It's a New Life

*** Когда Генджи пришел в больницу, от него шарахнулись даже отцовские подчиненные, сторожившие палату. Вид у него, и правда, был не очень: заплывшие глаза, разбитое лицо, ведь все, что он сделал, – это умылся в туалете бара и оттуда поехал в больницу, не заглядывая домой. Не испугалась его только пожилая медсестра, которая снимала показания с приборов в тот момент, когда он вошел в палату. – Это еще что такое? – воззрилась она на него. – Приемный покой на первом этаже. – Это мой отец, – словно бы оправдываясь, ответил Генджи. Лицо медсестры если и смягчилось, то на несколько секунд. – И ты пришел сюда в таком виде? – накинулась она на него. – Ну и молодежь пошла, совсем совесть потеряли. Родной отец при смерти, а он в драки лезет. Думаешь, когда он очнется, тебя за это похвалит? Думаешь, ему будет приятно знать, что пока он болеет, ты вместо того, чтобы достойно вести себя, хулиганишь? Генджи захлопал глазами. Во-первых, он был абсолютно уверен, что Хидео совершенно все равно, что Генджи делает в тот момент, пока сам он валяется без сознания. Во-вторых, что как раз Хидео бы понял его поступок правильно, ведь что может быть важнее, чем защита своих товарищей. В-третьих, почему его смеет отчитывать какая-то медсестра. Но Генджи даже рта не успел раскрыть, чтобы высказать хотя бы часть из этих мыслей, как медсестра с силой, явно не соответствующей ее преклонному возрасту, подтащила его к окну и усадила на неудобный стул. – Вы что делаете? – наконец возмутился Генджи. – Помолчи, – велела медсестра. В ее руках откуда-то появились ватные диски и бутылка с антисептиком. В воздухе резко запахло спиртом. Быстро и умело она принялась обрабатывать раны, Генджи оставалось только морщиться. – Потерпишь. Когда в драку лез, ты не думал? Теперь терпи, – без всякой жалости выговаривала она, и Генджи чувствовал себя расшалившимся первоклашкой, которого отчитывает строгий учитель. Фиг знает, по какой причине, но он всегда терялся перед уверенностью и напором, исходившим от женщин. Между тем медсестра обработала раны, заклеила ссадины пластырем, перевязала сбитые костяшки пальцев. – Вот, выпей! – она сунула ему в руки стакан воды и таблетку. – Это еще что? – как и все настоящие мужчины, Генджи терпеть не мог лечиться. – Обезболивающее. – Не надо мне. – Пей, кому говорю. Заставляет меня нарушать правила, давать лекарства без рецепта и еще спорит. – Генджи хотел было сказать, что он ее об этом не просил, но под строгим взглядом стушевался и проглотил таблетку. – Вторую выпьешь вечером, – она положила формочку с лекарством на тумбочку и чуть ли не погрозила Генджи пальцем перед тем, как уйти. – Веди себя как следует. Трудно сказать, что она под этим имела в виду, ведь не разденется же Генджи догола и не устроит тут оргию? Он подошел к постели Хидео. Приборы пищали ровно, по монитору зигзагами ползла зеленая линия, грудь отца мерно поднималась и опускалась. Генджи, не отрываясь, смотрел на осунувшееся лицо с заострившимися чертами и чувствовал какую-то глухую тоску. Ему трудно было видеть Хидео таким. Как и любому даже самому упрямому и независимому подростку, отец казался ему сильным и вечным. В Хидео всегда было слишком много жизни, он никогда ни в чем себе не отказывал: дорогие вещи, красивые женщины, много дорогих вещей и много красивых женщин. Генджи не помнил, чтобы отец болел хотя бы обычным насморком. Видеть его беспомощно лежащим на больничной койке, зависящим от этих прозрачных проводков и пищащих приборов, действительно было страшно. Генджи, не отрываясь, смотрел на отцовскую грудь, боясь, что она внезапно перестанет подниматься и опускаться. Что кривая на мониторе вдруг станет прямой, и что он будет делать тогда? Кажется, сколько Генджи себя помнил, он либо обижался на отца за что-нибудь, либо злился, мечтал стать самостоятельным. Но сейчас мысль о том, что Хидео может навсегда исчезнуть из его жизни, не просто уехать куда-нибудь на Окинаву или на Гавайи, а превратиться в горстку пепла, в надгробную плиту, заставляла холодеть от ужаса даже пальцы ног, а легкие сжимались так, что не хватало воздуха. Генджи подтащил стул поближе к кровати и присел. Осторожно, словно боясь, что от этого станет хуже, дотронулся кончиками пальцев до отцовской руки. Она была холодная, но на запястье слабо пульсировала жилка. Генджи не мог заставить себя убрать руку. Ему казалось, что если он не будет чувствовать, как под подушечками