Возьмемся за руки.

В одно очаровательное летнее утро, коих в то лето выдалось немного, я повстречал юную леди, очарование которой не могло сравниться даже с этим самым утром. Мы познакомились с ней в книжном магазине. Огромные окна, пропуская через себя желтый, как весенние тюльпаны, свет, дрожали под ласками знойного ветра. Ветер был настойчив и даже несколько вульгарен в выражении собственных чувств: то налетит на хрупкую дверь мясной лавки и заставит её жалобно скрипеть, непристойно покачиваясь на ржавых петлях; то ласково начнет трепать занавески в открытых окнах, словно перебивать кудри маленькой девочки; то примется задорно щипать сочную зелень деревьев, вынуждая ту не то скверно браниться, не то смеяться диким и непристойным хохотом. Словом, ветер в то лето попался мне удивительно легкомысленный и вульгарный, оттого я шел в пальто, а ведь на улице была страшная жара. Благо, мне хватила ума положить в карманы мороженный творог, но это проказник переживал из-за разрыва со своим любовником и совсем раскис. Я шел, и реки раскисшего творога прокладывали свои русла у меня за спиной. Мне было неловко, и я прятал глаза за красным беретом, который сгорал от стыда прямо на моей голове. Я был совершенно уверен в том, что сегодня меня ждет лишь череда бед и разочарований. Я был готов к этому, у меня за голенищем была вилка для салата на случай неприятностей(и на случай если меня пригласят есть салат, разумеется). По обе стороны улочки стояли горячие и белые дома, будто буханочки свежего хлеба. Дорога катилась вниз к горизонту одеялом тополиного пуха. Город немного вспотел, и воздух пах дурно. Я старался дышать в ворот пальто, чтобы тополиный пух не попал мне в нос, но этот паршивец забирался и под пальто, щекоча мой живот и колени. Я шел быстро, и скоро конечная цель моей прогулки из крошечной серой точки превратилась в большое здание из голубого кирпича. Книжный магазин выглядел очень свежо, насколько только мог книжный магазин выглядеть свежо в это знойное летнее утро. Я вытер ноги от творога об коврик перед порогом и вошел в любезно раскрытую дверь. - Молодой человек, а у нас в горящем берете нельзя, - ласково протянула старая продавщица. Она сидела на маленьком пуфике, и из-за прилавка торчала лишь её голова с большим седым пучком на макушке. - Он просто немного смущен. Прошу, расскажите ему шутку, и он мигом потухнет. Старушка растерянно поглядела на меня большими очками, почесала морщинистый лоб, пару секунд задумчиво созерцала желтое пятно от горчицы на своем свитере и, покачав головой, наконец, ответила: - Что ж, я никогда не была сильна в юморе. Мой муж говорил, что молчать - это лучшее что у меня получается в разговоре, но все равно пробуем-с, - она набрала в легкие побольше воздуха, - девочки хотят походить на женщин, женщины хотят походить на девочек, а старушки хотят ещё просто походить, - женщина выжидающе посмотрела на меня и берет. - Грустная шутка вышла, - сказал я, почтенно снимая берет перед её старостью. - Я предупреждала, что не сильна в юморе, - грустно сказала она, - но ваш берет потух, чудно. - Да, чудно, - ответил я, вращая его в руках; уверен, он сделал это лишь из уважения к старым мадам. Я отошел от прилавка, погружаясь с беретом в липкий медовый свет, заливавший весь книжный до самого потолка. Я плыл в этом вязком янтарном болоте мимо научной литературы, фантастики, дамских романов, детективов, приключений. Блестящие на солнце крепкие корешки стояли ровно в ряд на полках, как молодые солдаты, ровно держа листы, не загибая краешка страницы. Пример для подражания. Я шел мимо этих красавцев словно старый командир, переполненный гордостью за свой отряд. Отряд по борьбе с невежеством. Я скользил по гладким, словно сливочный сыр, рыжим полам. Мои руки судорожно бродили по книжным полкам, натыкаясь то на бульварный роман, то на классику. Я слышал, как под потолком этого храма знаний пели самоучители для игры на фортепьяно и гитаре; как бранились в споре книги о науке и религии; как дамские романы двусмысленно