октябрь 1597
- Остановитесь, взбалмошная вы девица! – кричал горбун вслед своей молодой жене, злобно потряхивая тростью и ковыляя за ней по пустому коридору поместья Сесилов. Графиня резко остановилась и повернулась, ехидно сверкая глазами. Полы ее домашнего платья, выполненного в строгих тонах, на секунду обернулись вокруг ее ног, а потом снова выровнялись. - Вы, может, не понимаете, сэр, что это было просто великолепно! О, вас там не было. - Могу себе представить, ибо я участвовал в подобном сборище. Но я не хочу, чтобы там появлялись вы! Графиня в грязном театре нижнего Лондона – уму непостижимо! - Там был граф Оксфорд, если вас это утешит, он же и пригласил меня. Ваш родственник, между прочим. - Нет, меня это не утешит. Будь это даже при дворе, ваше присутствие там меня не устроит. - При дворе, ха! Да лучше сходить в грязный театр для простолюдинов, где великолепие происходящего на сцене подчеркивается веселым гамом толпы – живой и искренней, а не лицемерной и безразличной, как при дворе, - леди Сесил в недовольстве всплеснула руками, будто это был последний ее довод. - Что, зов предков, миледи? – с усмешкой произнес сэр Роберт. Леди Анна замерла, а блеск коварства и восхищения в ее глазах угас. - Что вы имеете в виду? - Думаю, вы и сами поняли. Не можете же вы не знать, что основательница вашего рода, 1-ая графиня Хэленд, леди Марианна, была простолюдинкой, родившейся в одном из замызганных переулков Лондона. - Не сомневайтесь, я знаю историю своей семьи лучше вас, и знаю, за что Генрих V пожаловал ей титул. И родилась она в семье честного кузнеца, который снабжал оружием и доспехами всю королевскую армию. Кстати, это было двести лет назад. - Именно на этот спектакль вы сегодня ходили, не так ли? - Верно, но там не было ничего про нее. - Странно. Эдвард не мог не знать историю о женщине, которая в битве при Азенкуре* билась наравне с мужчинами – единственная женщина в армии великого Генриха Ланкастера. - Она была военным лекарем. - Но все же, взяла меч в руки. - Если бы вы присутствовали на сегодняшнем представлении, то поняли – почему. - Я никогда не стану присутствовать на сей дьявольской мессе, и вам, миледи, отныне запрещаю там появляться. - Вы не вправе отнять у меня… - Я – ваш муж! – сэр Роберт сопроводил гневный выкрик ударом трости об пол, и его совершенно не заботило, что на этот шум могли сбежаться слуги и стать свидетелями настоящей семейной драмы. – Я вправе запретить вам все, что угодно! Все эти пьесы, стихи, эти низменные развлечения – недостойные нашего круга забавы, и я не позволю вам втаптывать в грязь репутацию моей семьи. Графиня выслушала его триаду с внешним спокойствием, хотя внутри закипала от злости. Не таковы девушки ее рода: ни одна из них не сдавалась без боя деспотичным мужьям, вроде этого. - Если вас волнует репутация вашей семьи – позаботьтесь о ней сами. А у меня своя репутация, и я ее поддержу, не беспокойтесь, - леди Сесил подобрала подол платья и, преисполненная гордости, поспешила прочь, потому что ей больше нечего было сказать супругу. И что-то еще от него услышать она тем более не хотела. *** Свечи в библиотеке, служившей младшему Сесилу рабочим кабинетом, горели только на письменном столе, над которым сгорбился и без того горбатый сэр Роберт. На улице было темно и тихо, но ни улыбающаяся луна за окном, ни подступавший мрак не занимали его. Обложившись листами пергамента, книгами и запасом чернил, он скреб пером по бумаге, даже не поднимая головы. Иногда прерываясь, задумчиво глядел в одну точку на основании подсвечника, и мог просидеть так минут пять, прежде чем снова принимался за письмо. В дверь библиотеки постучали, а затем она отворилась. Сесил судорожно накрыл свои записи стопкой других листов за секунду до того, как в комнату зашла леди Анна. Тихо шелестя подолом платья по ковру, она подошла к столу и присела рядом с мужем. - Уже