пальцев бьется отцовский пульс, тот просто умрет. Как ни странно, учитывая ту жизнь и тот мир, в котором он жил, смерть всегда была где-то там, далеко. Просто очередное слово, просто угроза, ведь когда в порыве ярости ты кричишь «я убью тебя!», это же не значит, что кто-то действительно лишится жизни. Или «хочется сдохнуть» – это же не значит, что ты действительно хочешь умереть. Иногда он слышал обрывки разговоров про то, что кто-то зарвался, и надо бы с этим человеком разобраться. Наверное, это значило в том числе и то, что этого человека должны убить. Но в представлении Генджи это было как в фильме – куча кетчупа, и все пошли пить пиво после того, как отсняли эпизод. И если бы кто-то спросил самого Генджи, боится ли тот умереть, он бы презрительно взглянул на этого человека и сказал: «Конечно, нет». Потому что он ничего не знал о смерти. В ней не было ничего величественного, как в фильмах про самураев, ни крутого или благородного, как в манге. Настоящая смерть не имела к этой пафосной фигне никакого отношения. Настоящая смерть могла настигнуть тебя в подворотне, на больничной койке или еще черт знает где, и она была навсегда. Грязная, бессмысленная и неотвратимая. Возможно, если ты умираешь за что-то действительно стоящее, это не так страшно. Но сейчас, сидя перед больничной койкой в начинающих сгущаться сумерках, Генджи не мог придумать ни одного достойного повода. Он внезапно вспомнил про этого Макио Бито, и хотя еще несколько часов назад его кровь бурлила адреналином и жаждой битвы, но получить нож в школьной драке казалось ему самой бессмысленной смертью на свете. Или схватить пулю в разборках якудза, цена которым – пара десятков тысяч йен с какого-нибудь торговца фруктами. Неужели это того стоит? Ради какого стоящего дела оказался Хидео на больничной койке, чего ради Генджи останется совершенно один? Ради выручки от клубов? Ради возможности носить дорогие шмотки, к которым он всегда был равнодушен? – Не смей умирать, – прошептал Генджи. – Тебе всегда было на меня плевать, но даже ты не можешь меня бросить. Слышишь? Знаю, что слышишь. Поэтому запомни: если ты умрешь, я не буду приходить к тебе на могилу и никаких поминальных обрядов тоже совершать не буду. И твоя душа никогда не найдет покоя. Хоть я во всю эту хрень и не верю, – кажется, еще никогда в жизни Генджи не чувствовал себя таким беспомощным, и от этого становилось еще страшнее. – Ты не можешь умереть сейчас. Ведь я так и не показал тебе свой самый лучший удар. И я тебе еще не рассказал, как мы победили Хосен и как все ребята пришли туда за мной, и даже Серидзава пришел. Это чтобы ты понял, что хватит надо мной смеяться. Они меня признали. И еще я тебе так и не сказал, что я… – Генджи замолчал, потому что сказать это вслух он не мог. Он с шумом втянул в себя воздух. Голова была тяжелая, то ли сказалось напряжение последних дней, то ли у обезболивающего был снотворный эффект. Генджи вдруг почувствовал себя совершенно разбитым. Хотелось помыться и поспать хотя бы пару часов. Он опустил голову на больничную койку и прикрыл глаза. ** – Вы так и не узнали, кто покушался на господина Хидео? – заглядывая внутрь кувшинчика, спрашивает Кен. – Нет. Знаю, что Ядзаки сам связался с отцом, сказал, что это не его рук дело. – И господин Хидео поверил? – теперь Катагири очень внимательно изучал содержимое меню, которое разместилось на двух сторонах ламинированного прямоугольника. – Поверил, говорил, что если бы Ядзаки хотел его убить, то доверил бы дело профессионалу. Да, в общем, какая теперь разница, столько лет прошло. – Ну, да, – торопливо соглашается Кен. – Но что произошло между вами с господином Хидео? Знаешь, когда я отдавал то письмо, мы говорили. Мне показалось, он не хотел для тебя судьбы якудза. Я очень удивился, что он не поддержал твое решение начать нормальную жизнь. – Ты плохо знаешь Хидео, – пожимает плечами Генджи и прикуривает. – Не представляю, что он там про меня думал, но все это ему не понравилось. Сказал, что если меня не устраивает та жизнь, которой он живет, и я хочу чего-то особенного, то могу убираться на все четыре стороны и на его помощь не рассчитывать. Но я справился сам. – И все же… – К черту Хидео, – перебивает Генджи и тушит недокуренную сигарету. – У каждого из нас своя жизнь. Я про него десять лет не слышал и еще столько же слышать не хочу. Сейчас меня куда больше волнует Вакабаяши. Как представлю, что эта грымза заявится в суд и что там