(с)ломаются

Мира с силой затягивается, переполняя раздражённые лёгкие едким табаком с примесями, и нехотя выпускает дым через нос. Миша смотрит на неё и думает, что она похожа на девочку, выращенную волками. Её расплывшийся от скулы к виску синяк чернеет в свете фонарного столба - тянет смазать как пыль. - Знаешь, - она говорит, откусывая фильтр, - иногда... Они сидят на разваливающейся лавке за какой-то девятиэтажкой, в окнах выключаются лампочки. Город ложится спать, наверное. Мира не мешкает, ей просто трудно. Миша крутит в голове 'как же ты меня заебала', но вслух ничего не говорит. - Иногда я хочу, чтобы они умерли. Чтобы мы. - Это нормально. - Семьи в принципе редко счастливые. - Я серьёзно, - она затягивается снова. - По ночам пялюсь в потолок и представляю, как наш дом разваливается, стены рушатся, мы все под ними... ты меня понимаешь? Миша не понимает. У него нет матери алкоголички, которая может ёбнуть пультом по лицу, если ты ей не захочешь давать денег, и двух пятилетних сестёр-близняшек, нуждающихся в том, чтобы их вырастили. Он понять не может. - Это страшно, - в горле пересохло и хрипит. То ли от дыма, то ли от этой волчьей девчонки. - Умирать не страшно. - У Миры в шестнадцать слёз не осталось, только черная дыра в районе груди. - Жить страшно. Город спит, пьёт, трахается, ругается, напоминая о том, что ему глубоко похуй на этих двоих.