It's a New Life

– Да, и еще, Катагири-сан, я хотела сказать, что сегодня утром звонили из судебного управления, сообщили, что по делу Вакабаяши вам сменили адвоката. – С чего вдруг? – недовольно морщится Кен. Мидзуки был хоть и противный старик, но тертый калач, и дело свое знает. – Что-то у них там перепуталось. Они извинялись очень. – Понятно, кого прислали вместо? На лице секретарши появляется виноватое выражение. – Простите, Катагири-сан, я не запомнила, но кто-то не из наших. Я могу перезвонить. – Не нужно, – Кен машет рукой – бедняжка одна на весь их социальный центр, экономия государственных средств – и встает, запихивая бумаги в папку. – Я все равно сейчас в полицию еду, там и встретимся. Между их Центром и полицейским управлением не больше десяти кварталов, весной или осенью Кен ходит пешком, но сейчас зима, и холодный сырой ветер пробирает до костей. Поэтому Кен прыгает в так удачно подошедший автобус и намертво встает в пробку на перекрестке. Стрелка часов неумолимо приближается к двенадцати, именно в полдень должен начаться допрос. Не то чтобы без него там не справятся, но Кен привык быть рядом со своими подопечными. Как бы они ни храбрились или не делали вид, что им все равно, как бы вызывающе себя ни вели, Катагири всегда чувствовал, что им важна поддержка, важно знать, что они не брошены один на один против равнодушной государственной машины. Тем более, новый адвокат. Совсем они там с ума посходили, думают, если задарма, то все можно? Автобус дергается, и Кен выскакивает, едва двери расходятся в сторону. – Вашего уже провели, Катагири-сан, – говорит дежурный, немолодой полноватый полицейский. Он сидит здесь уже много лет и знает, кажется, всех – патрульных, детективов, сотрудников социальных центров, адвокатов. – Пробка, – с улыбкой извиняется Кен и цепляет на лацкан пальто пропуск. – И не говорите, – вздыхает дежурный, – и так друг у друга на головах сидим, скоро дышать по очереди будем. Фукаса, проводи в двадцать вторую. Удачного дня, Катагири-сан. – И вам того же, – кланяется Кен и торопится за молоденьким полицейским. Думал ли он, Кен Катагири, неудачник-якудза, что когда-нибудь будет ходить по коридорам полицейского управления без наручников на своих запястьях. Кен уже столько раз бывал здесь, что может ориентироваться с закрытыми глазами. Фукаса или Цукаса, или как его там, останавливается перед одной из дверей. – Вам сюда. Кен кивает и машинально смотрит на часы. Двенадцать двадцать две. Нехорошо. Через небольшое зарешеченное окно он видит угол стола, ссутулившегося паренька, мрачно разглядывающего стол, и мужчину, сидящего спиной к двери. Аккуратно подстриженные волосы, темно-синий пиджак – новый адвокат. Дверь открывается, и Катагири входит в небольшую квадратную комнату, ярко освещенную лампами дневного света, окон тут нет. Из мебели – железный стол, несколько стульев, в углу кулер с водой. У стены скучает охранник. Паренек вскидывает голову, и его лицо на мгновение озаряется смесью радости и облегчения – и тут же принимает независимое выражение. – Простите за опоздание, – Кен кланяется. – Я Катагири Кен из службы социального надзора, Вакабаяши-кун – мой подопечный. Стул противно скрипит о пол, адвокат поднимается, чтобы поприветствовать его, и Кену кажется, что потолок падает ему на голову… нет, не потолок – небо, никак не меньше. Короткая стрижка и добротно сшитый костюм могут ввести в заблуждение, но этот острый подбородок, высокие скулы и темные, почти черные глаза, которые словно прожигают тебя… – Кен? Кен-сан? – Генджи? Генджи… Комнату для допроса они покидают минут через десять: дольше делать вид, что они – два случайно встретившихся старинный приятеля, нет сил ни