наговорит… Утопит его еще больше. – Поэтому надо быть с ней повежливей. – Повежливей? Кен, ты спятил? Да я не знаю, как не придушил ее. – Что поделать, Генджи, нам приходится иметь дело с разными людьми. И часто это не очень приятные люди. – Мягко сказано. – Ты все равно ничего не изменишь. Мы должны делать все, что от нас зависит, чтобы помогать тем, кто оказался в трудном положении. Это наша работа. Твоя и моя. Ты не можешь выбирать себе клиентов, но даже если бы и мог – они не сильно отличаются друг от друга. Генджи снова вспоминает мать той девчонки-воровки, как она плакала и просила обязательно помочь ее бедной девочке, как обвиняла себя в случившемся. Хотя у самого Генджи сложилось впечатление, что девчонка просто маялась от скуки, и мамаше нужно было не руки заламывать, а задать той хорошую трепку. – А ведь раньше такая жизнь не казалась мне неправильной, не раздражала. – Не обижайся на навязчивость, – Кен внимательно смотрит на Генджи, – но почему государственная защита? Почему ты не устроился в какую-нибудь фирму? – Генджи усмехается, иногда ему кажется, что за десть лет ничего не изменилось, и неизвестно, кто из них наивней, он или Катагири. – А ты сам-то, Кен, как думаешь? Я бы пошел, да только… – он не договаривает. – Какая приличная фирма возьмет к себе адвоката, связанного с якудза? Чтобы в каждом серьезном деле противоположная сторона требовала его отвода из-за «пересечения профессиональных интересов»? *** – Как у тебя с работой? – Генджи посмотрел на дно стакана, где через золотистую жидкость и почти растаявший лед виднелась надпись на картонном круге – 25-35AZ – название нового бара, в котором они зависали. У приятеля Генджи еще со времен университета была маленькая слабость – тестировать каждый вновь открытый бар. Генджи в этих вылазках был отличной компанией: умел пить много и при этом не слишком пьянеть, а напившись – сохранять вертикальное положение и определенную адекватность поведения: то есть, не лезть к девушкам с непристойными предложениями, не блевать в ближайшую мусорку и не засыпать на скамейке в парке. Сказывался богатый жизненный опыт. Вот и сейчас они сидели в новом заведении со странным названием 25-35AZ в районе Риппонги. Но сидели, надо сказать, культурно. – Да пока все так же, – он залпом допил виски и махнул бармену. – Повтори. – Знаешь, Такия, я не понимаю, что у тебя за проблема. Даже этого идиота Харимото взяли в фирму, а у него, как ты помнишь, был самый худший результат на курсе. А ты все не можешь найти работу. Генджи усмехнулся. Сегодня утром его разбудил телефонный звонок, на экране высветился номер Идзаки. – Во что ты опять вляпался? – без всякого предисловия начал тот, не успел Генджи даже «алло» сказать. – В каком смысле? – Генджи зевнул. – Токаджи говорит, по твою душу приходили дознаватели. – Что? – сон моментально слетел с него. – Ему по секрету передали, что шнырял по городу какой-то хмырь, про тебя расспрашивал. Колись, – Генджи сел в постели. – Эй, Генджи, – нетерпеливо прозвучало на том конце трубки, – ты меня слышишь? – Откуда дознаватель? – наконец спросил Такия. – Я толком не понял, позвони Токаджи. – Скинь номер. – Так в чем дело? Уже пора бежать тебя спасать? – Не болтай ерунды. – Ну, смотри, если что – сам знаешь. – Знаю, стая прилетит на помощь. Все в порядке, – Генджи нажал отбой. – Твою же мать, – он что есть силы ударил кулаком по матрацу. Тут же прозвенела смс-ка. Токаджи ответил после третьего гудка. – Слушаю, – голос звучал настороженно, наверное, смутил незнакомый номер. – Это Такия. – А, Идзаки уже доложил. – Что за дознаватель? Что надо было? – к чести Токаджи, он не стал ломаться, выдал, что знал, быстро и четко. – Адвокатская контора «Мурояма и сыновья», расспрашивал про тебя, особенно выяснял про семью. Про старика твоего, на чем специализируется, что у вас случилось и за что он тебя выгнал, не общаетесь ли вы. – Все? – Больше ничего не знаю. Постараться выяснить? Генджи вздохнул. – Не нужно, я знаю, зачем они меня проверяли. – Проблемы? – Не такие. Я у них собеседование проходил, взять хотели, сказали – только пару формальностей надо утрясти. Значит, вот какие формальности и были. – Понятно, – отозвался на том конце трубки Токаджи, который сам уже четыре года работал детективом в адвокатской фирме. – Сочувствую. – Ничего, обойдусь без них… Он мог бы объяснить, что Харимото мог быть каким угодно идиотом, но у него не было отца-главы клана