Ну, Петька...

— Ну, Петька…. Погоди. Чёрт тогда, звонко щёлкнув пальцами, растворился в дымке. Теперь он восседал в кресле где-то между третьим и четвёртым этажами, пялясь на огонь в камине. Камин тот был прям посреди коридора, но пользовался завидной популярностью у Мармона, решившего проучить старого пня, этого неисправимого пьянчугу! Только вот как — загадка, да ещё и какая, Сатана, небось, состояние выложил бы. Или не выложил, это уж как подумать и под каким углом смотреть, а на это времени у Мара не было, он план готовил, как теперь Петьку от злословий отучить. Негоже было в карты проигрываться, да и, к тому же, помершей жене того самого старого пня. И где она только в карты играть научилась? План, в общем-то, почти придумался. Однако на подробности времени не было, сроки грели задницу Мармона, а вместе с этими самыми сроками и Солоха из-за угла вальяжно выходила, намереваясь выдать чертёнку «на орехи» за то, что он прохлаждался, понимаешь ли, а не долг чести исполнял. Но как только она хотела начать пищать (да-да, пищать, ибо голос у неё был высокий, особенно, когда она орала аки поросёнок резанный), чёрта и след простыл. Марфа Ивановна кричала так, что стены избы ходуном ходили и грозились-таки встать и уйти. Празднество Дня рождения жены Прохора Игнатьевича, ласково называемого Петькой, проходило на ура. Гости пили, веселились, били горшки и разливали (окаянные!) перцовку, что её так бережно хранил и лелеял Прохор. Он уж и подзабыл о том, что не так давно встречался с чёртом и что пообещал ему клятвенно, выливая самогонку, кстати, лучшую на три ближайших деревни, на клумбу. А сам Мармон восседал на печи, хитровато выглядывая из-за угла и посмеиваясь. — Петька-Петька… Я ж тебя предупреждал, — бубнил себе под нос чёрт, от предвкушения веселья постукивая копытцами по печи. Он сощурился, смотря на ту самую бутыль, где на дне плавал красный острый перец. Сам нечистый вынужден был признать: варево действительно чудесное, да и выпить такое было не грех, но карточный долг — дело чести, а, значит, фигушки Мармону, а не самогонка. Вечно всё хорошее проходит мимо честного служителя адской канцелярии, а если быть точнее, то простого завсегдатая асмодеевских казино. Вот те на теперь, разбирайся с этим свинтусом. – Ну, ты, Петька, даёшь… Чертёнок появился прям на чарке у Прохора Игнатьевича, мирно болтающего заплетающимся языком со своим кумом; тот до сих пор смеялся над другом, у коего не так давно горячка приключилась. Иван Трофимович не верил тому, что черти бывают, пока сам не бросил взгляд на мотающего хвостом Мармона. У того дар речи резко отняло, да так, что Ванька аж попятился назад, мыча себе под нос что-то непонятное. Петька сам удивлялся не меньше, теперь уж так же вылупив глаза и всматриваясь в хитрющее рыло чертёнка. — Я тебя предупреждал? — Мармон прищурился, даже хвостом перестав вилять, и злобно зыркнул в глаза Прохору. Тот закивал головой, мол, и, правда, было дело. — Так ты, мало того, что пьёшь, так ещё и материшься! Чёрт копытцем заехал Петьке в глаз, куда в прошлый раз плевал. — Собирайся, окаянный, со мной пойдёшь, — рогатый вальяжно расселся на плече Прохора Игнатьевича, тихо напевая песенку под общий ступор праздновавших. — Куда это? — наконец, Петька голос подал. Тихий такой, больше на писк походящий, от его баса и следа не осталось. А Мармон рассмеялся, прихрюкивая. — Как куда? Я же обещал тебе, что воспитывать буду? Обещал. Я говорил тебе, что Солоха злится? Говорил. Вот к жене покойной и пойдёшь, через могилу только, тебя же только она и исправит, — бесёнок мотал ногами, рассказывая, куда это Петьку забрать удумал. А тот аж осел, нахмурившись и вздохнув тяжело. И тут понесла-а-а-ась… Марфа Ивановна как замахнулась кочергой, да как врезала бедняге-мужу по плечу, Мармон аж вскрикнул от неожиданности, теперь уж красуясь на праздничном столе. Он, удивляясь и заодно проклиная свою работу, бегал по всему дому, то и дело, щёлкая пальцами и превращая то одного, то другого в лягушек, тараканов и мышей. Но никак чертёнок не попадал по Марфе, чтоб её Иуда на осине повесил! И когда уж совсем запыхался чёрт бегать по всему двору, остановился и уставил руки в боки: — А ну стой, окаянная! Я ж добра тебе желаю, дура-баба! А ты мне вот что? — Мармон сердился, аж краснея от злости. — Вот и получай по заслугам своим! Стукнул он копытами, обратив Марфу Ивановну в невиданную зверушку, а сам в дом пошёл, прям распираемый гордостью, что со всем управился. Но тут Прохор на пороге стоял, вглядываясь в свою жёнушку. — Петька, я тебя последний раз спрашиваю: пить будешь? — Нет, не буду, — руку на сердце положа, ответил Прохор Игнатьевич, смотря на чёрта. — Материться будешь? — Нет, не буду, — качнул головой пьянчуга, оседая на пол и вздыхая. Он всё же любил Марфу, жену свою дурную, а чёрт и сжалился. Вернул он всех в облик привычный, а сам теперь отыгрывался с Солохой, не отходя от кассы, так сказать, чтобы больше ничего такого не загадывала. А то ведь так и помереть можно, от глупых баб и кочерги.