у Кена, ни у Генджи. Они молча идут по коридору до мужского туалета. За эти двадцать или тридцать шагов Кен успевает передумать столько, сколько иному хватит на десять километров. Во-первых, сама возможность встретить здесь Генджи совершенно абсурдна, и в тоже время, помня характер этого мальчишки, Кен совсем не удивлен, от такого можно ждать чего угодно. Во-вторых, то, как они расстались: сначала – письмо, потом – исчезновение, и ни слова, ни весточки столько лет. И все же, и все же… это кажется Кену абсолютно и совершенно невероятным. Он бы меньше удивился, увидев Генджи по другую сторону стола, в наручниках, с цепью на поясе. В-четвертых, что же теперь делать? Бросаться на шею с причитанием «сколько лет, сколько зим»? Трусливо сбежать? В туалете пахнет хлоркой и освежителем воздуха, горят все те же лампы дневного освещения, и их свет, отражаясь от белой кафельной плитки, режет глаза. Они замирают друг напротив друга. Кен и раньше-то смотрел снизу вверх, а теперь Генджи кажется еще выше ростом. То ли Кен забыл, какой тот был дылда, то ли сутулиться перестал. Слышно, как журчит в бачке вода, как, переговариваясь, проходят мимо дверей сотрудники полиции. Кен сглатывает. – Генджи, – наконец говорит он, и ему кажется, что имя отскакивает от белоснежных стен, как мячик. На самом деле, это оно у него в голове прыгает. Генджи как будто становится выше ростом, и Кен не стразу понимает, что это он смотрит на Генджи с пола и что из разбитой губы кровь капает прямо на светлое пальто. Генджи стоит над ним, потирая костяшки пальцев. – Десять лет, – говорит он, и голос его непривычно дрожит, – десять лет, Кен, черт бы тебя побрал. Я ведь считал, что ты умер. Десять долбанных лет. – Генджи! – Кен пытается встать, но у него разъезжаются ноги. Кажется, сила удара у Такии осталась прежней. – Генджи, послушай! – Заткнись, просто заткнись, – бормочет Такия и протягивает Кену руку. В половине третьего небольшое кафе в квартале от полицейского участка почти пусто: обед у большинства офисных служащих уже закончился, и они расползлись по своим небоскребам трудиться на благо родных фирм. Генджи и Кен сидят в самом углу зала и молчат уже минут пятнадцать. Ну, не совсем молчат, они делают заказ, перекидываются парой замечаний о погоде, Генджи извиняется и обещает оплатить химчистку, а Кен отказывается. Еще они успевают поговорить по телефону: Кен – по обычной «раскладушке», Генджи – через прицепленную к уху гарнитуру. И еще они пристально изучают друг друга, но стесняясь разглядывать в упор, кидают короткие, вороватые взгляды и тут же отводят глаза: вокруг столько всего интересного – узоры на стенах, выученное наизусть меню, парочка студентов через три столика и уткнувшийся в ноутбук мужчина у окна. Кен отмечает аккуратную стрижку, круглый адвокатский значок на лацкане темно-синего пиджака, расправленные плечи. И хотя десять лет – срок немалый, особенно в таком возрасте, ему все еще трудно поверить, что перед ним – Генджи, тот самый Генджи, которого Кен увидел десять лет назад посреди пыльного школьного двора. Генджи тогда возвышался над поверженными противниками, как какой-нибудь маяк над морем, и при этом вид у него был такой, как будто он тут погулять вышел, а не завалил с десяток мужиков лет на двадцать старше себя, да еще вооруженных. Потом набежала полиция, а Генджи все так же неподвижно стоял, словно его все это не касалось. – Значит, ты теперь адвокат, – наконец говорит Кен, когда приносят закуску. – Ага, – отвечает Генджи. За столько лет он не стал более разговорчивым. – А ты все так же помогаешь трудным подросткам? – Не только подросткам. Тем, кто попал в тяжелую ситуацию. – Понятно, – разговор определенно не