смешивая его с любовными прикосновениями. Когда Кхуши отстранилась, он улыбнулся, оглядываясь. - Этот сад я никому не показывал, пойдем, похвастаюсь. Ты не представляешь, как сложно вырастить рододендроны в таком климате. Он потянул ее за собой, с показной беззаботностью болтая о цветах, и Кхуши сжимала его руку, слушая о головокружительных приключениях глициний. В какой-то момент деланная веселость пошла на спад, и к тому времени, как тяжелая доля садовника в Индии была описана во всех красках, оба они понемногу начали приходить в себя. *** Анжали лежала на своей слишком большой для нее одной кровати и бездумно глядела в потолок. Если чуть опустить взгляд, с фотографии на стене начинал любящими глазами смотреть Шьям, так что Анжали взгляда не опускала. После случившейся истерики ее накрыло странное спокойствие, мысли разбежались прочь, и она почти наслаждалась тишиной, царившей в ее голове. Только одно зудело где-то на задворках сознания, детская, отчаянная злость на мужа. Тяжело вздохнув, она села и, наконец, решилась. Подошла к стене и сняла фотографии мужа, сняла большой общий семейный портрет. Сгребла в кучу маленькие фотокарточки с туалетного столика, с ними же прихватила и несколько безделушек, особенно дорогих ее сердцу. Нефритовый слон из совместного путешествия в Китай. Засушенный цветок из свадебного букета. Сережки, первый подарок Шьяма. Все, все прочь. Анжали сложила все в коробку, закрыла ее, и сама, не в силах доверить это слугам, отнесла в кладовку. Там, среди старых вещей, коробок с детскими игрушками, с несметными картонками из-под туфель, которые Монорама отказывалась выкидывать, и задвинутыми до лучших времен клюшками и ракетками, должны были отныне храниться эти вечные напоминания о Шьяме. Анжали не нужно было десятка фотографий и каменных слонов, чтобы помнить о муже, и лишний раз терзать свое сердце она просто не могла. Она потянулась, приметив свободное место на верхней полке. Привстала на цыпочки, потом, поняв, что все равно не дотягивается, пододвинула старые коробки из дальнего угла. Встала на них, подняла свою коробку и рухнула вниз. Одна из старых коробок лопнула под ее весом, и Анжали упала, рассыпав свои фотографии. Выругавшись сквозь зубы, она принялась собирать карточки, перемешавшиеся с вещами из раздавленной коробки – какими-то старыми костюмами, полурассыпавшимися бусами и вышедшими из моды заколками. Анжали собрала все фотографии, как вдруг взгляд ее упал на торчащий из-под старых платьев бумажник. Из него выглядывал краешек старой фотографии, пожелтевшей от небрежного хранения. Повинуясь любопытству, Анжали выудила бумажник. Спустя столько лет знакомая вещь болью отозвалась в сердце, казалось, что только вчера они с Арнавом дарили отцу на день рождения этот кошелек. Чувствуя, что слезы снова на подходе, а жалость к себе начинает накрывать очередной волной, Анжали, постаралась отвлечься и вытащила из бумажника фотографию. На ней, счастливо улыбаясь, ее отец целовал (хоть и в щеку, но вполне однозначно), задорно смеющуюся девушку. Анжали резко встала, вышла из кладовки в гостиную, на яркий свет. С фотографии, которая, возможно, разрушила жизнь ее родителей, которую, возможно, нашла ее мать, глядела радостно девушка, и в ответ на нее смотрела Анжали. Смотрела на молодую, беззаботную женщину, погубившую ее отца, ее мать, отнявшую у нее и ее брата столько, что и словами описать сложно. Анжали смотрела, и смотрела, и смотрела, пока лицо не расплылось у нее перед глазами. С тех пор, как была сделана фотография, прошло много лет, но девушку на ней, пусть и молодую и непривычно веселую, Анжали узнала сразу.