Черные птицы

Опять новая квартира. Привычный уже дом в три этажа. Они опять меняли место, чтобы запутать следы. Да, если бы кто-то смог напасть на их след, было бы чему удивиться – мертвая героиня войны, сбежавший с тюрьмы пожиратель, переписка с темными магами, разбитые окна, две чашки горького кофе на кухне, одна на двоих постель, холодные утра, крики во сне. Эти дети слишком долго играют в боль. - Завтра, - пробормотала Гермиона, сидя на кресле. Завтра вечером они должны возглавить в Малфой-мэноре воссоединение пожирателей. И потом каким-то способом убить их. Убить более двух десятков людей, пусть плохих, пусть тоже убийц, но они должны были лишить жизни других. Гермиона не могла не задумываться об этом. Все чаще она вспоминала те моменты, когда убивала. Два раза. Два раза в ней умирала старая Гермиона Грейнджер. Какая-либо Гермиона Грейнджер. Оставался лишь пустой сосуд, которому ничего не стоит убить человека. На дверях висели их наряды, дорогое нарядное платье, отутюженный смокинг. Каждый раз глядя на них, девушке хотелось сжечь их вместе со всем домом, со всем миром. Как-будто они собирались на бал, как-будто завтра будет праздник. Конечно, они станцуют на их телах, они поздравят себя с тем, что еще раз убили себя в себе. Она уже слышала взрывы салютов в ушах – завтра будет праздник. - Давай руку, - отвлёк ее голос Малфоя. - Что прости? – девушка обернулась. Он сидел на кровати, размешивая в маленькой баночке черную краску, в его руке была кисточка, - Что ты делаешь? - Я собираюсь сделать тебя приверженкой Волдеморта, - ответил он, помешивая краску. Гермиона удивленно подняла брови. - Черная метка, Грейнджер. Это сильная магия, это символ верности. У истинного пожирателя она, конечно, не исчезла после смерти Лорда. Они будут носить ее всю свою жизнь, она даже может перейти детям. У нас ее нет – мы ее нарисуем. Гермиона нервно рассмеялась. Он что серьезно решил нарисовать Метку пожирателя?.. - Ты в своем уме? - Мы собираем завтра Пожирателей заявляя, что мы самые рьяные приспешники Лорда. Но у нас даже нет его метки. У меня встречный вопрос – ты в своем уме? Хоть как странно это не звучало, но девушка начинала понимать, что он пытается сказать. - И ты хочешь ее просто нарисовать? - Ты предпочитаешь настоящую татуировку? На краску наложены заклятия, ее нельзя ни смыть, ни стереть, только специальным зельем. Так что давай руку. Девушке ничего больше не оставалось, как сесть рядом на кровать, протянув ему свою левую руку. - Ты принимаешь метку? – почему-то спросил он, чуть ухмыльнувшись. Девушка лишь неопределенно кивнула. Драко взял ее руку и начал рисовать. Гермиона вздрогнула, то ли от его прикосновения, то ли от того, что на ее запястье вырисовывалась метка того, против кого она так долго боролась, того, кто уничтожил все, что она когда-либо любила. Все обретало какой-то страшный смысл. С каждым мазком, с каждой линией, с каждым прикосновением кисточки. Она принимала метку Волдеморта. Пусть нарисованную, пусть не по-настоящему, пусть он мертв – на ее запястье была его метка. Драко уже закончил и рисовал метку на своей руке, но девушка не могла оторвать глаз от своей руки. В этом был смысл, в том, что Волдеморт все еще жив, что он победил. Она живой тому пример. Она стала убийцей. Совсем как и те, против кого вела эту войну. Она предала тех, кто умирал на этой войной. Она провела пальцами по переплетенной змее – краска быстро высохла. - Ты точно помнишь, как она выглядела? - Слишком много раз я пытался выжечь ее взглядом, - тихо ответил парень. Гермиона вспомнила, как обводила когда-то кровью его исчезающую метку. В ту одну из ночей, когда предавала. Оставляя в горящей хижине своих друзей, она предавала их в первый раз. И потом, когда пришла к Малфою, когда его губы клеймили ее лоб, ее губы, ее шею, она предавала. Когда уходила от Невилла, когда спасала Драко из Азкабана, когда не убивала его каждый раз – она снова предавала. Когда убила в первый раз, когда убила во второй раз – она предавала все то, что у нее было. Она не смогла спасти их в ту ночь, но она продолжала предавать их память каждый день после. Девушка не могла остановить поток своих мыслей, который опять стремился не туда. - Поговори со мной, - проверенный способ – те же слова спасения, - Расскажи мне что-то хорошее. - Что хорошее? – удивленно переспросил парень, он также не отводил глаз от своей метки. - Что-нибудь хорошее, - повторила девушка. Драко не мог ответить, не мог вспомнить. Он мог бы рассказать новости или пересказать их завтрашний корявый план, мог бы придумать что-то. Но хорошее – это было сложно. - Когда-то ты сломала мне нос, - усмехнулся Драко, вспоминая, как девушка ему зарядила в нос, - Наверное, это хорошее. - Нет, вне школы, - она не могла больше думать о них. Думать о себе и своем предательстве. Драко задумался, грустно усмехаясь. Наверное, это неправильно, искать среди переполняющих голову мыслей, хоть одну хорошую. Перед глазами мелькали