До и после

Тепло, согревающее его, улетучивается, становясь прозрачным и эфемерным, и он, как-то совсем по-детски напуганный, подскакивает, садится на кровати, смотрит на часы — 1:15. Срабатывает его внутренний автоматический переводчик времени: — В Лондоне 11 вечера, — произносит он это вслух, неожиданно громко даже для себя. Но мысль тут же движется дальше: «Папа бодрствует. Мама, скорее всего, спит». Андрей боится возвращаться к реальности. Красные цифры будильника подозрительно чётко видны его левым глазом, который минус два уже тысячу тридцать лет. Или просто тысячу. Или просто… почти тридцать. Проходит целая долгая минута, прежде чем он понимает, что уснул в очках, которые больно вдавились ему в переносицу. В форточку влетает образ его старого доброго друга — офтальмолога: «Андрей Палыч, может мы это, лазером, а? И ни-ка-ких проблем больше!» Призрачный окулист беззубо улыбается, а реальный Андрей отмахивается от него — выражение «никаких проблем» не вызывает у него ничего, кроме опасений. «С каких это пор, Жданов, интересно?» — он устало трёт лоб и снимает очки. Темно. А форточка-то открыта. Он не видит, а скорее чувствует — тёплый летний ветер колышет занавески. 1:18 — Кать? — тихонько зовёт он, но ответа нет. «Кретин, тебе всё приснилось!» — ворчит внутренний он и приказывает себе: «Спи, пока совсем умом не тронулся». Андрей ложится с краю на вторую, более холодную подушку, подтягивает ноги к туловищу, пижама мягко обволакивает тело, ему на удивление спокойно. Но. Подушки-то две. И ещё. Он спит в пижаме, как придурок, ей богу. Жданов переворачивается на спину и приподнимается на локтях, осматривается, включает ночник. В коридоре загорается свет, и в комнату медленно вплывает… лейка. А за лейкой не менее медленно вплывает пижама в цветочек. А в пижаме в цветочек — Катя. Она всё ещё думает, что он спит, поэтому крадётся на цыпочках, передвигаясь тихо и осторожно, при этом напустив на себя вид спец агента по поливу фикусов на подоконнике его спальни. «Нашей спальни», — подумал Андрей и разулыбался, хотя голос Малиновского внутри него негодующе парирует: «Романтик, блин». — Отлично! — не выдерживает его нетерпеливое Альтер-эго. — Пижамная вечеринка продолжается! Катерина с ужасом замирает возле окна. Лейка едва не вываливается из рук, так его голос, несмотря на то, что он сонный и хриплый, выдаёт начальственные нотки. — Андрей Палыч, это ваша была идея, — она удивляется, как спокойно и даже как-то нежно звучит её собственный голос.— И кстати. — Кстати? — подначивает он, вопросительно уставившись на неё. — У вас… у тебя дома цветы на подоконниках за-сы-ха-ют. Вот я и… Ну что ты смотришь, ты в курсе, что у тебя орхидея на кухне, и кактус, и денежное дерево? Да в этом доме даже лейки не было! Я… ну теперь есть, конечно… Он смеётся. Тихо, душевно так. Он определённо был в курсе, что мама привозила ему какие-то цветы. И Кира когда-то. Для уюта, мол. Но все они были фикусы и никак иначе не именовались, а тем более не поливались. С этими мыслями Андрей нерасторопно переваливается через край кровати, босыми ступнями касается пола — холодно. Катя всё ещё что-то ему говорит, он не слышит. Подходит к ней, обнимает сзади и носом утыкается ей в шею. Она замирает. — Кать, а Кать, может ну их, фикусы эти…- мгновение он молчит, но потом, как будто осмелев, продолжает, — и пижамы. Катя сухими губами целует его куда-то в ухо и осторожно отстраняется: — Мне женсовет рассказал, что ты, когда меня не было, в синей пижаме в серую полоску на работу пришёл. Напился-я, сказали… Андрей смущается, как пятиклассник. — В серой пижаме. В синюю полоску. На часах 1:31.