Упущение

– Нет, ну какой смысл в друзьях, – парень раздражённо пригубил остывший в адамовы веки эспрессо. Сейчас Йоханн примерил бы на него щепетильно монашеское имя. Может, Исаакий... или Нафанаил... Урождённый Гюнтер досадливо заметил, что забыл размешать сахар, а палочка уже давно изогнута в подкову и отброшена на лимб стола, который – конечно же – не мыли тысячи лет. Теперь на грустном пластике орды зловещих стафилококков и прочих потенциально нежеланных гостей для микрофлоры кожи. Гюнтер объяснял миелоархитектонику коры больших полушарий, прижав подбородок к яремной вырезке, то и дело восклицая "тьфу ты!" при оговорках, но вдруг перескочил – о чём сразу доложил с предвкушением сомнительного остроумия – на двенадцатиперстную кишку. "Через эмиссарные вены, потом в плечеголовную, потом в правое предсердие... я пропущу промежуточные звенья, ты всё равно не разбираешься в этом...", Йоханн знал, что друг попросту запамятовал названия сосудов или они вызывали у него ненавистное заикание. Что это бессчётный раз, когда Гюнтер указывает на его, скажем, умственную недополноценность и умаляет интерес, который сам пытается разжечь. Да и не пытается вовсе, если начистоту, а бесхитростно дефилирует терминами. Вот-вот он подойдёт к краю подиума, развёрнёт корпус, сохранив вектор томно-строгого взгляда, и вернётся к какому-нибудь циклу трикарбоновых кислот, снисходительно рекомендуя возраст ознакомления с ним. В сопровождении цойля, о котором знают полтора пенсионера. "Нет, лучше через околоносовую пазуху, а затем через носоглотку, через пищевод, через желудок", Гюнтер не поднимал глаз, уставших от полуночного чтения научной литературы, ожесточённо возражая самому себе и обращаясь к потёртым джинсам, с которых он нервически сбросил хлебные крошки. "Вот представь подкову...", он наконец удосужился установить зрительный контакт, Йоханн едва не возвёл зрачки к низкому потолку в эдаком фыркании. "Ладно, сейчас для наглядности...". Кажется, Гюнтер хотел поведать ему о том, как химус меняет водородный показатель. Помощь морфологии, по мнению Йоханна, биохимии не была нужна, но он лишь кивнул, ощущая себя калифорнийским музыкантом в разгар восьмидесятых – мышцы шеи стало сводить. Можно допытать, какие именно, так как начало этой темы – про восхваление одиночества – ему уже не нравилось. Йоханн тяжело сдерживал антипатию к чему-либо и он перебил Гюнтера осипшим голосом. – Плохое настроение? – Йоханн не удобрил вопрос и щепоткой сарказма, что был вытатуирован в герцах, неизменно извлекающихся из гортани друга. Но Гюнтер взъелся, нервно поправив поднос так, чтобы он располагался параллельно ребру стола. – Неужели для вас всех всегда существует корреляция между якобы нарушением... да что там, легче всё под одну гребёнку, путь наименьшего сопротивления... сезонная хандра, пф-ф, что там ещё... я гордый носитель гена SRY, эта шутка не найдёт во мне адресата... Ага, ага, проще всё наярлычить депрессией, хотя что понимают эти глупые дети в таком сложном, комплекснообразном, ме-та-фи-зи-чес-ком... Вы же любите связывать преходящие внешние факторы с устоявшимися заветами психики... М-да... Собственно, о чём это я? – Что-то про психику, – подсказал Йоханн, борясь с искушением сложить руки на груди. Интерпретация этого жеста – аргумент в пользу того, что настоящих друзей, готовых принять тебя ворчливой занудой – нет. Йоханн понимал, что Гюнтер испытывал трудности в выражении своих чувств, по возможности стараясь их скрыть, любил строить из себя независимого, анарха в государстве привязанностей. Йоханн бы не отрёкся от него после подобных заявлений, заявлений самих-по-себе, самих-для-себя. Разорвать отношения – пара пустяков, для этого достаточно быть в меру эгоистичным и алчным до квазивзрослой социальной селекции. Постичь человека, обнаружив доброе и обманутое в злом – планида таких сердобольных, как он. – Вот почему на реалистов одевают... надевают панталоны пессимистов? – он выдержал паузу, пока Йоханна прогрызал ohrwurm из рекламы сухих завтраков. – Совсем