Своя игра, или "Тихий Дон" - 2

       — Слезам горю не поможешь! — сказала мать Лукинична дочери.        — Что же мне делать?        — Снять штаны, и бегать!        Слёзы как рукой сняло, а в голосе дочери послышались нотки возмущения:        — А если серьёзно?        Лицо дочери при этом по-прежнему было опухшим от слёз.        — У тебя есть друг.        — Друг! Где он?        — Он всегда с тобой, и всегда готов выслушать тебя.        — Мама, ты же знаешь...        — Знаю. Потому и говорю. Но всё-таки, что ты будешь делать?        Неожиданно на Наталью напала такая апатия, что потянуло в сон:        — Спать, — сказала дочь, залезая на печку. — Если придут Мелеховы, скажи, что мы в разводе, и я себе нашла другого хахаля!        — Наталья!        — Меня нет...        Покинув отчий дом, Григорий сошёлся с Аксиньей, и устроился кучером к сотнику Евгению Листницкому в имение Ягодное. Аксинью сотник взял кухаркой для дворовых и сезонных рабочих. Что там происходило далее, подробнее описано у Мишки Ш. За это время Наталья успела проклясть Григория, но после, раскаявшись продолжила умолять Бога о его возвращении. А вскоре и вовсе приняла решение возвратиться к свёкрам. Но она не знала, что навещала родню в последний раз.        А дело было так...        Наталья не понимала, во сне она, или нет, и кто она, но она была в какой-то реальности. Она летала меж цветков (как бабочка, или ещё кто), как вечернее небо осветила зарево, потом серая темень, и запах дыма.        "Горит", — подумала она.        В миг Наталья была на хуторе. Горели несколько домов: купца Мохова... и её отчий дом. Меж домами бегал ума лешённый казак, поджигая дома богатых. Наталья знала, Митька должен быть на фронте, но Маришка... больше всего она беспокоилась за неё.        Наталья ломанулась в дом.        Что плазмоиду огонь? Как русалке — вода!        — Маришка! Маришка! — кричала она, летая по пылающему дому. Найден был только труп только старого деда Гришаки, да и то, заколотый у крыльца дома.        "Мишка Кошевой", — прозвучал внутри голос деда. Хотя как вроде бы он был уже мёртв.        Но где остальные трупы?..        — Маришка... Маришка... — разбудил Наталью её собственный голос.        Когда она открыла глаза, и села, увидала испуганные глаза Маришки.        — Наташка, что случилось?        — Я видела плохой сон...        — Расскажи!        — Ума лешённый казак поджигал дома казаков. Когда я подошла к заколотому деду Гришаке, услышала внутри себя его голос: "Мишка Коршунов!" Я искала тебя, но не нашла. Беги, Маришка, куда глаза глядят!        — Я не могу оставить мать! А ты иди. Мишка ухлёстывал за Дуняшкой. Он не спалит ваш дом, в нём ему жить. Возвратись к Мелеховым...        В общей сложности прошло несколько месяцев, прежде, чем Наталья возвратилась к свёкрам.        — Не забудь, Маришка, начнутся беспорядки, беги к Мелеховым!..        Будучи на фронте, Григорий успел получить ранение, а подлечившись отправился в двухнедельный отпуск. Но он в Ягодном не остался: его сожительница Аксинья, за время его отсутствия, сошлась с сотником Левицким. И Григорий покинул Ягодное. Это был Натальин день, когда Григорий заявился домой.        У ворот своего база сухощавая черноглазая красавица девка с разбегу с визгом кинулась ему на шею, забилась на груди. Стиснув ладонями ее щеки, Григорий приподнял ей голову и узнал Дуняшку.        С крыльца хромал Пантелей Прокофьевич, в курене в голос заплакала мать. Григорий левой рукой обнимал отца, правую целовала Дуняшка.        Знакомый до боли скрип порожков — и Григорий на крыльце. Постаревшая мать подбежала с живостью девочки, вымочила слезами петлицы шинели и, неотрывно обнимая сына, лепетала что-то свое, несвязное, не передаваемое словами, а в сенцах — цепляясь за дверь, чтобы не упасть, стояла побледневшая Наталья, мучительно улыбаясь, падала, срезанная беглым растерянным взглядом Григория…        Ночью Пантелей Прокофьевич, толкая в бок Ильиничну, шептал:        — Глянь потихоньку: вместе легли али нет?        — Я постелила им на кровати.        — А ты глянь, глянь!        Ильинична глянула сквозь дверную щель в горницу, вернулась.        — Вместе.        — Ну, слава богу! Слава богу! — закрестился старик, приподнимаясь на локте, всхлипывая.        Восстановив силы на супружеском ложе в течении двух недель, Григорий возвратился в свой 12-й казачий полк.        