клеится. – Знаешь, я был очень удивлен, когда увидел тебя сегодня. Кену кажется, что Генджи нехорошо прищуривается. – Да, я тебя тоже. – В смысле, – пытается вывернуться Катагири, – я имею в виду… адвокат и все такое… А я думал, что ты продолжишь дело господина Хидео. Ты же хотел. – С делом господина Хидео не сложилось, – чуть помолчав, отвечает Генджи. – Вот как, – тянет Катагири, лихорадочно раздумывая, как бы еще поддержать разговор. Он чувствует, что идет по тонкому льду, который трещит у него под ногами. Генджи явно не настроен на теплую дружескую беседу. Генджи, наверное, можно понять. Но Кен не может объясниться начистоту. Как бы это звучало? «Пойми, я не мог тебе всего рассказать. Так было лучше для нас всех. Для тебя – поверить в то, что я умер, для меня – заставить тебя поверить в это, чтобы начать новую жизнь. Я спасал человека, пытавшегося убить твоего отца. Разве я мог сказать тебе правду и поставить перед выбором – месть или дружба?». Поэтому Кен говорит: – Судзуран? Ты смог его покорить? – на мгновение Кену кажется, что безучастное лицо Такии смягчается, взгляд становится теплее, а на губах возникает что-то, отдаленно напоминающее улыбку. – Зависит от того, с какой стороны посмотреть. Пожалуй, я смог взглянуть на мир с его высоты. Как ты и говорил. – И что же ты оттуда увидел? – осторожно, чтобы не спугнуть едва наметившийся контакт, спрашивает Кен, но Генджи, как какая-нибудь устрица номер восемь, снова захлопывает раковину. – Много чего увидел, – он достает из кармана кошелек и отсчитывает деньги. – Мне пора, Кен. Увидимся. – Генджи! – Кен вскакивает, но тут же вспоминает, что они в общественном месте, и опускается на стул. Генджи замирает. Он стоит спиной, перекинув через руку пальто. Потом чуть поворачивает голову: – Десять долбанных лет, Кен, я считал тебя мертвым, я считал, что ты погиб из-за меня. – Генджи, – потрясенно бормочет Катагири, но хостесс с поклоном уже закрывает за Такией дверь ресторана. *** Победа над Серидзавой на какое-то время заслонила для Генджи все остальное. Сначала ее долго и упорно праздновали, потом пытались разобраться, что делать с новообретенной властью, а потом неожиданно начались каникулы. И Генджи вспомнил, что уже давно ничего не слышал от Кена, благодаря советам которого он смог добиться такого потрясающего результата. Генджи очень хотелось поделиться с Катагири своим успехом и… своими сомнениями. Проклятый Серидзава совершенно не собирался приносить ему клятву верности или хотя бы признать его победу. Он целыми днями торчал в больнице с Токио, который шел на поправку, и не бегать же за ним. Но Кена нигде не было, он не отвечал на телефон и не появлялся ни в одном из тех мест, где обычно тусовался. Генджи охватило дурное предчувствие – к нему вдруг пришло полное понимание того, что рассказал ему отец. Если Кен действительно пошел против своего клана для того, чтобы спасти его, то это означало одно – верную смерть. Генджи даже попытался потихоньку выяснить, что и как… но никто из людей отца толком ничего не знал. – Не лез бы ты в это дело, Генджи, – сказал ему Маэда, отцовский помощник, – а если так неймется, то спроси Хидео-сана, – но спрашивать отца Генджи почему-то побоялся. Закончилось лето, и начался второй триместр. Холодные ветер мел по земле обрывки газет и оберток от еды. – Слушай, а где Катагири? – спросил как-то Чута. На улицах зажигались огни, кое-где уже переливались волшебным светом рождественские украшения. Генджи пребывал в редком для самого себя умиротворенном состоянии. В школе царило какое-то почти подозрительное затишье: Серидзава со своей компанией жег костры в отгороженном углу школьного двора или тихо сидел в проходной