шутили, заигрывая с мужской прозой; как шумели морские волны, рычали грозы и выли ветра в приключенческий романах. Книги кричали наперебой "выбери меня", но я прятал глаза в берет и скользил дальше. И тут я увидел её. Вырез на её длинном платье оголял хрупкую, узкую спину, бледную и усыпанную веснушками, словно белая скатерть - хлебными крошками. Она казалось мне такой юной и нежной в этом сладком медовом свете. Золото её волос неловко падало на плечи большими кудрями. В одной руке, безвольно повисшей вдоль тела, она держала соломенную шляпку, а в другой - книгу, которую изучала и, видимо, намеревалась купить. Её белый силуэт, очерченный мягким светом, казалось сиял легким серебристым свечением. Она была похожа на крошечный полевой цветок, на слабое пламя свечи, на парящее в воздухе гусиное перо, на все робкое и нежное, что только имело смелость существовать в этом грубом мире. И я, охваченный смущенным желанием, медленно подошел к ней. Услышав скрип туфлей, она испуганно обернулась и поглядела на меня с изумлением: - Не думала, что в такую погоду могу повстречать джентльмена в пальто, - её слова зазвенели в тишине магазина и вдруг рассмеялись, каждое по своему: и грубым мужским, словно топот босых ног; и ласковым, почти материнским; и радостны смехом маленькой девочки, бегущей по лужам; и нежным робким смехом влюбленного юноши на первом свидании; и гордым, ловким, как у моряка; и слегка пьяным, какой звенит в кабаках; и злобным смехом старухи на рынке; и даже моим немного. - Не думал, что в такую погоду окажусь джентльменом в пальто. Мне хотелось собрать её мелкий будто бисер смех и рассортировать его по баночкам, чтобы при всяком удобном случае доставать нужный смех и никогда в нем не путаться. - В такую погоду и вовсе думать не хочется, тем более о таких глупостях, - она поглядела вниз, верно, на мои туфли, - у вас творог скис на туфлях, у него что-то случилось? - Да, видите ли, он переживает из-за своего разрыва с любовником. У них был бурный, но недолгий роман. Чудная была пара. После этого-то он немного раскис, - робко ответил я, чувствуя как кровь волнами приливает к лицу. - Ах, вы что, смущены? - она прикрыла рот шляпкой, чтобы не растерять свой драгоценный смех, - но творогу я очень сочувствую, не думайте. Мне очень жаль, а почему они расстались? - она надела шляпку на голову и положила книгу на место. - Дело в том, что он оказался обезжиренным, и его любовнику это показалось мерзким. Он был приверженцем старых правил, сами понимаете, - я понизил тон, - давайте больше не будем об этом при твороге? Он не любит, когда это обсуждают публично. - Ох, да, извините! - она прикрыла рот ладонью и растерянно огляделась, - тогда давайте поговорим о книгах? Поглядите, как их здесь много, почему бы нам не поговорить о них, верно? Думаю, они заслужили этого, - и она принялась ходить кругами вокруг меня, - начнем с детективов, триллеров. Вы любите их? И я вдруг представил, как темной ночью эта милая леди в своем шелковом платьице василькового цвета идет с кружевным зонтиком, дрожа от невыносимого холода. В ледяной руке у неё кожаная сумка, в сумке - заряженный пистолет и бутылка виски. "Он поплатится" - думает она, крепче и крепче сжимая кожаную ручку. Еще вчера она была счастливой молодой женщиной, не знавшей нужды в любви и счастье. Дыхание её жизни было легким и смиренным, ход её был плавным и гармоничным, но все изменилось в это дождливое утро сентября. Её муж всегда был весел и немного легкомыслен, но в это утро он вел себя иначе. Хмурый вид и не в меру серьезный тон его голоса насторожили её, но лучше было бы ей не знать этой роковой причины его тоски. Ветер треплет её платье и волосы, звенит в ушах, но хрупкая женщина идет навстречу холодным потокам воздуха. Никто не остановит её. Она всегда была немного резкой по характеру, и мама ругала её за несвойственную женщинам прямоту и дерзость. Она достаёт бутылку виски, делает глоток, морщится и кладет обратно. Это для храбрости. Ярко-желтое пятно окна на фоне темно-синего