Странники

Дождь полил неожиданно. Он не обратил внимания ни на умирающее в агонии небо, ни на жалкие капли воды, что оно выплёвывало, захлёбываясь в отчаянии. Всего лишь очередной мегаполис. Одиночество знал, в нём здесь не нуждаются, им здесь живут и дышат. Он помнил, сколько душ вобрал в себя этот серый, безликий, почти пепельный город, скольких проглотил, перемолол и выплюнул, скольких изменил, вывернул и бросил на обочину жизни. И понимал, места идеальней не найти. Отчаяние города одиноких сердец хватило бы на тысячу жизней, он мог бы остаться здесь навечно, если бы только ему не претило однообразие. На далёких островах его уважали и любили, в холодных городах-консервах лишь кляли и ненавидели. Он выплёвывал ненависть в ответ и продолжал угрюмо брести в потоках вечно-спешащей толпы. Столицы пролетали перед его глазами, подобно скоростным монорельсам. Они напоминали ему размалёванных куртизанок, готовых принять в свои объятия любого, кто решит оставить свой кошелёк, не сердце. Гонконг не стал исключением. Яркий, разукрашенный по ночам, как живописный фейерверк, он тускнел днём, как тускнеют неоновые лампы, уступая величию солнечного светила. Высокие монолитные здания напоминали ему колья на полях сражений. Эти квадратные каменные глыбы протыкали простуженное небо, пачкая облака серостью будней. Люди, как на картинах чёрно-белой киноленты, скользили по узким тротуарам, умудряясь почти не касаться плеч друг друга. Здесь научились жить, не оставляя отпечатков чужих ароматов, делать лёгкие шаги, пролетая над поверхностью асфальта, и никогда не оборачиваться, выплёвывая на ходу краткие вежливые фразы. Набережная на аллее звёзд имела собственное очарование в его глазах. Она была частью города, и в то же время находилась вдали от него. Деревянные подмостки противно скрипели под тяжестью его шагов, но успокаивающий ветер, казалось, не проронил ни звука. Степенно прогуливаясь по излюбленному месту многих туристов, он с удивлением отметил, как пусто стало вокруг. Забавно, что льющаяся с неба вода может заставить людей убегать. Он ни в чём не терпел полумер, поэтому, раскинув руки в стороны, откинул полы плаща и уверенно посмотрел наверх, ожидая грохочущего ливня, на меньшее был не согласен. Когда на сереющем от тоски небе осклабилась молния, чья-то прохладная рука скользнула на его плечо. Он обернулся, задохнувшись на полувздохе. Показалось. Ощущать её немое присутствие было почти что одержимостью, болезнью. Если бы однажды какой-нибудь сумасшедший, сумевший заметить его краем глаза, спросил бы, помнит ли он её, он не смог бы ответить наверняка. Её черты давно стёрлись из чертогов памяти. Единственное, что роднило с ней, соединяло тонкой, невидимой, но прочной нитью - его вечное молчание, врождённый порок и избавление от ненужных, бесполезных слов. Быть немым не так уж и плохо, когда в мире итак слишком много кричащих глупостей. Когда дождь закончился, он заметил Луну, облокотившуюся на перила. Она искала молчаливым взором лёгкие всполохи радуги на небе и крепко сжимала в руках зонт. Луна не любила дождь. - Ты знал, что молнии - улыбки небес? Он кратко кивнул в ответ, снимая с себя мокрый плащ. Его вечная собеседница любила бросать пространные реплики в пустоту. Порой, Одиночество недоумевал, что она потеряла среди бетонных коробок серого мегаполиса, когда всем сердцем любила яркий и тёплый Макао. У неё была своя одержимость, снедаемая болезнь, которая истощала её каждые семь дней, словно родовое проклятие. Возможно, именно от неё она и скрывалась за стенами ненавистного дождя. Он никогда не задавал вопросов. Время медленно струилось, как стекающие с поверхности крыш, капли воды. Они уже скрылись в сплетениях улиц, ища свободу в удушающих высотках. Жаль только, что в городах, гудящих как огромный улей, даже высота не спасала от тяжести повседневности, нависающей на плечи. Расположившись в уютном кафе с видом на панораму ночного города с чашкой яблочного чая с корицей Луна любила рассказывать, как в искусственно-воссозданной Венеции под ненастоящим голубым небом она наслаждалась звучными певчими голосами гондольеров, чувствуя себя частью манящего маскарада. Бывшая колония казалась ей восьмым чудом света. Она без устали расписывала каждую колонну в руинах покинутых зданий, каждую крохотную улочку, встреченную во время бесцельных прогулок, развалины великих соборов и множество уютных магазинчиков. Тысячи чуждых ему мелочей. Её слова плотной вуалью окутывали сознание. Они отвлекали его от непрошеных воспоминаний. Одиночество понимал, что нуждался в ней также сильно, как отчаянно нуждался в нём этот город, тысячи других городов. Когда Луна замолкала, он скользил взглядом по её молчаливому стану и выискивал в нишах долгих пауз тысячи недосказанных междустрочий. Его взгляд щекотал нервы, и в то же время неимоверно раздражал. Хранительница ночи не терпела, когда её читали, словно раскрытую книгу. Поднявшись на ноги, она без стеснения пригласила его на белый танец. И было всё равно, что в кафе не играла музыка, её заменяла жужжащая за окном автомагистраль и стекающая с водостоков дождевая вода. Медленный танец уносил её в поток дурманящих воспоминаний, когда на месте её молчаливого кавалера, она представляла солнечный лик одного особенного странника. Странника, с которым ей отмерено всего семь встреч в году. Семь жалких встреч под покровом застилающей темени, когда двое влюбленных, как выслеживаемые преступники, могут увидеться лишь на пару кратких минут. Но каждый из тех мигов - ей казалось - она помнила настолько отчётливо, что могла пересказать в мельчайших деталях, и в то же время никогда не смела делиться своей сокровенной тайной. Не могла представить даже, чтобы кто-то посторонний мимолётно ухватил кусочек её сказки, пусть даже такой эфемерной и нелепой. Одиночество молчаливо подыгрывал ей в такт, рефлекторно вальсируя между опустевших стульев. Он бы представил на месте своей мечтательной собеседницы другое лицо, если бы помнил, если бы не прекрасно понимал, что даже полумифические боги не в силах воскресить тех, кто покинул эту изнанку реальности. Небо давно укрылось тёмным покрывалом и тонуло в россыпи звёзд. В застывших мерцающих каплях дождя на грязном от разводов стекле ему причудилась яркая улыбка молнии. Он хотел произнести это вслух, но забыл, что не может говорить. Сколько ступенек отделяет его от выдуманного рая? Только Тишина знала ответ.