аудитории перед сломанным туалетом на втором этаже. Черт знает, что у них там творилось, Генджи надоело злиться на такое пренебрежение: не вылезают и ладно. Идзаки обзавелся очередной подружкой и вечно где-то пропадал. Макисе устроился на подработку, чтобы накопить на рождественский подарок для своей ненаглядной Кеко Рин, а Чута и Генджи просиживали вечера в забегаловках, где было тепло и подавали горячий рамен. Впервые за долгое время Такия чувствовал какую-то не то чтобы внутреннюю гармонию, но спокойствие. Как будто покачивался на воде. Туда-сюда, туда-сюда, тепло и спокойно. Даже не верилось, что такое бывает. И вот на тебе! Как волной окатило – ледяной и соленой. – Не знаю, – пробурчал Генджи в миску с раменом. Лапша сразу стала вязкой, а кружки кальмаров – резиновыми. – Странно. Столько времени от него ни слуху ни духу, – не замечая разом помрачневшего предводителя, продолжил Чута. – Может дела у него какие? – Может, – Генджи тыкал палочкой в половинку яйца, словно пытаясь его утопить. – А помнишь, – все не унимался Тамура, – как мы на групповое свидание ходили. И Маки еще оделся, как в старых фильмах! А Рука в меня вилкой ткнула, – палочка ударилась о дно миски, – а Кен меня домой потащил! Такую лапшу моей матери на уши вешал, чтобы она истерику не закатила. – Чута явно с удовольствием предавался воспоминаниям. – Весело было, да? – Ага, – Генджи отодвинул тарелку. Охренеть, как весело, почти восемь месяцев ни слуху ни духу. По дороге домой он без всякой надежды набрал номер Кена. «Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети», – привычно сообщил ему металлический женский голос. Генджи со злостью захлопнул телефон. Ну, твою же мать, Кен, неужели и правда?.. Генджи до боли прикусил губу. Нет, даже думать об этом не хотелось. Придя домой, он достал письмо Кена, которое до сих пор хранил. Почему Кен сам не отдел ему письмо, почему так странно прощался с ним на пирсе тогда? Неужели знал, что его ждет? Что жизнь Генджи будет куплена ценой его собственной. Безмозглый кретин. Как будто нужна жизнь, за которую заплачено чужой кровью. Неизвестность – вот что действительно бесило Генджи. Если бы он знал наверняка… но кто ему расскажет! Идя из ванной, он столкнулся в коридоре с Хидео. – Как Судзуран? – спросил тот. Что-то вроде того, что у нормальных людей значит «как дела в школе, какие оценки получил?». – Нормально. – «Сто баллов по географии и девяносто по пению, а еще десять по математике, но тебе об этом знать не обязательно». – Хорошо. – Отец! – Да? Генджи разглядывал висевший на стене свиток, на котором самурай и его возлюбленная предавались страсти в весьма замысловатой позе. – Я хотел спросить… – Ну? – Про Кена... Катагири, – выдавил из себя. – Я-то тут при чем? – поинтересовался Хидео. – Он к тебе приходил, тогда, весной. И письмо для меня дал. – И что? Генджи все-таки обернулся. Хидео стоял, сложив руки на груди и привалившись плечом к стене. Генджи вдруг показалось, что и без того узкий коридор стал совсем тесным. – Ты сказал, что его босс велел ему убить меня, но он не послушался. – Это то, что он мне сказал. Гэн, я не понимаю, чего ты хочешь? – Я хочу знать, что с ним! – воскликнул Генджи и тут же прикусил язык. – Я не его босс, откуда мне знать. – Ты же не какая-то там шестерка! Ты глава клана и ни хрена не знаешь? – Я понятия не имею, что происходит с чужими шестерками. Генджи дернулся, как будто Хидео его ударил. – Забудь, – коротко бросил он. – Я сам узнаю. В конце концов, это случилось из-за меня, – и пошел к себе. – А ну, погоди, – Хидео в два шага догнал его. – Это еще что за разговоры? – Ты чего? Отстань, – Генджи попытался сбросить руку отца с плеча, но она сжалась еще