города смотрится слишком ярко и броско. Она не любит, когда кто-то рушит гармонию. Уж тем более её личную гармонию. Стук каблучков уверенно сопротивляется звуку ветра, заглушая его. Храбрость - в её венах. Огонь - в её легких. Ярость - в её голове. Ненависть - в её сердце. Она ничего не боится. А он, её муж, он боится. Страх поглотил его, свел с ума. Это началось не утром, нет, это уже давно. Навязчивое паническое чувство росло в нём, ходило по пятам и, наконец, настигло. Она уже у двери, осталось только открыть её. Глубокий вдох и пошла. Она любила свою сестренку, детей у неё не было, но была сестренка. Славная, с белыми кудрями и пухлыми щеками, набитыми конфетами, как у хомяка. Ей нравилось забирать её на выходных, нравилось вместе смотреть мультики, заплетать ей косы на ночь, пить горящий шоколад, ходить по магазинам, болтать о пустяках, спать в одной большой кровати, делиться самым сокровенным. И подруга, и дочь. Вонь, жуткая вонь и то, чем может стать человек - она запомнит это. И сохранит, как сохранила в памяти изуродованное тело маленькой девочки, её кровь на своих руках, обезумевшие глаза мужа. Громкий выстрел. - Да, может быть. Я не много их читал, - она прошла дальше и тревожно огляделась, точно сурок мотая головой, отчего её кудри немного растрепались. - Романные любви? Как Вам эти ребята? - она сузила губы в трубочку и подмигнула мне. - Вы имеете в виду любовные романы? - переспросил я с улыбкой. - Ну да. А я как сказала? - она вскинула тонкие белесые брови и с недоумением посмотрела на меня, отчего мне стало немного неловко. Розовый шарфик развевается на ветру, и золотые кудри скачут на плечах. Она так нежна и красива в этот мартовский вечер. Мечта, недосягаема и прекрасна. Грациозной походкой она плывет среди круглых столов, и мужчины завороженно смотрят ей вслед. Так красива, но так несчастна! На этом шумном вечере, среди сотен людей все взгляды прикованы лишь к ней, но её сердце по-прежнему одиноко. Рядом с ней всегда её муж, красивый, статный мужчина. Он ласков с ней и обходителен, мужчина души не чает в своём сокровище. Но она даже не смотрит на него. Он ей противен, как и все в этом мире. Кроме того мерзкого парнишки, что воровал у них яблоки из сада. Ах, ей бы еще хоть раз увидеть его глаза, коснуться губ, и она готова вновь терпеть, терпеть все это еще тысячи и тысячи раз. А как он там? Она ведь ничего не знает, он не писал уже давно. Ни весточки. Призыв, война, он ведь простой рабочий, он не мог не пойти. И она ничем не могла ему помочь. Она может только ждать и плакать по ночам, представляя его задорные карие глаза с хитрым прищуром, немного шальные и вольные, как у воробья. Но думает ли он о ней, тоскует и её ли глаза вспоминает вечерами после боя? О, если бы он только знал, как тяжело ей порой бывает улыбаться мужу и целовать его огромные, чужие губы. Как гадко ей, когда она не может отмыться от его запаха. Но она не скажет ни слова, это её долг. Долг женщины, жены и теперь еще матери. Она еще держится, цепляясь худыми ручонками за одно единственное лето, и ты держись, солдат. - Решительно не люблю, - твердо ответил я, - бесполезная и глупая беллетристика. - Какой вы злой! Бросьте это, дайте дамам помечтать, - она расхохоталась и, придерживая шляпку, бодро побежала к следующему стеллажу, немного неумело шатаясь на своих очаровательных туфельках, - приключения? Уверенна, вы это любите! Я поняла это стразу, стоило мне взглянуть на ваши творожные туфли! Непроходимые джунгли манили её. Она была той, кто хотел непременно дотянуться до облаков. Романтик, мечтатель. Одна из самых знаменитых женщин археологов, ведущий специалист. Неугомонная и неуправляемая в своей страсти познать мир вокруг себя. Ей восхищался весь научный мир. Она была кумиром детей и предметом порицания взрослых. Ну куда это годится, чтобы взрослая женщина занималась такой ерундой. Какие еще джунгли? Но они всегда были главной её страстью. Зеленые кудри лиан, широкие листья, закрывающие небо. Рычащий вулкан, смиренные водопады. Дикая и