The Place Within the Walls

      Блондин возится с задвижкой уже минуты две. Не знаю, что конкретно он делает, но судя по надрывному хрусту деревянной двери — долбит по ржавой щеколде ногой. На предложения помощи от рыжего, парень только отмахивается.       Я пробую подтянуться на прутьях и выглянуть наружу, но стоит взяться за решетку, как царапины на ладонях начинают жечься, а в груди что-то сводит от боли, будто мои внутренности — один сплошной синяк. Сжав зубы, опускаюсь на пол, опираясь рукой об один из неровных камней, которыми отделаны стены. С пола, кроме ног парней и травы, мне ничего не будет видно.       Что-то касается моих волос, и я дергаюсь в сторону, подальше от решетки. Споткнувшись падаю, ударяясь разодранными коленями о неровный пол. Боль заставляет согнуться, и ругательство срывается с губ раньше, чем я успеваю подумать о нем.       Лицо рыжего показывается в окошке, и тот удивленно усмехается, но все же спрашивает о том, как я и как мои ноги. Получив в ответ еще одно новое грубое и интересное для «глэйдеров» слово, он снова начинает ржать.       — Не от тех шарахаешься, Цыпленок. Тут есть кадры похуже нас, так что зря ты это.       Я сажусь и пробую выпрямиться, но последствия падения дают знать о себе, отдаваясь электрическими разрядами в груди. Видимо, нехило блондин приложил меня о землю, чтоб его! Я жмурюсь, а вместо прежнего страха приходит злоба.       — Зря что? Зря сторонюсь незнакомцев? Или, по-твоему, тот урод с кривыми зубами и есть кадр «похуже»? — я искоса бросаю взгляд на парня, который чешет щеку и, пожав плечами, кое-как кивает мне в ответ.       Я его забавляю, это видно по глупой улыбке, которая присуща всем мальчишкам. И это раздражает.       — Ты чертовски ошибаешься! Весь этот долбаный Лабиринт и его «население» и есть этот самый «кадр похуже»! Хуже быть не может, если ты не сечешь о чем я…       — Быстро фишку усекла, — усмехается он, склонив голову на бок.       Смотрит на меня, как на маленькую зверушку в зоопарке: неуклюжую, в клетке, да еще и огрызающуюся, видимо, так смешно, что животики надорвать можно.       — Ты не понял. Я бы лучше вены вскрыла, чем осталась здесь.       — У тебя была возможность… Чертов замок, мать его! — подает голос блондин, ударяя по двери так, словно хочет ее разнести.       — Шенк… — недовольно тянет рыжий и морщится, намекая, что парень неправ. Тот только пренебрежительно усмехается, а рыжий возвращает взгляд ко мне и щурится, задумчиво почесывая подбородок. — У тебя пунктик или что-то типа того, да? — спрашивает он и тут же добавляет: — Ну, типа, за жизнь не цепляешься. Просто ты вроде ничего такая, а ведешь себя как ужаленная. Скажи, какой нормальный человек станет убегать, когда все делается ради его же безопасности?       Я молчу. Потому что: да пошел ты, Ник!       Хоть он и говорит без злобы или упрека, будто и вправду пытается разобраться во всем, чтобы понять меня… Вот только какое у него может быть представление о нормальном человеке? Нормальный человек ни за что не поверит во весь этот цирк в четырех стенах.       — Я хочу помочь, Цыпленок.       Он не сможет помочь, раз до сих пор не прекратил представление и не показал мне дорогу к выходу.       У него очень пытливый взгляд. И я чувствую себя некомфортно. Хочется уйти куда-нибудь подальше, вот только некуда. Поэтому я отвожу взгляд и нервно потираю переносицу — привычка.       — Ты можешь и дальше молчать и огрызаться — дело твое, — но тебе стоит научиться разбираться в людях.       Я прикусываю щеку, чтобы не ответить ему ничего грубого. Беспричинное раздражение разъедает меня изнутри, и это пугает. Ведь парень ничего такого не сделал. Даже наоборот, — пытался помочь мне, да и последние полчаса относился ко мне мягче, чем остальные. Но я все равно сжимаю кулаки, стараясь перенести душевное напряжение в физическое.       Блондин приседает на корточки рядом с рыжим. Его руки до самых локтей покрыты покрасневшими мелкими царапинами, которые он постоянно гладит, словно специально акцентируя на том, как сильно он пострадал из-за меня. Позер.       Он раздражает меня еще больше, чем рыжий. Раздражает своей идиотской ухмылкой. А ведь Ньют как герой привлекал меня когда-то даже больше, чем Томас. Да я и не помню, чтобы герой вел себя как первосортный козел.       — Насюсюкался, шенк? — с издевкой спрашивает он рыжего и косится на меня. — Какие-то проблемы?       Видимо, вопрос был задан мне, потому что оба парня выжидающе смотрят на меня с той стороны решетки.       — Похоже, это у тебя проблемы. Прекращай жалеть свои царапки и катись по своим делам, босс.       Я думала, что он рассердится, но блондин рассмеялся, негромко, себе под нос.       — Вписываешься, Чайник. Но следи за языком, а-то его лишиться можно, — говорит парень, видимо, рассчитывая меня напугать. — А вообще, выживай, как знаешь. Желаю весело провести время! — он дразнит меня ключом от двери и лыбится, засовывая его в карман. — Нам пора, Ник.       Рыжий кивает другу и, повернувшись ко мне, просовывает между прутьями руку, сжатую в кулаке.       — Стукни.       Я неосознанно подаюсь вперед, чтобы стукнуть по его кулаку своим, но в последний момент одергиваю себя. Ты не собачка, чтобы делать, что тебе говорят. Я отхожу подальше от решетки и громко фыркаю, закатывая глаза. Ведь это форменное ребячество.       Мне казалось, что после такой реакции, он должен смутиться и уйти, но на парня это никак не подействовало. Его губы все так же кривятся в добродушной усмешке.       — Стукни. Давай. Иначе я не уйду.       Я мотаю головой и обхватываю себя замерзшими ладонями, тем самым пряча их от рыжего.       — Ник! Шевели культяпками, лады?       — Ща, погоди!       Улыбка сходит с его лица. Парень, глядя на меня, убирает руку и чешет подбородок.       — Все будет нормально, поверь мне. Это всего-то до вечера. Если хочешь, то я сам заскочу за тобой перед Сбором?       — Мне все равно.       Я не дура. Я вижу, что нравлюсь ему, потому что без этого, ни один парень не стал бы так нянчиться со мной. Но я не хочу ему нравиться в этом смысле, потому что это не взаимно. А я знаю, каково это.       Рыжий тяжело выдыхает, хлопает по крыше Кутузки и встает на ноги.       Мне становится тошно… от самой себя. Я не понимаю, что со мной происходит, и почему я веду себя так… мерзко? Грубо по отношению к ним. Это, наверное, какая-то подсознательная самозащита: я отталкиваю всех, чтобы отсеять тех, кому до меня в действительности нет дела. Но в итоге отворачиваются даже те, кто не желал мне ничего плохого. Ненавижу себя.       — Эй… Ник! — я подскакиваю к решетке, морщась от вязкой боли в ребрах.       Парень оборачивается, находясь на полпути к недовольно скрестившему на груди руки блондину.       — Прости…       Он пожимает плечами, но я не понимаю, что значит это движение: либо ему все равно, либо он не хочет отвечать мне. Кажется, меня это не должно задевать вовсе. Какая мне разница? Он мне никто. Но, тем не менее, нечто тяжелое оседает в груди поверх всей прочей боли.       По ощущениям я сижу одна уже довольно долго. Время бездействия. Время, которого у меня уже не будет.       Начинает казаться, что снаружи все вымерло. Никто не проходит мимо, не слышно криков. Только иногда доносится едва различимая мерная дробь чего-то тяжелого по дереву. Ничто не отвлекает от тяжести в груди, а от затхлого и сырого воздуха болит голова, и единственное желание — биться ею о стену. Прос. Нись. Тупая. Ты. Башка.       — Салют, — мальчишеский голос разрезает тишину.       Я вздрагиваю и поднимаю голову.       Арчи плюхается напротив окошка. Челка снова лезет ему в глаза, и он пробует сдуть ее, но ничего не выходит. Раздраженно вздохнув, парнишка облизывает ладонь и приглаживание волосы назад.       — Из-за тебя огреб уже дважды. А еще даже не полдень!       Мальчик протягивает мне завернутый в салфетку сэндвич и кружку воды.       Только сейчас я понимаю, насколько сильно хочу пить. Чувство затхлости во рту и вязкость слюны вдруг начинают ощущаться острее. Я сглатываю и забираю все из его рук, благодарно кивнув.       Вода холодная и приятная на вкус, поэтому я залпом осушаю добрую половину кружки.       — Не богато, но что нашел, то и взял, — он пожимает плечами и достает откуда-то второй сэндвич. — Ветчина, помидор и майонез. Не знаю, любишь ли ты майонез... Я стряпал на свой вкус. Котелок сделал бы лучше, но этот шенк где-то шлялся и пришел уже под конец. И прикинь, я старался делать все предельно аккуратно, ничего лишнего не трогал, свинарника не разводил, а он все равно давай орать! Уворачивался от сковороды, как чертов ниндзя! Думал даже плюнуть на все это. Но, блин, ты же не виновата, что все здесь такие плюкоголовые.       Арчи замолкает, только когда откусывает большой кусок от своего сэндвича и задумчиво жует его, разглядывая меня.       — Ты не рашговоршивая, — говорит он с набитым ртом. — Блин, первая девшенка... Абалдеть!       