сильнее. – Послушай-ка меня! – Руки убрал! – рефлекс «сначала дай в морду, а потом разбирайся, чего хотели» сработал быстрее, чем Генджи успел сообразить, что он не посреди улицы и что бить его никто не собирается. – Ты что? – Ничего, – смутившись, пробормотал Генджи – Давай-ка поговорим, – Хидео слегка подтолкнул его. – Не хочу, – снова начал злиться Генджи. О чем тут можно говорить. – Я зато хочу, – властно сказал Хидео, открывая дверь в комнату Генджи – Сядь! Генджи плюхнулся на кровать, Хидео подкатил стул и, даже не потрудившись снять с него вещи, сел почти вплотную так, что их колени соприкасались. Генджи поерзал, стараясь отодвинуться подальше. Он не мог понять, чего отец так завелся, обычно тот не испытывал склонности к задушевным беседам, да и сам Генджи по отцовскому тону давно научился понимать, стоит ли делать то, что тот говорит или можно пропустить мимо ушей. – Я уже давно замечаю у тебя дурную привычку, – между тем уже спокойно заговорил Хидео, – считать себя виноватым во всем, что происходит вокруг. – Ничего я не считаю, – неуверенно пробормотал Генджи. Он чувствовал себя очень неуютно под тяжелым отцовским взглядом, но главное – ему не нравилось, что в чем-то Хидео был прав. – Запомни хорошенько, – между тем продолжил отец, – брать на себя чужие грехи – только портить карму. – Сказал глава клана. Разве якудза не должен быть готов взять на себя грехи своих товарищей? – Не изображай идиота! – было видно, что Хидео с трудом сдерживается. Генджи непроизвольно отодвинулся еще дальше. С чего вдруг у старика крышу снесло? – Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Твой Катагири сам выбрал свою судьбу. Ты-то здесь при чем? – Еще как при чем! – зло огрызнулся Генджи. Он наконец-то оказался в знакомой ситуации: «лучшая защита – нападение». В конце концов, с чего он начал жевать сопли? Кто такой вообще Хидео, чтобы учить его, что он должен думать, а что – нет. Генджи выпрямился. – Он не знал, кто я, когда мы встретились. А если бы знал, то… – Или если бы выполнил приказ своего босса, – перебил его Хидео, – и убил тебя, то, конечно, всем было бы лучше? Последние мозги в своих драках отшиб? Катагири сам выбрал свою судьбу, когда решил стать якудза. Никто, кроме него, не виноват в том, что случилось. – Я не ты, – с ненавистью выдавил из себя Генджи, – люди для меня не пустое место. – Когда много лет назад Катагири пришел ко мне и попросил принять его в клан, – с неожиданным спокойствием заговорил Хидео, – я сказал ему, что он не годится в якудзы. Я посоветовал ему найти себе какое-нибудь другое занятие. Вместо этого он пошел к Ядзаки. Это был его выбор, и разбираться с последствиями тоже его дело. – Его скорей всего убили из-за меня, – упрямо глядя на отца, повторил Генджи, – а ты хочешь, чтобы я сделал вид, как будто ничего не было? – Дурак! – Хидео не сдержался и толкнул Генджи ладонью в лоб. – Ты хоть пытаешься понять, что я тебе говорю? Если Катагири действительно что-то для тебя значит, прими его решение. Исполни то, о чем он написал тебе в письме. Если он жив, этим ты покажешь свое уважение к нему, если погиб – это будет лучшей памятью ему. Все остальное выброси из головы. Понятно тебе? – Генджи молчал, продолжая исподлобья смотреть на отца и по его лицу было совершенно понятно, что он остался при своем мнении. Хидео ушел, хлопнув дверью. Больше к этому разговору они никогда не возвращались. Генджи продолжал пребывать в неведении относительно судьбы своего старшего товарища и разве что пытался успокоить себя тем, что если труп так и не нашли, то, возможно, Кену удалось как-то выкрутиться. Надеяться на такое было, конечно, слишком наивно, но все же это было лучше, чем ничего.