Чувства в банках

Кисэ уже слишком давно привык запирать свои чувства. В банки. Стеклянные. И волшебные, конечно же. Как варенье на зиму. Кисэ почти не помнил, каково это: чувствовать, ощущать движение жизни и дышать полной грудью. Да и знал ли когда-нибудь? Рёта помнил только то, как его грудную клетку сдавило тисками, и он тщетно открывал рот, пытаясь вдохнуть хотя бы немного кислорода. Но не мог. Та боль просто взялась откуда-то и разъела собой все его внутренности. Кисэ умирал тогда. Впрочем, сейчас он уже мало помнил о том времени и не представлял — не хотел думать, — откуда к нему тогда пришла та боль. Вроде бы он тогда лишился чего-то очень важного. Чего-то, без чего прежде не представлял жизни. Но всё же жил. Сейчас. С запечатанными — навсегда? — чувствами в банках из волшебного стекла и умиротворяющей пустотой там, где могло бы быть задыхающееся и цветущее от чувств сердце. Кисэ жил. В маленьком деревянном домике посреди болота в горах, слишком далеко от людей, чтобы в гости к нему хотя бы изредка забредали случайные путники. Рёта не возражал, более того, отшельнический образ жизни ему весьма и весьма нравился. А на душе было просто хорошо, ведь, кроме благодушия, иных чувств у него уже не оставалось: на книжных полках вместо книг стояли десятки баночек-скляночек с различными эмоциями Рёты. И положительными, и отрицательными, любыми сильными чувствами, доставляющими ему определённый дискомфорт. Сильные чувства — табу, надёжно запертое в банках столько лет, что и не сосчитать. Раньше было очень больно. Сейчас Кисэ чувствовал себя вполне хорошо и лишь иногда выходил на порог и вглядывался вдаль — туда, где небо сменяло тёмную кромку леса — и будто бы в самом деле ждал чего-то. Или кого-то? Кого?.. Без разницы, в общем-то. Кисэ этого не помнил, и если и ждал чего-то (кого-то!), то исключительно неосознанно. К нему никто не должен был прийти. Ему некого ждать каждый день. А чувства в баночках клубились, искрились всеми цветами молнии и пускали искры, грозящие однажды действительно растопить волшебное стекло. Кисэ переводил на них тоскливый взгляд, мерно раскачиваясь в своём кресле-качалке. — Где же ты? — против воли иногда шептали губы. — Когда вернёшься? И кто ты, дорогой? Кисэ откупоривал очередную банку и, на мгновение прикрывая глаза, отправлял внутрь ещё одну эмоцию. Тоску. Отчаяние. Безысходность. Любовь. Всё то, что мешало умиротворению в душе. — Возвращайся. — Не меня ждёшь? Послышалась от двери усмешка, какая-то очень знакомая и добрая. Кисэ перевёл взгляд от банки и вздрогнул, тихо вздохнув сквозь плотно сжатые губы. В дверях стоял странник. Пыльный, растрёпанный, порядком уставший, с запутавшимися в неестественно-синих волосах травинками и ветками. И улыбался сумасшедшей невозможно-знакомой усмешкой. Банки на полках треснули, наполнив комнату клубами дыма, и Кисэ почувствовал, как снова задыхается: боль, счастье, радость, удивление — тысячи чувств, сдерживаемые им много лет, наконец-то вырвались наружу и накрыли его. С головой. Голова закружилась, когда знакомый-невозможный в мгновение ока оказался рядом и поддержал пошатнувшегося Кисэ твёрдой, сильной и очень тёплой рукой. — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил он, и Кисэ чуть заметно улыбнулся. Аомине-чи! — Да, — выдохнул он, неосознанно облизнув внезапно пересохшие губы. — Теперь да. Для полного счастья оставалось теперь заново научиться как-то жить со всеми этими сильнейшими крышесносными чувствами и уничтожить, наверное, оставшиеся пока нетронутыми чувства. Обнимая крепко, будто боясь, что он снова исчезнет, Аомине, Кисэ думал о том, что обязательно научится, ведь ему чертовски нравится чувствовать всё это. А чувства… Снова что-то чувствовать оказалось пусть и всё так же болезненно, но неожиданно приятно.