недавно я познал истину, – его серые глаза уволокла образцовая прострация. – Почему только теперь? – Тон не был пропитан язвительностью, а Гюнтера захлестнул новый вал возмущения. Ему подходило поверье древних греков, и Йоханн рисковать не стал. Да, молчание разжигало патетику, в нём была жертвенность и смирение. – Действительно, – усмехнулся деспот. – Я могу неделями обходиться без социальных связей, смысл жизни – в другом, в философии... ну, всяких там хайдеггерах, платонах, номиналистах... в изучении каждого электрончика, который постоянно прыгает туда-сюда... а не в этом, приземлённом, фу. О-ой, вы сейчас упадёте, – он начал гнусаво передразнивать, вестимо, стереотипную иждивенку, – мне мой му-уся такую вещичку подарил, просто отпад! – Гюнтер едва не завыл фальцетом. – Тьфу на них! Тье-эф-у! Или эти... Хы, парни, зацените, кого я вчера в клубе подцепил, – его лицо перекосилось в басовитом самодовольстве, – фе-фе-фе! – он всплеснул руками, задев холодный кофейный напиток, и ринулся его подхватывать с тем же выражением. – Осторожнее, – вставил свой цент Йоханн, сосредоточенно рассматривая заусенец на мизинце. – Ну да, очень логично говорить это после... – цокнул Гюнтер, вновь став бесстрастным. – Чёрт с ним, с этим эспрессо... Всё равно дрянь редкостная... Лучше бы купил последнюю книгу Кэндела. Знаешь, не нужно нам общение по большей степени, мы сами себе товарищи. Только истинные философы могут отшельничать годами. – Кто-то считает, что они счастливы? – К Йоханну подкралось раздражение. – Никто не считает, – опешил тот, после чего осознал, что стандартное отрицание противоречит ему и помчался в атаку. – Что за гедонистическая логика? Разумные выбирают заветы стоицизма. И тут я больше за золотую авторитарность. Оставим либеральное чревоугодие добровольно выбывающим из эволюции. – Мне кажется, люди, не желающие изливать душу – скорее трусы, чем благородные аскеты-альтруисты. – Здравый смысл теперь синоним мизантропии? – Гюнтер заелозил в кресле, иначе истолковав определение. – Вспомни упрёк космонавтике, мол, обеспеченность сирот приоритетнее полётов на абстрактный Марс. Ну да, – желчно гаркнул он, – лучше вечно топтаться и пылить одно место, сгнить там же, перебиваясь мещанскими объедками. Как свиньи, умиляющиеся пузырькам в грязной луже. – Где родился – там и пригодился, – пожал плечами Йоханн, однако продолжал признавать авторитет собеседника. Перечить было не в его вкусе, но от цинизма уже стало подташнивать. – Отдаёт ксенофобией, не находишь? – победоносно вскрыл изъян тот, Гюнтеру импонировала должность хирурга-моралиста, остёр он был лишь на язык. – А вообще, какая польза в людях с позиции взаимных колебаний связок, которые есть верхний край мембраны, натянутой между... хрящами... между хрящами. Иной, возможно любопытный взгляд на мир, который способен побудить тебя изменить жизненные устои, ещё не сформировавшиеся – ремарка, вариант для подростков, ох уж мне эти экзистенциалисты недоделанные, прочли один куцый рассказик Камю наугад о какой-нибудь свадьбе в Типаса... или о сартровском психоаналитике с любопытными наклонностями... Попробовали бы осилить "Бытие и время", да! – он важно поднял указательный палец с обгрызенным ногтём. – "Образование совершенно не важно… вы только посмотрите на его великолепные руки!", хех... Да, это чревато тем, что тебя могут завербовать в секту. И какое ж у тебя должно быть шаткое и ничтожное мировоззрение, если оно так непостоянно, позор-с! От силы два человека, с которыми я имел почти-дружбу, действительно много что знали, даже не узкоспециальное, например, всех персонажей супергеройских комиксов или биографии участников допотопной новозеландской рок-группы... – он немного отдышался и затеребил намокшую в уголке салфетку. – Но человеческая память – та ещё дефектная штуковина, энциклопедии в голове хранят либо гении, либо саванты... Только последние не знают, как выжать из информации максимум, а первые зачастую жутко психопатичны. Да, он уже предвидел ряд обвинений в стиле "ты сам высокомерный