(с)ломаются

Максу тринадцать, у него душа раскалённая крыша, обсыпанная колючим гравием, чтобы скрыть непрочность досок под ним. У него внутри корабли в щепки и океан палит синим от каждого грубого слова. Макс всё ещё кричит и думает, что сможет проораться-продраться, быть понятым. Он кричит, кричит. Макс подросток, он будет слушать нирвану, ненавидеть, когда его дёргают и запах кофе, любить ту, с чёрным мёдом в глазах и на волосах, или того, что тычет ему в рёбра локтём, улыбаясь, мол, ты меня понимаешь. Ещё будет пытаться обратить на себя внимание, потому что 'я здесь, я твой сын, и, эй, я вроде неплохой парень'. Макс кричит-кричит. Кто-нибудь слышит его? (кто-нибудь слушает?) Это похоже на ком болючей обиды в горле, который становится только больше, хотя Макс этого не осознает. А мир походит на огромный завод дефектных игрушек, где уже повреждённые игрушки ломают новые, и после те делают то же самое, потому что по-другому они не умеют (не научили), круг замыкается. Иногда Максу хочется свободы или/и, чтобы его обняли и сказали в макушку: я люблю тебя так сильно и без причины, правда.