поздно, милорд. Вы еще долго не планируете ложиться? – спросила она обыденно ласковым тоном, как будто никакой ссоры накануне не было. Ссорятся они и без того часто, так что же, ножи точить из-за этого? - Я пока позанимаюсь делами королевства, это намного важнее сна. Ложитесь без меня, миледи, - ответил Роберт, решивший поддержать перемирие. - В таком случае, когда вы закончите, я, скорее всего, буду уже спать. - Не беспокойтесь, я вас не разбужу. - Я и не из-за этого беспокоюсь. Просто хотела поговорить. Я хотела попросить прощения за сегодняшнее и объяснить, что вовсе не отказываюсь от ответственности за честь нашей семьи, - графиня положила ладонь на руку мужа, надеясь, что так скорее расположит его к себе. - Но честь женщины из рода Рейнберк тоже существует, и я не могу упрятать ее подальше. Вы же слышали о заветах леди Марианны? Все девушки нашего рода свято чтут и подчиняются им. Потому, что они и сами такие. Честь была главным для нее. Роберт про себя усмехнулся, но внешне не выдал никаких эмоций. Она так мила, когда хочет сказать: «Не обижайся, дорогой, но я все равно буду делать то, что хочу». Потому что именно это и завещала им 1-ая графиня Хэленд – поступать так, как они хотят, и не подчиняться мужчинам. Девушки Рейнберков - бунтарки до мозга костей, и все из-за этих заветов. - Этим правилам вы следовали, выходя за меня замуж? Иметь такого мужа: уродливого, хромого, хоть и богатого, но не дворянина – в чем честь для вас, миледи? Главный завет графини Хэленд предписывает хоть раз в жизни испытать любовь, и выйти замуж, руководствуясь именно чувствами, и никак не принуждением. Когда я пришел к лорду Эдварду просить вашей руки, он оставил последнее слово за вами, и вы согласились. Почему? Только не говорите, что полюбили меня, никогда в это не поверю! Выходит, вы попрали главный завет вашей основательницы. - Если вы неправильно его поняли, это не значит, что я его нарушила. В ее «Книге» сказано, что девушку нашего рода нельзя заставить выйти замуж без ее собственного согласия - мы для этого слишком упрямы, - а о личных мотивах там нет ни слова. Может, я сама так рассудила, решила принести себя в жертву ради семьи? Ни для кого не секрет, что во время правления Ланкастеров Рейнберки были приближены к королевской семье – сам Генрих VI** сватался к единственной дочери леди Марианны, но графиня отказала ему, потому что девочка стремилась служить Господу и должна была вскоре отправиться в монастырь. Но с восхождением на трон Тюдоров наша семья потеряла свое влияние при дворе. А вы, Сесилы, его имеете. Так что можете не сомневаться в том, что я никоим образом не запятнала честь женщин рода Рейнберк. - Вы пытаетесь убедить меня, что приняли мое предложение из жажды власти? - Почему бы и нет? - Потому что я знаю истинную причину, как бы вы ее не скрывали - Эдвард де Вер, - голос горбуна стал тише, будто он отдал последние силы, чтобы произнести имя Оксфорда. Но это и было бессилие – давящее и ранящее. Следующую фразу он выдавил из себя с большим трудом: - Вы влюблены в него, не так ли? Анна сделала оскорбленное лицо и гордо выпрямилась. - Ч… что? Хотите сказать, что я неверна вам? - Как женщина – разумеется, верны. Но вы не жена мне, не в полной мере. И все из-за Оксфорда. Вам всегда было интересно в его обществе, с тех самых пор, как я имел глупость познакомить вас. Все ваши помыслы обращены к нему. И, самое главное, вас очаровывает это его безбожное увлечение – поэзия. Я думаю, для этого вы и вышли за меня – чтобы быть поближе к нему и его стихам. И тут терпение графини лопнуло, и сегодня она больше не могла играть роль примерной супруги. Она вложила в свой голос всю непокорность и презрение, которое испытывала к Роберту Сесилу. - Что ж, если так? Да, его стихи великолепны, и я с благоговением внимаю каждому слову, исходящему от него. И, хоть вы – мой муж, вы не можете