необузданная природа тропиков была всем для неё. И вот она здесь, в храме дикой природы и свободы. Она делает шаг, еще один. Она бежит, разрубая листья и ветки острым мачете. Что ждет её впереди? Племя грозных аборигенов? Дикие животные? Ядовитые растения? Смерть? А может она разгадает загадку вечной жизни? - А вот и не угадали! Не переношу приключения. - Почему это? - не скрывая удивления, спросила она, листая одну из книг, - все вы врете, любите, любите еще как любите. Почему это вам их не любить, а? - она поставила книгу на место и положила руки на талию. - Потому что приключения слишком дразнят меня. Читаешь, зная, что с тобой такого никогда не случится. Когда читаешь ужасы, ты даже рад невозможности обращения книжной истории в реальность. Но с приключениями все иначе, потому я их не выношу, мне от них грустно. - И не поспоришь, - она покачала головой, - но я все же люблю приключенческие романы, потому что они дают возможность испытать это самое приключение, пусть и всего лишь на трехстах страницах машинопечатного текста, - она вновь принялась шататься на своих туфлях от стеллажа к стеллажу, - а как насчет фэнтези? - она задорно подмигнула мне, глядя поверх стеллажа. Прекрасная нимфа играла на арфе, её игра была так хороша и искусна, что птицы умолкали, и реки прекращали свой ход, лишь бы не мешать её музыке. Тонкие руки скользили по тугим струнам, и музыка текла, будто вино на пышных празднествах, бурлила и немного горчила вслед. Но откуда взялась эта горечь? О, прекрасная нимфа, грустишь ли ты о том, что люди больше не верят в чудо? О, лесная императрица, недовольна ли ты тем, что сердца людей полны зависти и лжи? Облако золотых волос кружится у тонких плеч, закрывая бледное лицо от тусклых лучей солнца. Тихие всхлипы никто не услышит, их утопит в себе музыка арфы. Её слезы - это утренняя роса на лугу, это осенняя гроза над городом, это бьющий из-под земли родник. Она, как и прежде, трепетно хранит память о тех временах, когда в мире был порядок и покой. Когда люди верили в лесных духов, сохраняя гармонию мира. Она скучает по тем временам. Несчастная лесная царица без царства. Ей хочется убегать от детишек в лесу, играть с ними в прятки и собирать ягоды. Ей хочется смотреть, как в поле работают люди, с благодарностью собирая плоды земли. Ей хочется плясать вместе с ними вокруг костра и чувствовать, как огонь греет кожу и немного обжигает одежды. И она не хочет знать, что на месте поля давно построен завод. Дети не собирают больше ягод в лесу, и празднеств у костра никто не устраивает. Она видела, как меняется мир, как растет человек. Она видела, как из маленького племени рождалась страна, как ширилось и росло человечество. Она видела войны, видела мир. Она видела слишком много, чтобы исчезнуть так просто. Несчастная лесная нимфа, играющая свою одинокую мелодию в память о тех временах, когда люди нуждались в ней. Она будет существовать еще долго, пока не умрет последний человек, который в неё верил. Но счастливым ли будет это существование? - Скорее да, чем нет. У хорошего фэнтези есть свое очарование. Абсолютная невозможная выдумка - прекрасна. - Что ж, хоть один жанр оказался вам по вкусу, - она улыбнулась, крутя свою шляпку в руках, - а вы в магазинный книг пришли за чем-то конкретным? А то мне неловко, наверное, я вас отвлекаю, - застенчиво сказала она, пятясь назад и пряча руки за спину. - Ничуть! Я хотел прикупить кое-что из научной литературы. Кое-что о слонах и мухах, - она незамедлительно оправилась в отдел научной литературы, - а потом мы могли прогуляться? Если вы согласитесь, конечно, на прогулку с джентльменом в пальто и его прокисшим творогом, - смущаясь, сказал я. - Ну разумеется соглашусь, как я могу отказать вам и вашему раскисшему творогу, у него ведь несчастное ужастье! - она развела руками, будто этим размашистым жестом хотела подчеркнуть весь трагизм произошедшего. Её неуклюжие шаги смешили пол, потому он немного дрожал сдержанным хохотом. Эта хрупкая молодая женщина создавала вокруг себя весьма