Я разворачиваю сэндвич и надкусываю его. Несмотря на то, что все ингредиенты нарезаны кое-как, неумелой мальчишеской рукой, вместе с майонезом они дают невероятно сочный и яркий вкус. Желудок громко урчит, пока я пережевываю первый кусок. И надкусывая второй, я еле сдерживаюсь, чтобы не заурчать сама, теперь от удовольствия.       Паренек жует свой сэндвич, ненамеренно чавкая, ведь его рот закрыт. Я знаю, что он смотрит на меня. И дело не в остро развитых чувствах, — мне даже не обязательно смотреть на него в ответ. Достаточно было лишь раз поймать выражение лица Арчи, когда я была близка к тому, чтобы уличить его в этом.       Паренек делает вид, что заинтересован видами по левую сторону от Кутузки, а я замечаю остатки майонеза и помидора у него на подбородке. Но в следующий момент Арчи стирает это тыльной стороной ладони и возвращает взгляд ко мне.       — Не хочешь ни о чем спросить?       — М-м-м?       — Ну, типа, где ты, как сюда попала, зачем ты здесь и весь прочий плюк, что спрашивают Чайники. Я, типа, тоже был Чайником и знаю, как фигово, когда на твои вопросы не отвечают. Так что, валяй. Отвечу, на что смогу.       Я пожимаю плечами и глотаю очередной пережеванный кусочек сэндвича. Не спросить ни о чем было бы подозрительно, но я знаю ответы на все возможные вопросы и даже больше.       — Лады, — он засовывает последний кусочек сэндвича в рот и проглатывает не жуя. — Короче, каждый месяц сюда в Ящике присылают такого же невезучего шенка, как ты. Еще всякие шняги нужные, типа: доски, скот, одежда...       Мальчик сам начинает рассказывать все, о чем можно было бы спросить. Я не вслушиваюсь, просто киваю время от времени.       — ...Бегуны, Медаки, Жижники. Если тебя решат оставить, — а тебя оставят, потому что нет весомых причин выкидывать тебя за Стены, — то ты будешь определена к кому-то из них. Вот так вот здесь все устроено.       — Как давно это началось?       — «Это» в смысле — когда прислали первых шенков? — уточняет Арчи, я киваю. — Давно... Месяцев шесть назад или около того. Не знаю, кто ведет подсчеты… наверное, Алби. Поэтому-то у этой образины рожа такая хмурная вечно…       Шесть месяцев.       Я не знаю, что чувствовать. С одной стороны, Томас и Тереза нескоро прибудут сюда и разрушат идиллию, а с другой — неизвестность. Что происходило в эти два года жизни мальчишек в Приюте? Что может произойти со мной? Надолго я тут? Как отсюда выбраться?       Я знаю, как.       — А Бегуны...       — Что? — холодно бросает он.       — Их много? Насколько Лабиринт изучен?       — Недостаточно. И того, и другого.       — Тогда почему блондин не пускает тебя в Лабиринт, раз у вас мало людей?       — Ньют, что ли? Да черт его знает...       Я жду, что парнишка скажет что-нибудь еще, но он молчит, думает о чем-то.       — Может, там действительно опасно? — говорю я, прекрасно понимая, что именно в этом причина.       Арчи презрительно щурится, его глаза из мрака Кутузки кажутся темными, как бушующий океан. Я буквально кожей ощущаю его раздражение, такое же сильное, как недавно мое.       — Естественно там опасно! Но я плевать на это хотел, понимаешь? Я бегаю быстрее всех. Я выносливый. У меня отличная память. Но этот шенк все равно берет с собой Ника и Алби! Алби, который передвигается, как улитка! И Ник... — он закатывает глаза и раздраженно выдыхает. — Лады, он хорошо бегает, но я быстрее! И он не хочет быть Бегуном, ему больше нравится возиться с тупыми деревяшками. Так почему он там, за Стенами, а я здесь?! Я, блин, не понимаю этого...       Арчи отводит взгляд в сторону и шумно вбирает ртом воздух, после чего тяжело выдыхает. И в этот момент он выглядит на несколько лет старше: серьезное и нарочито безразличное выражение оседает на его мальчишеском лице болезненно-бледным отпечатком.       Мне, наверное, следовало бы сказать что-то, поддержать его, но слова застревают в горле. В буквальном смысле. Я не могу вдохнуть.       Грудь сковывает боль, и меня складывает пополам, пока я не утыкаюсь лбом в сырую землю. Голова наливается свинцом, каждый вдох и выдох сопровождается тихим хрипом. Все внутри болезненно сжимается, к горлу поступает тошнота. Я даже не могу позвать Арчи.       — Что за черт?! Что с тобой?       Меня рвет, на глаза наворачиваются слезы.       Арчи зовет на помощь. Слышно, как он мельтешит возле Кутузки, дергает дверь и не решается убежать за подмогой.       Меня снова тошнит, и с хрипами из легких выходят остатки воздуха. Я вою, но где-то в своем сознании, потому что из моего рта не вырывается ни звука. Пульс барабанит в висках, и это сводит с ума. Мне нужен воздух.       Я чувствовала, что не нужно спускаться сюда. Я умру здесь.