запретить мне слушать и восхищаться. Я и сама не позволю вам. Так как вы планируете остановить меня? Роберт смотрел ей в глаза дерзко, но так ничего и не ответил. В его голове смешались недовольство, ярость, обида, но и восхищение. Он не раз признавался себе, как очаровательна его жена в своих маленьких причудах. Графиня победоносно поднялась со стула и вышла из комнаты, считая бессмысленным продолжать уже зашедший в тупик разговор. И, только когда дверь за ней закрылась, Сесил произнес: - Внемлите стихам, миледи? Что ж, внимайте, но только не его, - и мужчина спешно схватил перо, высвободил из-под стопки ненужных листов свои рукописи и снова уставился в них, на этот раз перечитывая и оценивая то, что получилось ранее: Там, где в ветвях летает ветер мягкий, Где шепчутся деревья меж собой, Там, где ручей в траве играет в прятки, Скрываясь от зверья в тени лесной, Там, где резвятся зайцы на опушке, Где воздух на свету блестит, Там возлежит на пуховых подушках И за светилом в небесах следит Та дева, что зарю дарует миру, Та, что приносит новый день, И утром звук ее волшебной лиры - Известие, что пала ночи тень, Что Гелиос на золотой своей коляске Готов вновь по небу пройтись, Что свету, как должно быть в доброй сказке, С тьмой в битве предстоит сойтись. А, победив, дарить себя вновь людям, Пока на землю не вернется ночь, И девушка-заря на блюде Не ускользнет за горизонтом прочь. И как-то раз, когда закат спустился В лесной чертог, чтоб отдохнуть, Наш Шут, плутая, заблудился, И уж хотел в лесу прильнуть К ручью бодрящему, чей быстрый бег На поступь лани был похожий, Тут Шут увидел, как с небес Ладья спустилась осторожно По тонкой линии последнего луча, Пронзающего листья в кронах. И не было ведущего ладью коня, Лишь ветер нес ее на волнах. А правила ладьей сияющая дева, Держа поводьев золотую нить, Блистала на челе звезда рассвета, Что первая стремится утром ввысь. И волосы ее как лента вились, За ними искр серебряных поток, В глазах ночное небо отразилось, Лишь дева повернула на восток, Туда, где ложе средь цветов и ягод, Откуда завтра, чуть лишь свет, Взлетит в своей ладье, и в вышине растает, Неся в руках багряно-золотой рассвет. Шут лицезрел, не смея шевельнуться. А девушка спустилась не спеша, И перед сном решила окунуться В ручей холодный, что в траве бежал, Тот самый, где нашел пристанье Шут. И поструилась влага, замерцав, По коже розовой, как стая пут, Что нежно обнимают тонкий стан. Стоял поодаль Шут, страшась нарушить Всю благодать момента, скоротечность грез, Когда с щеки ее, как обнажая душу, Водой кристальною стекали капли слез. И все ж приблизился, но, сделав шаг, Он угодил в ловушку незатейливой природы - Вдруг оступился и, катясь в овраг, Располошил ручья шальные воды. Так и сидел, дрожа от холода стыдливо, А дева, поначалу сильно удивясь, Вдруг рассмеялась, словно диву, И из воды неспешно поднялась, Пошла по дну ручья, рождая брызги, И так, смеясь, достигла и Шута, Что взгляда был отвесть не в силах От дивного виденья божества, От ореола, что ее окутал силуэт, Мерцая в сумерках, плывя над лесом, Как стая светлячков, чей полусвет Над тьмой горит сплошным навесом. «Кто ты, о, незнакомец дивный, Забавный, неуклюжий, редкий гость? В мою Обитель ты дорогой длинной Зачем пришел, и не таишь ли злость? Тот путь, которым ты пришел, запретен. Он скрыт от смертных под навесом чар. Его не отыскать, коль ты бесчестен, Коль зол и темен лишь твой дар, Коль сердце тьмой укрыто и хранимо, Или ведет тебя лишь праздный интерес - Тропы не отыскать; пройдешь ты мимо, И за грехи исторгнет тебя лес. Но коли ноги сами пронесли сквозь чары, Коль разум пуст, а сердце велико - То оставайся! Гостю будем рады, Тем паче, что их не было давно». Так изрекла девица, подавая гостю руку. Ее Шут принял, как небесный дар, Поднявшись, он молчал с минуту, Но после, поклонившись, он сказал: «О, госпожа