причудливую атмосферу: все предметы, завидев её, начинали вдруг хохотать так искренне, что почти откровенно. Её руки ловко скользили по корешкам книг, и каждая, словно клавиша пиано, смеялась от её немного щекотных прикосновений. - Я нашла вашу книгу о мухах и слонах. Вот только она непрерывно хохочет! - она протянула книгу мне, - что за манеры? Я бы ни за что не стала смеяться покупателю так вызывающе в лицо. Я все понимаю - день пригожий, как раз для смеха, но незачем там шуметь! Это же, в конец концом, неприлично! Надеюсь, вам удастся отучить её от этой скверной привычки, и вы сможете привить ей манеры истинной леди, а-то куда это годится! - она всплеснула руками и закатила глаза, - ну что за вековой ужас! - Вы имели в виду ужасный век? - я взял у неё непрерывно гогочущую книгу, и мы направились к прилавку. - Ну да. А я как сказала? - она нахмурилась, словно я обидел её своим не в меру некорректным вопросом. Бабушка немного задремала, поэтому я тихо постучал по прилавку. Она резко выпрямила спину и поглядела на нас сонными очками. - Девушку тоже брать будите? - хихикнула она, - о! Слоны и мухи! Любимая книга моего мужа, - она пересчитала отданные ей деньги и на несколько секунд впала в забытье, - хорошего дня, - женщина улыбнулась чудной старушечьей улыбкой, какой позволяют себе улыбаться лишь пожилые мадам. Мы вышли из магазина, и он громким басом рассмеялся нам вслед. На улице пахло пылью и творогом. Огромные мухи кружили над городом и лизали облака, словно сливочное мороженное. Дома покрывались послеполуденной плесенью и пахли несвежим. Разморенный жарой город дышал тяжело, но не злобно. Камни мостовой непрерывно хохотали у нас под ногами, а каблучки её туфель все время застревали в расщелинах и трещинах. Она ругала город за столь неприглядный вид и пыталась отогнать мух от облаков, кидая в них мелкие камешки. - Но мухам ведь тоже жарко. Они летают так близко к солнцу! - возражал я. - Ну это же не повод лизать облака. Они, между прочим, загораживают нас от солнечной палящности! - она прищурилась и бросила ещё один камешек верх. - Вы имели в виду от палящего солнца? - стыдливо спросил я, не зная куда мне деться от её негодующего взгляда. - Ну да. А я как сказала? Мы зашли в молочный магазин: я купил творога, а она - немного ванильного мороженного, чтобы приманить мух к земле. Её план увенчался успехом: мухи сошли на землю, сделались совсем крошечными и с удовольствием принялись копошиться в мягкой и прохладной белой массе. Я собирал и нанизывал её бисерный смех на ниточки, чтобы сделать тебе оберег; я воровал её прямой, нежный взгляд, чтобы потом, когда мне будет мало ясности и ласки, я мог достать его из кармана своего пальто и насладиться этим простым, но очень чутким взглядом, который словно луч голубого света проникал в самые темные уголки моего сознания, освещая его изнутри. - Ах, я ведь, даже не узнал вашего имени. Это ужасно! Назовите его скорее, иначе мой берет снова загорится! - опомнился я вдруг и схватил её руки, точно от этого имени завесила вся моя дальнейшая жизнь. - Рин! - с жаром ответила, - а ваше, как ваше имя? - Лен! На её щеках запрыгали розовые пятна. Она рассмеялась громким и открытым смехом, и я тут же взял его себе, чтобы повесить в центр своего ожерелья. Я заглянул в её прозрачные голубые глаза, и увидел всю её изнутри: я увидел отважную и решительную женщину, умеющую стойко переносить любые трудности и действовать трезво, руководствуясь лишь здравым смыслом, а не правилами и моралью; и преданную, любящую девушку, прекрасную и непогрешимую в своей вере в истинную любовь; и немного чудаковатую охотницу, безрассудную искательницу приключений, безнадежно влюбленную в тайну мира, ведомая по жизни желанием её разгадать; и робкое, прекрасное божественное создание, забытое, но не теряющее надежды на лучшее. - У вас именное чудо! - Вы имели в виду чудесное имя? - и я, под стать всей улице, вдруг рассмеялся живо и искренне. Меня охватила безудержная эйфория, не покидавшая меня больше никогда в моей жизни!