Dance for me, sweetheart...

Ты знаешь… сердце может разорваться, любя. Я буквально чувствую, как оно вот–вот разорвется от чувства тоски и печали, которые лишь ему предстоят. Будет больно, я знаю. Мы всегда это знали, не так ли? На моих губах появляется улыбка, хотя слезы так и просятся наружу, и что-то мне подсказывает, что вскоре я не смогу остановить этот поток. Китнисс уже давно ушла вперёд к поезду, а ты… Ты стоишь и смотришь на меня, будто видишь впервые, и лишь спустя пару секунд подходишь ближе и кладешь свою руку мне на талию, привлекая ближе к себе. — Эффи, ну, ты не пропадай, — тихо произносишь ты, а я лишь робко киваю, улыбаясь ещё шире. Сейчас бы лечь на кровать… и выплакать все то, что я выдаю за улыбку. Ты подаёшься ближе и нежно целуешь мою щеку, а я невольно вздыхаю, осознавая то, что твоих прикосновений я больше не почувствую слишком долго. А может и никогда? Ты слегка отстраняешься, но, вовремя передумав, подаёшься к моим губам, нежно целуя их. «Ну вот и всё» — хочется мне сказать, но я понимаю, что толку в этом нет. Он и сам знает. Наши судьбы, по несчастью или к счастью, больше никак не связаны и, наверное, даже былое не может остановить нас от принятого нами же решения. Разве захочет он провести свою жизнь с Капитолийкой, которая одним своим присутствием будет напоминать ему о том, что он пережил? А захочу ли я дальше терпеть его? Захочу ли я провести свою жизнь с тем, кто хоть и скрасил мои ужасные годы на работе, но на работе палача? Даже думать об этом глупо. Ведь не важно, что хочет он или она… они уже приняли решение, которое никто не изменит. «Надо идти дальше…», но вот только к чему? Что есть у неё тут, в Капитолии? Какая будет её жизнь без него тут? А что будет делать он в двенадцатом? Раньше были игры, там менялась и обстановка, и они не сидели дома целый год… Слишком поздно. Надо было думать об этом раньше, Тринкет. Тогда, когда ты ещё могла ему что-то сказать обо всем этом. Думая об этом, я смотрю тебе вслед. Вижу, как ты пропускаешь Китнисс вперёд в поезд и оборачиваешься, чтобы взглянуть на меня. «Чертова эмоциональность», — поспешно думаю я, вытирая непрошеные слезы. — Ну же… — шепчу я тебе, сама не понимая, чего хочу. То ли приманить тебя к себе и больше никогда не отпускать… или подтолкнуть тебя в поезд, чтобы эта пытка наконец-то окончилась. Хотя, она только началась. Ты поворачиваешься и делаешь шаг внутрь поезда, но затем резко оборачиваешься и мчишься в мою сторону, от чего мои глаза распахиваются, и я в растерянности смотрю на тебя, не имея возможности пошевелиться. — Тринкет, — слегка сбитым дыханием произносишь ты, поднимая на меня взгляд. — Плевать на то, что я сказал ранее. Нам некуда двигаться дальше. Я провел с тобой слишком много времени, и… черт, не смотри так на меня, я не могу сосредоточиться, — бросаешь ты мне и дальше без лишних слов притягиваешь к себе, накрывая мои губы своими уже в более глубоком, чем ранее, поцелуе. Я отвечаю на поцелуй, обнимая тебя за шею и чувствую, как по щекам все же начинают течь слезы, смазывая пудру с моих щек. — Эф, ты чего, — твой голос слышан мне будто в тумане, но я отчётливо чувствую, как ты проводишь по моей щеке рукой, смахивая слезинки. — Эбернети… — все что я могу выдавить из себя, прежде чем вновь обнять тебя. — Я знаю милая, я знаю, — шепчешь ты и обнимаешь меня за талию, ведя в сторону поезда. — Мы едем, я так полагаю, так что идём. Не будем заставлять Китнисс ждать, она и так… нервная, — ты тихо вздыхаешь и помогаешь мне забраться на поезд. — Идём в купе. Тут делать все равно нечего, — взглянув на пустую гостиную, ты крепче сжимаешь мою руку и ведёшь в свое купе. — Я не взяла багаж… — растерянно говорю я, когда мы заходим в твоё купе, и я вижу небольшую сумку у твоей кровати. — Думаю по приезду в двенадцатый мы сможем решить этот вопрос… Ты точно хочешь ехать? — ты кладешь руку мне на талию, приобнимая, и смотришь мне в глаза, чтобы тут же угадать, не вру ли я. Ты всегда знаешь, когда я вру. — Да… Я думала об этом, когда смотрела, как ты идёшь к поезду. Я просто не вижу своей дальнейшей жизни… без тебя, — это признание даётся не легко, но я все же отвечаю, сжимая губы воедино. Вместо какого–либо ответа ты просто поднимаешь мою голову за подбородок и нежно целуешь мои губы, давая понять, что ты думаешь точно так же. — Я слишком привык к тебе, наверное, в этом причина, — ты задумчиво смотришь на меня, разорвав поцелуй, но все же держишь в объятьях. — Так дело только в привычке? — слегка разочарованным тоном спрашиваю я. — Нет, ты не правильно поняла… я в том смысле, что... Знаешь. Я своего рода мазохист. А ты… Ты всегда приносишь мне боль или какое-то иное отрицательное чувство, и все это доросло до такой степени, что мне это стало нравиться... Нет, я люблю это, — ты заканчиваешь с лёгкой улыбкой на губах, и я тоже не могу не улыбнуться. — Неужели ты хочешь сказать, что это любовь? — я лукаво улыбаюсь, изучая твоё лицо. — Солнышко, ты вообще меня слушаешь? Это мазохизм, меня лечить надо, — ты смеешь, целуя мою щеку, видя, что я слегка нахмурилась. — Отлично, тогда отдам тебя в психиатрическую больницу и дело с концом, — я непринужденно пожимаю плечами и смотрю на тебя, пытаясь уловить твоё дальнейшее настроение. — Отлично, только носи мне туда алкоголь, пожалуйста. — Вот тебе и раз. То есть ты согласен? Эбернети, не заставляй меня думать, что во всем виновата идея с моим переездом. — У, нет, что ты, милая, не вини идею, это все из-за тебя, — ты смеешься и прижимаешь меня ближе к себе, целуя мой висок. — У меня все всегда из-за тебя и, пожалуй, для тебя.