От судьбы не убежишь

По всей деревне выли собаки. Жители прекрасно понимали, что это означает, и поэтому закрывали ставни, проверяли по нескольку раз засовы, а потом накрывались с головой и молились своим богам. Собаки выли. Никто не сказал бы, какая на небе луна: уже несколько недель над Англией царили низкие свинцовые тучи. Но собакам не нужно было смотреть на луну — они чуяли это, и песья сущность разрывалась от непохожих желаний: уползти в самый темный угол, спрятав хвост под животом, и накинуться, рвать, защищать свою территорию. Побеждал извечный страх перед этим, и поэтому они выли. Ему тоже не нужно было смотреть на луну — контролируемое обычно желание бежать и рвать становилось нестерпимым, сжигало его тело, и на первый план выходил примитивный разум — разум животного. Собаки воют на нежить. И это значит, что этой ночью никто в деревне не уснет, слушая этот истошный, трусливый и обиженный вой. Наутро все столпились у самого богатого дома деревни — из спальни старосты слышались бабские рыдания, визгливые и гневные, детские крики, и те, кто не успел зайти в дом и столпиться, как и все, вокруг кровати старосты, с нетерпением пихали стоящих впереди. Жена старосты выла не хуже собак, раскачиваясь взад и вперед. Разодранные заляпанные простыни, разбитое окно — все говорило о том, что оборотень развлекся на славу. — Ну все, так больше продолжаться не может! — заявил мясник, с жалостью глядя на плачущих детей. — Нужно положить этому конец, лично я уже натерпелся. Вскоре толпа оказалась перед домом помощника плотника, только теперь многие были вооружены вилами, лопатами и серпами. Потрясая мощными кулаками, мясник подступил к двери. — Выходи, выродок! — гулкий бас разбудил бы и мертвого. — Выходи, а не то!... Дверь жалобно скрипнула, отворяясь, и высокий сонный парень удивленно сощурился, глядя на воинственную толпу у своего дома. — Глядите, глядите! — истошный женский крик заставил его вздрогнуть. Жена старосты пробилась вперед, обличительно потрясая пальцем. — Даже не отмылся после всего! — Чего вы? — спросил плотник, почесывая лохматую голову: на пол посыпались прутики, пыль и засохшая глина. — В первый раз, что ли? — Вот именно, что не в первый! — крикнула мельничиха. — Надоел! — Да что вы, я ж ничего не сделал, — в карих глазах парня появился испуг. — Не сделал? Не сделал? — визгливо заорала старостина жена. — А кто ко мне в дом ночью вломился? Кто мои простыни шелковые, из Ирландии привезенные, изорвал? Кто на них грязным катался? — Мой мя-я-ячик, — присоединился к ней ее сын, размазывая слезы по щекам. — Любимы-ы-ый! Порвал! — Совести у тебя нет, псина ты бездомная! — напустился на плотника мясник. — У ребенка любимую игрушку испортил, простыни порвал, все кости у собак деревенских утащил, и ведь из вредности все! Уж лучше бы ты овец задирал, не оборотень, а смех один! — Вон из деревни! — крикнул кто-то в толпе. Плотник беззащитно выставил перед собой руки. — Да ладно вам, люди, — растерянно сказал он. — Вся моя семья тут жила, куда ж я пойду? — Все Крулы были нормальные, не то, что ты! Если оборотень — так нормальный, овцы-другой в месяц не досчитывались! А ты — позор своего рода, только и знаешь, что мячи гонять да в лужах купаться. — А потом на простыни! — завопила старостина жена. — Вон из деревни! — Вон! Вон! — эхом отозвалась толпа. Тим Крул, помощник плотника, беспомощно посмотрел на наставивших на него вилы людей и понял, что его спокойная и понятная жизнь закончилась.