психопат, чем ты лучше?" или "ретиарий-солипсист, только и умеешь спутывать да собачьи покусывать. Как у тебя зубы не устают стричь детсадовские истины, умные люди не опускаются до трюизмичных склок и не ювенойят. И не жалуются на тупость окружающих, как раз дураки этим и занимаются". Но собеседник – какое облегчение! – молчал. Молчал тактично и преданно. Гюнтер вдруг ощутил щемящий прилив благодарности, едва не выбивший из него слезу. Хотя немудрено. Он опять перегнул палку. Будто все упрёки обрушились именно на Йоханна, ему было за что-то стыдно и в то же время он немного злился на циничные фразы. ___ После того, как они разошлись – Гюнтер неловко похлопал его по лопатке, тяжело полувздохнув-полувсхлипнув – кулуарный революционер общественного сознания успокоился. Душу излил, порядок. Дома он привычно парабольно взял вслепую книгу с полки, жадно стал читать, но взгляд ломался как линия ЭКГ. Метафора не очень, слишком банально... сдаёт... Сон не помог. Гюнтер чувствовал себя прескверно, ворочался на заправленной кровати и раздирал царапину на локте, не заживающую второй месяц. Да, быть хладнокровным, невозмутимым – это хорошо, это вызывает уважение ещё до первой реплики, это впечатляет. Но зачем он спустил собак на единственного слушателя, который терпит его одиннадцатый год? Как-то неправильно. Гюнтер встревоженно набрал заученный номер и – отчего-то испытывая унижение – призвал к новому диалогу. Бесспорно, вполне себе монологу, зато не столь отягчающему. Боже, да на фоне тех моральных отпущенцев, что встречались Гюнтеру, Йоханн был просто ангелом во плоти. Пожалуй, это сравнение уровня яслей уместнее всего. И только он собрался во всём признаться, подойдя к другу на расстояние беседы, как тот оживлённо затараторил. – Всю ночь размышлял вот, обдумывал сказанное тобою. – Гюнтер опасливо втянул голову в плечи. – Да, ты прав, конечно же прав. Я причиняю тебе много хлопот. Я последую твоему примеру и профилактически отгорожусь от общества. Я впредь независим, как клетки ДЭС от аденогипофиза... не удивляйся так, я ведь запоминаю всё, о чём ты мне говоришь... – Будь Гюнтер чуть внимательнее, он бы уловил фальшь, однако парень падал духом рядом с автобусной остановкой как оглушённый. – Теперь наконец познаю счастье уединения, как Генри Дэвид Торо... Но сначала было больно и неприятно, – Йоханн твёрдо намеревался довести эту роль до последнего акта – пинками, конечно, не под церемонную ручку, светские манеры – излишки... а всё равно не мог так давить на совсем растерявшегося Гюнтера. Тот принимал горе-спектакль всерьёз, и каждая эмоция мёртвым грузом осаждалась на его побледневшем лице. – Словно вдохновенная предсмертная речь, – совсем вяло ухмыльнулся Гюнтер, подбородочный выступ, сползающий по грудине, подхватил беспомощную дрожь. – Не падай, не совершай ошибку, у тебя ребёнок и десять жён, которые ещё не поступили в университет, кто их будет кормить... – затем несуразно ироничная пародия умерла в шёпоте и была похоронена в немоте. – Сегодня я уеду в Тибет. Вычурный выбор, естественно. Билеты нашлись поразительно легко, дешёвые. Телефон я сменю... Кто знает, может, напишу тебе пару предложений, – Йоханн вновь поддался жалости. Но нет. Друга надо воспитать, пусть даже жестокими методами. – Впрочем, контроль же превыше всего. И Гюнтер впервые пособил его начинанию, чувствуя себя форменным болваном. Начинанию, которое он не принимал всеми фибрами ворчливой души. – Понимаю тебя, – выдавил он, прочищая горло. – Что ж. Удачи, – Гюнтер поспешно протянул ему ладонь для уморительно нелепого и отвратительно грустного рукопожатия. – Коллега. Он не смог дождаться скрепления жеста и, резко отвернувшись, засеменил домой, с надеждой навострив уши. Тишина. Сегодня он напьётся, хотя ненавидит тех, кто позволяет этанолу разрушать слизистую оболочку желудка, а потом буйствовать в артериях головного мозга. Наше мышление... и так... дефектно... Когнитивные искажения... Иррациональная эскалация... Сегодня ему впервые будет некому рассказать об этом.