За гранью

Виктор Николаевич сидел за столом в кабинете русского языка и совершенно пустым взглядом смотрел в пустоту. Была поздняя ночь, все давно спали, а мужчина не потрудился включать свет. Он просто не мог поверить в случившееся, не мог поверить, что два его ребёнка сбежали и самое ужасное он понятия не имел где они и где их искать. Дверь тихонечко скрипнула и в кабинет вошла Мария, но Виктор её не заметил, глубоко погружённый в свои мысли. — Виктор. – Мария словно просила его. Она прошла к его столу и, так же как и он не включила свет. В кабинете было достаточно света, исходящего от красавицы Луны. — Виктор.— женщина положила руку на плечо Виктору, а тот ничего не говоря взял её тёплую ладошку и поднёс её к лицу. — Колючий.— в кабинете было невероятно тихо и Мария стараясь не нарушать тишину говорила шёпотом. Виктор целовал её тонкие музыкальные пальчики. — Окно открыто. – Мария старалась хоть чем-то разогнать эту пугающую тишину, а Виктор продолжал молчать и целовать её руку. — Холодно.– Виктор отпустил руку женщины, притянул её за талию и усадил к себе на колени, она покорно села, оставил балетки на полу, она поставила ножки на подлокотник учительского мягкого стула. Мужчина тут же уткнулся в шею Марии, вдыхая приятный, терпкий аромат пачули. — У меня ноги замёрзли. — одной рукой он обнимал Машу, второй по очереди согревал маленькие женские ступни. У Маши разрывалось сердце на маленькие кусочки, она чувствовал всю боль мужчины, понимала, что может это исправить, но не могла. Она знала этого человека, знала, что если она расскажет ему о том, где находятся дети, он не станет её слушать и помчится туда, поэтому она безжалостно убивая в себе совесть, молчала, единственным утешением было то, что она могла передать, хоть каплю своей уверенности. Мария чуть отстранилась и посмотрела в любимые глаза, которые не светились счастьем, там больше не было того игривого озорства, что было раньше. Там осталась только боль и пустота, и это причиняло почти физическую боль женщине. — Любишь? – не надо было уточнять кого, им и так было понятно, она говорит о них. О них всех, о ней, о Максиме и Вике. — Люблю. – хриплый, грубый голос разрезал тишину и маленькая слеза отчаяния скатилась по мужской небритой щеке. Маша аккуратно, совсем невесомо смахнула слезинку, поцеловала в висок, встала и плавной походкой пошла к двери, больше она здесь оставаться не могла, она слишком для этого слаба. Она подошла к двери, чуть приоткрыла её и так же тихо невесомо произнесла: — Значит, простишь. И уже закрывая дверь, она услышала тот же отчаянный хриплый голос. — Значит, прощю.