моя! Тропой запретной В твою Обитель, скрытую в лесах, Попал случайно я, гонимый ветром И пеленой соленой на глазах. Я - Шут, и именем сим прозван я недаром Своим отцом и матерью больной, И всеми, с кем я вырос в доме старом, Кто вместе с радостью забрал и мой покой, Забрал надежду, смех и сновиденья, Лишил мечты, и гордости лишил. Вот почему теперь я, не страшась забвенья, Навстречу неизвестности спешил. Не ведая пути, не разбирая мест и весен, Плутал я по дорогам много лет. Где только не был я! От снежных гор до сосен Раскидистых дошел чрез сотню мест. А как в твоем лесу я очутился - не известно! Я помню, что когда поспел закат, Стоял я на опушке, как раз в том месте, Буянил где за лесом водопад. И сами ноги понесли, едва заслышав Неведомый призыв, понятный им одним. Я у ручья опомнился, где шелестел камыш, И так тебя увидел, робостью томим. И вот моя история, хозяйка вод кристальных. Узнать теперь позволь твое мне имя. Чьего великодушья я должник отсталый?» Так отвечал ей Шут, клонясь поныне. «Аврора я, зари небесной отсвет во плоти. Мой лес – пристанище ночного солнца. Отсюда каждый новый день дано ему взойти, За колесницей брата моего катиться. И ты попал в Обитель жизни и огня, Но, чтоб найти здесь дом и кров, Ты должен заинтересовать меня, Владычицу священных сих лесов». «Изволь, хозяйка. Мне приют твой нужен. В уплату стану я твоим слугой, Тебя развлечь смогу в обед и ужин, Хоть шутки, танцы – что вкус прикажет твой. Могу играть на арфе – я этому обучен. И буду ждать тебя с закатом за столом. Вина подам, перину постелю в свету излучин, И убаюкаю тебя, спровадив в сон». Смеялась дева, выслушав Шута, И молвила: «Все это скучно и обычно. Поет мне каждый вечер колыбельную листва, И к одиночеству в ночи привычна. Но, знаешь, я люблю веселых песен гам, А медленный напев – того сильнее. Хотела я, чтоб кто-нибудь мне пел бы по утрам, Пред тем, как я с зарей отправлюсь в небо. Умеешь ли ты петь, Шут?» - Аврора улыбнулась, И озарилось небо тысячей огней. Но Шут потупил взгляд, тихонько хмурясь, И отвечал, не утаив ни слова, ей: «Я пел всего лишь в жизни раз, моя хозяйка, И песнь моя лилась о радости былой. Такой живой мотив, что и сплясать не жалко, Ну а теперь рыдать осталось, позабыв покой. Прошли те времена, когда меня манило пение, И ныне о страданиях одних я мог бы спеть, И потому отрекся я от мук отчаяния, О них не воспою я оду впредь. Хоть дар мой не сравнится с даром Аполлона, Не возропщу я на судьбу, не буду груб. Но петь, когда печален, я не стану снова, Лишь радости напев сорвется с губ. Лишь счастье обретенное развяжет мне уста, И лишь всевластие любви накроет душу. А до того я глух, закрыты на мольбы глаза – Не пронесется песнь Шута над сушей». Глаза Авроры вспыхнули огнем закатным; История Шута ее влекла к нему. И поклялась себе: во что бы то ни стало Споет Шут песнь счастливую свою. «Решила я! Останься, Шут, в лесу моем. Моим ты будешь другом и слугой, И, коли счастлив будешь, то споем Однажды песню мы вдвоем с тобой!» Так повелела девушка-заря, и Шут остался. Он провожал ее с утра, а вечером встречал, Обрел покой, с изгнанием расстался, И так однажды сердце потерял. Роберт отложил рукописи в сторону, какой-то частью разума не понимая, к чему завел эту шарманку. Все эти слова в уме сами собой складывались в строчки, строчки – в четверостишья, четверостишья – в строфы, и так далее. Он понимал, что это грех. Отец учил этому с самого детства. Ну, ничего, никто ведь не узнает. Как и о постыдном желании продолжать, довести до конца, увидеть свое творение в полном цвете. Черт с ним, с де Вером, он и не стремился подражать ему. Просто хотел понять, что так привлекло молодую графиню, и что влечет его самого. И то, что рождалось в его душе под эти строки, это неясное волнение в груди и туманная пелена в голове – всего этого он раньше не испытывал. Не так. Роберт расслабился, откинувшись на спинку кресла, и закрыл глаза. В ту же секунду перед ним предстал лес Авроры и образ незадачливого Шута, и вскоре он понял, что видит самого себя. Окружающая обстановка тоже преобразилась: теперь он находился в огромном зале, в котором будто пылало солнце. И все, что находилось вокруг, было Роберту знакомым. Конечно, ведь это его воспоминания. Это был бал, где он впервые встретился с Анной.август 1594