В то время, когда на фронте, шёл третий год войны, на хуторе Татарском текли не лучшие времена. Те дворы, где не осталось казаков, щерились раскрытыми сараями, обветшалыми базами, постепенное разрушение оставляло на них свои неприглядные следы. Христонина жена хозяйствовала с девятилетним сынишкой; Аникушкина баба совсем не хозяйствовала, а по жалмерскому своему положению усиленно ухаживала за собой; румянилась, наводила красоту и за недостатком взрослых казаков принимала ребятишек лет по четырнадцати и больше, о чем красноречиво свидетельствовали дощатые ворота, в свое время обильно измазанные дегтем и досель хранившие бурые обличающие следы. Курень Степана Астахова пустовал, окна перед уходом забил хозяин досками, крыша местами ввалилась, поросла лопушатником, на дверях ржавел замок, а в раскрытые ворота база, непролазно заросшего бурьяном и лебедой, заходила в любое время поблудная скотина, ища приюта от жары или непогоды. У Томилина Ивана падала на улицу стена хаты, держала ее врытая в землю рогатая подпорка, видно, мстила лихому артиллеристу судьба за те немецкие и русские домики, которые разрушил он, будучи наводчиком.        И так по всем улицам и переулкам хутора. В нижнем конце лишь у Пантелея Прокофьевича по-настоящему выглядел баз: все исправно, целостно. Но и то не во всем. На крыше амбара попадали от ветхости жестяные петухи, скособочился амбар, некоторую бесхозяйственность мог приметить опытный глаз. Не до всего доходили руки старика, посев уменьшился, а про остальное уж и говорить нечего; лишь семья мелеховская не уменьшилась числом: на замену Петру и Григорию, таскавшимся по фронтам, в начале осени прошлого года родила Наталья двойню. Ухитрилась угодить свекрам, родив мальчика и девочку. Беременность Наталья переносила болезненно, иногда целыми днями нельзя было ходить из-за мучительных болей в ногах, двигалась, приволакивая ногу, морщась, но боль терпела стойко, — на смуглом, похудевшем и счастливом лице никогда она не отражалась. В минуты, когда особенно сводило ноги, на висках бисером проступал пот; лишь по этому догадывалась Ильинична; качая головой, ругалась:        — Ляжь ты, окаян-на-я! Что ты себя мордуешь?        В ясный сентябрьский день Наталья, почувствовав приближение родов, вышла на улицу.        — Ты куда это? — спросила свекровь.        — В займище. Проведаю коров.        Наталья торопливо вышла на хутор, оглядываясь, стоная, придерживая руками низ живота, забралась в густую заросль дикого терна и легла. Уже стемнело, когда она задами пробралась домой. В холщовой завеске принесла двойнят.        — Милушка моя!.. Что ж ты это?.. Где ж ты была? — заголосила Ильинична.        — Я от стыда ушла… Батю не смела… Я чистая, маманя, и их искупала… Возьмите… — бледнея, оправдывалась Наталья.        Дуняшка кинулась за бабкой-повитухой. Дарья суетилась, застилая решето, а Ильинична, смеясь и плача, выкрикивала:        — Дашка! Брось ты решето! Котята они, что ли, что ты их в решето?.. Господи, да двое их! Ой господи, парнишка один!.. Натальюшка!.. Да постелите ей!..        Только когда все Мелеховы разошлись по койкам, Наталья, то есть Алиса смогла спокойно при ярком свете луны и керасинки взглянуть в лица детей. Девочка ясно — мамка, а вот казак напоминал ей драгоценную душу.        "Не может быть!" — воскликнула в сердцах (не голосом) она.        Кошачий разрез глаз, губы... напомнили ей одно дитя, виденое ею однажды на фотографии у Гераскиных.        — Это я! — сказал тогда Павел, показывая фотографию.        Тогда Алиса особо не присматривалась к ней, но в память она запала. Смотря на казака, мать чуть не разревелась в голос.        — Наташка, — услышала она. Это был голос Дуняшки, — что ты ревёшь?        — Он... он...        — Не мямли!        — На отца...        Взглянув в глаза мальцу, Дуняшка молвила:        — Это ещё ничего не доказывает. Гришка был первый?        — А то как же! На простынь посмотри, там пятно, у родителей она.        — Раньше целовалась?        — Ни раз! — гордо ответила Наташка.        — Ну вот видишь! — ответила Дуняшка, — значит похож на одного из парней...        "Но откуда Дуняшка то знает? Не уж-то она тоже... не местная?" — подумала Наташка, но серьёзно проанализировать то была уже не в состоянии, но по крайней мере то всё объясняло. Обняв дитя, Наталья закрыла глаза.