якудзы, которого, как ни старайся, а от дознавателей фирмы, желающей знать всю подноготную будущего сотрудника, не скроешь. – Слушай! – приятель вдруг подскочил на своем стуле. – Я тут недавно встретил старика Акиноши, и он спросил, нет ли у меня кого на примете, у его старого приятеля из судебного департамента нехватка адвокатов, – Генджи приподнял бровь. – Да ладно тебе. Позвони ему, спроси. Не фирма, конечно. Но не сидеть же безработным. – А с чего это вдруг он по знакомым ищет? Разве им не присылают выпускников? – Присылают. Но присылают, как ты сам понимаешь, всякий шлак, тех, кого уж точно никуда не возьмут. Ну, в смысле, – приятель смутился. – Я понял, что ты не про меня, – успокоил его Генджи, стараясь не заржать. – Ну, да, – снова воодушевился друг – Так вот, он кого-нибудь толкового хочет. Позвони ему. Убудет с тебя, что ли. – Не убудет, – отозвался Генджи. Но приятель, видимо, неплохо его изучил и не поверил, поэтому на следующий день, ближе к полудню, у Генджи зазвонил телефон. Это был сам Акиноши. – Такия-кун, прости, что беспокою. Твой номер мне дал Обаяма-кун, он сказал, что ты сейчас ищешь работу. Генджи с тоской посмотрел в свою тарелку. Есть расхотелось. – Что-то вроде, Акиноши-сенсей, – промычал он. – Ты знаешь, мой друг из судебного управления ищет адвоката, спросил, не знаю ли я кого-нибудь толкового. И я вспомнил про тебя. И какое совпадение, что тебя не перехватила ни одна фирма, – Генджи отодвинул тарелку, – я пришлю его номер, позвони ему. Понимаю, что, возможно, лезу не в свое дело и, возможно, у тебя совсем другие планы. Но не отказывайся, сходи, посмотри, поговори. Быть государственным служащим не так плохо. И Генджи позвонил. Но не сразу, а после того, как сломался кондиционер. Натужно чихнув, он отказался включаться. Подождав и поняв, что простая схема выключить-включить не срабатывает, Генджи все же вызвал мастера. Тот поковырялся во внутренностях адской машины, почесал затылок и сообщил, что агрегат достиг того почтенного возраста, когда ему пора перебираться из дома на свалку. Заплатив за визит, Генджи заодно подвел финансовый итог. Получалось, что если заплатить за утилизацию и купить новый кондиционер, то денег останется ровно столько, чтобы заплатить за аренду квартиры на следующий месяц и купить десять коробок растворимой лапши. Новых финансовых поступлений не предвиделось. Фирма, в которой Генджи подрабатывал последние два курса, даже не завела с ним разговора о полноценном контракте. Видимо, там о подноготной своего стажера прознали первыми. Так он и оказался в юридической службе судебного отдела. Первое время он с подозрением поглядывал на начальника, стоило тому оказаться неподалеку. Все казалось, что тот сейчас пригласит его в свой маленький душный кабинетик-аквариум и, пряча глаза, начнет мямлить про особые обстоятельства, про свои сожаления, а Генджи придется только кивать и изображать понимание, давя в себе желание разнести все вокруг на кусочки. Но никто его никуда не вызывал, косых взглядов не кидал. Недели шли за неделями, складываясь в месяцы, и начальник вызвал его всего два раза, чтобы сообщить, что его работой довольны и что если он и дальше будет так же упорно трудиться, ему поручат его первое собственное дело. И второй раз – собственно, за тем, чтобы передать тощую папку с его первым собственным клиентом. Коллеги охали и поздравляли: еще бы, даже года не отработал, а уже первое собственное дело. Генджи благодарил, но не обольщался. Дураком и бездарностью он себя не считал, но отлично понимал: дело ему досталось не за его таланты – число нуждающихся в услугах государственных адвокатов явно превышало количество этих самых адвокатов. Скинутая же ему магазинная воришка, на которую и дело-то завели только потому, что дурочка стащила дрянной браслетик за 800 йен, просто отняла бы время у тех, кому действительно нужна была серьезная юридическая помощь. Но Генджи не стал злиться или унывать. Ему было не привыкать начинать с нуля. *** – Прости, Генджи, – Кен выглядит виноватым. – Я должен был догадаться. – Тебе-то за что извиняться? И потом, работа на государство имеет свои плюсы. За аренду квартиры платить не надо и , опять же, никакой тебе верности фирме. У меня как-то не очень складывается с корпоративной культурой. Так что я не в обиде. – Взгляд Катагири выражает некоторое недоверие, но он ничего не говорит. Генджи рассеянно смотрит в сторону. – Мы должны помочь парню, обязательно.