Бальный зал королевского дворца сиял светом тысяч свечей, излучающих волны удушливого тепла. Беспрестанно отовсюду лилась музыка; оркестр играл какой-то оживленный испанский танец. Звук отражался от всего, что находилось в зале: от стен, канделябров, сидений, бокалов и графинов с вином, зеркал и хрустальных люстр. По залу мельтешили фигуры дам в пышных бальных платьях и кавалеров в парадных камзолах и чулках с подвязками всевозможных цветов. Танцоры кружились, выделывали различные пируэты, смешивались друг с другом и разделялись, растворяясь в бесконечном многообразии цветов и утопая в слепящем освещении бального зала. Ее Величество Елизавета I была уже порядком стара для таких активных развлечений, и, понимая это, восседала на троне, наблюдала за веселящейся толпой, пила вино и хлопала в ладоши. В общем, тоже веселилась, насколько это позволяло ее нынешнее состояние здоровья. И, рядом с троном, как и полагалось, были они, ее верные министры - Уильям Сесил и его сын Роберт. Первый тоже был уже в преклонном возрасте, и для него вопрос об участии в основном развлечении не стоял. Роберту же только недавно исполнилось тридцать один, но и он не планировал участвовать в танцах, - просто это был человек, далекий от подобных светских развлечений. А еще он был горбуном. Вряд ли хоть какая-нибудь уважающая себя дама захочет взять в партнеры неуклюжего карлика. Собственно, никто и не хотел, так что сэр Роберт безразлично обходил танцующих стороной и упорно делал вид, что ему, в общем-то, и не особо хотелось. Зал пылал угасающими и следом вновь расцветающими красками, и среди всех ярких пятен Роберт уловил глазами одно - ало-пурпурное платье девушки, кокетливо болтающей с графом Эссексом во время очередного па с ним же. Она была черноволосой молодой особой с тонкими бледными руками, розовыми мягкими губками и заразительным смехом, делающим ее чертовски обаятельной. В танце она часто подскакивала и кружилась, отчего ее прическа слегка растрепалась, а юбка не успевала раскрутиться в одну сторону, как инерция уже направляла ее в другую. Грациозная небрежность движений молодой дамы, по-видимому, мало занимала собравшихся, потому что не все взгляды были направлены на нее, что вполне устраивало Роберта. Девушкой любовался только он. Ну, и Эссекс. Но именно это укололо младшего Сесила больше всего, и он с новой силой возненавидел бастарда королевы, признав его своим соперником во много чем еще, кроме политики. Не то, чтобы горбуну было дело до того, с кем выплясывает на балах этот попугай, но представшая картина стала ему донельзя неприятной: пусть кто угодно выкручивает с ним пируэты, но только не она. Пусть кто угодно смеется над его глупыми шуточками, но только не она. Пусть последняя лондонская шлюха принимает его руку, но только не она! Прежде скудное воображение Роберта восстало из могилы, куда всю жизнь загонял его отец, и мужчина представил Эссекса оборотнем, в ночи превратившимся из миловидного жеманного юноши в ужасное чудовище, от которого нужно спасти невинную девушку, принцессу. Самого себя же он отнюдь не воображал доблестным рыцарем, – лишь в той мере, которой хватило бы, чтобы победить монстра. Но вдруг музыка закончилась, и внезапная тишина, длившаяся всего мгновение, обрушилась на Роберта ведром ледяной воды и согнала с его разума обманную пелену иллюзий. Он снова направился в обход танцующих, и заметил у фонтанчика мужчину лет пятидесяти с кубком вина в руке. То был сэр Джеймс Рейнберк, один из английских адмиралов, участвовавших в прославленном Гравелинском*** сражении шесть лет назад. Не раздумывая слишком долго, Сесил плавучей походкой подошел к нему. - Прекрасное вино здесь подают, верно, сэр Джеймс? - А, сэр Роберт, - поприветствовал того мужчина. – Да, вино превосходное! Французское, если не ошибаюсь. - Вы совершенно правы. Вы не планируете сегодня сплясать партию-другую? Говорят, в молодости вы были выдающимся танцором. - О, нет, помилуйте! Теперь уже я стар для этого. Очень жаль, что вы не застали меня в лучшие годы, тогда бы я показал, на что был способен, да! А вы сами, сэр Роберт, выйдете «на сцену»? - Нет, что вы! Танцор из меня никакой, да и вряд ли я найду подходящую партнершу. - Отчего же? Боитесь, ноги передавите? – сэр Джеймс звучно загоготал, но даже его раскатистый смех потонул в какофонии окружающих их голосов и возгласов. – Тогда вам нужна какая-нибудь молодая резвая кобылка, вроде… - мужчина стал вглядываться в толпу, ища кого-то подходящего на его взгляд, и увидел ту самую молодую особу, с которой танцевал Эссекс. – А, вот же. Роберт тоже взглянул в ту сторону и замер, - девушка как раз направлялась к ним. «Совпадение», про себя подумал горбун, но внутри у него все сжалось от волнения. - Анна, дорогая, я все видел – ты танцевала прелестно! – жизнерадостно начал адмирал, протягивая вперед руки. Девушка задорно подбежала к ним, не переставая улыбаться. - Спасибо, дядя, на балу так весело! Я сначала боялась, а потом, когда поняла, что получается, сразу стало так легко! - Да. А, познакомься с сэром Робертом Сесилом, дорогая, - мужчина указал ей на сгорбившегося министра, не вмешивавшегося до этого в разговор. - Очень приятно, милорд, - Анна сделала быстрый реверанс, одарив горбуна милейшей улыбкой. Однако что-то говорило Сесилу, чтобы он не особо верил женским ужимкам. - Анна Рейнберк, дочь 6-ого графа Хэленда, и моя племянница, - продолжил сэр Джеймс, на этот раз обращаясь к Роберту. – В этом году ей исполнилось шестнадцать, и это ее первый бал. - Вы танцевали божественно, миледи, - промурлыкал сэр Роберт своим обыденно любезным тоном, едва присев в ответном реверансе. При этом он вдруг заметил, что его слегка потрясывает, будто в ознобе, и он еле сдержался, чтобы не превратить приторную улыбку в предсмертную гримасу. - Анна, надеюсь, ты еще не выдохлась? Сэр Роберт хотел пригласить тебя на следующий танец. - О, дядюшка, пощади меня! Прошлые партии были слишком энергичными, и на мне ужасно тяжелое платье. Это кого угодно заморит, - девушка ни на секунду не изменила выражение лица, так что можно было поверить, что причина именно в этом, но мозг Роберта упрямо выдавал иную версию. - Что ж, очень жаль, сэр Роберт. Действительно, пусть девочка отдохнет, - сожалея, развел руками сэр Джеймс. - Конечно, - любезно согласился Сесил. Уж ему-то может не рассказывать, как она устала. Ну, вот. Очередная вертихвостка благородных кровей. Сколько же их, и не сосчитать. И пусть хоть разулыбается тут, все равно это не развеет разочарования Роберта. Разочарования в самом себе. - Впрочем, - добавила внезапно Анна, - если ваше предложение останется в силе, когда-нибудь мы обязательно станцуем менуэт-другой, вы согласны? Девушка закрепила свое туманное обязательство самой обворожительной улыбкой, на которую была способна, и Роберт в знак согласия сделал еще один короткий реверанс. А предложение это остается в силе уже пятый год. ____________ * Битва при Азенкуре – прославленное сражение Генриха V во Франции близ замка Азенкур в 1415-ом году, отображенное в пьесе Шекспира «Генрих V». ** Генрих VI Ланкастер – король Англии в 1422-1471 годах (с перерывом), сын Генриха V и французской принцессы Екатерины Валуа. *** Гравелинское сражение – морское сражение в 1588-ом году к северу от Кале, закончившееся поражением испанской Великой Армады.