какие-то вырванные с памяти фрагменты, вспышки. Чьи-то улыбки, чьи-то слова… Тех, кто уже никогда не улыбнется, ничего не скажет. Ему не хотелось опять запирать своих родителей за толстой дверью самозащиты. Ему так хотелось видеть их – хотя бы в мыслях, хотя бы в воспоминаниях. Так важно было помнить их улыбки. - Знаешь, я в детстве всегда пытался стащить у родителей палочку и выколдовать своего патронуса, - усмехнулся Малфой. Он не знал, почему вспомнил и рассказывает ей это, но это было что-то хорошее, - А я не выговаривал букву «р» и гонял по дому, истошно вопя: «Патлонус, патлонус». Оказывается, есть такое заклятие, патлонус, оно выколдовывает мыльную пену. Наверное, это специально продумано для таких героев-волшебников шести лет, каким был я. Гермиона улыбнулась, и это было странно. Улыбаться. Не сводило скулы, не болели щеки, она не заставляла себя растягивать губы, она просто улыбнулось. Искренне. Двери запирались, щелкали замки. Пожалуйста, Драко, запри их сильнее. - Отец жутко злился. Кричал что-то вдогонку. А я бегал по дому, размахивая палочкой, с которой вылетало огромное количество пены, что быстро заполняло все коридоры нашего дома. Мама потом долго убирала, отец долго орал… Но это было что-то хорошее. - Что? – запнулся Драко, глядя на улыбающуюся девушку. Эта улыбка была странной, непривычной, так улыбалась Гермиона когда-то в школе, - Не веришь? – грозно спросил он, вскакивая с кровати. Он отставил баночку краски с кисточкой и достал с заднего кармана палочку, взмахивая перед собой. - Патлонус, - и с кончика палочки струей выстрелила мыльная пена. Он махал ей вокруг, заливая пеной всю комнату. Комнату наполнили сладкие запахи, цвета пены менялись – вишневая, клубничная, шоколадная… Такая пена была в ванной старост в Хогвартсе, в такой пене Гермиону в детстве купала мама. А Малфой продолжал кружиться по комнате, обволакивая себя пеной, превращаясь в белого мыльного снеговика. Он практически не видел ничего вокруг, мыло щипало, глаза слезились, голова начинала кружиться. Он рассмеялся, звонко расхохотался, словно ребенок, словно ему снова шесть лет и он стащил у мамы палочку, словно снова был счастлив. Сам удивлялся своему смеху. Щипало в глазах, но совсем не от пены. Его мама красиво танцевала, так легко-легко, словно магловская балерина. В их доме, где все комнаты большие и светлые, она изящно кружилась в танце, весело смеясь. Драко будто слушал своей смех со стороны, он смеялся совсем, как она. Такое забытое воспоминание, сколько ему было лет, когда он последний раз видел ее танцующей – двенадцать, восемь, шесть?.. Как она кружила его на руках, учила разные па и заставляла ровно держать спину. Потому что аристократы должны уметь танцевать, потому что ее сын должен уметь танцевать. Так хотелось ее вспоминать, ее улыбки, ее зеленые платья, ее закладки в книгах… Не полутень во мраке, не измученную женщину, а его маму, ту, которую он знал, ту которую так любил Люциус. Он смеялся. Мокрый от пены, он кружился по комнате, словно в детстве. Еще чуть-чуть и он почувствует тепло маминой руки в своих ладонях, еще миг и внезапный голос отца назовет их стрекозами. Его остановил другой смех. Ее. Такой же непосредственно-детский. Такой незнакомый ему, но приятно щекочущий слух. Она смеялась, эта девочка смеялась. Малфой замахал руками, избавляясь от пены вокруг, чтобы взглянуть на нее. Гермиона все так же сидела на кровати, подогнув под себя ноги. Немного пены запуталось в ее волосах. На кончике носа тоже была пена. И она заливалась хохотом настолько, что на глазах проступали слезы. Он вспомнил об Гермионе Грейнджер, старосте-заучке, что весело хохотала в коридорах со своими друзьями. Он сегодня впервые увидел ее, оказалось, она не умерла в той хижине. Гермиона не могла отвести глаз от этого мальчишки. Мальчишки, что беспомощно барахтался в пене, кружился по комнате с палочкой, так задорно смеялся. Его рубашка насквозь промокла, и расчесанные волосы взбились мокрыми прядями в подобие птичьего гнезда. Этот мальчишка был Драко Малфой. Тот самый Драко Малфой. И Гермиона на миг задумалась, как это, когда Драко Малфой искренне смеется, когда Драко Малфой отдыхает с родителями, когда Драко Малфой читает книгу. У них никогда не было шанса увидеть, не было шанса испытать такие простые эмоции. С юных лет втянутые в эту войну, им перечеркнули детство, их разучили смеяться. На несколько минут, они замерли, глядя друг на друга, ища в глазах человека напротив свое потерянное детство, пытаясь уловить в воздухе отголоски их смеха. Что-то слишком опасное промелькнуло между ними. Слишком опасное, чтобы не заметить. Надежда. Драко опустил палочку, плюхнувшись в кресло. Голова все еще кружилась, он прикрыл глаза, чтобы успокоиться. - Высуши меня, - пробормотал он сквозь улыбку. Гермиона взмахнула палочкой, делая одежду Малфоя снова сухой и теплой, еще один взмах – и пена медленно начала испаряться, оставляя за собой приторно-сладкий запах малины. - Это было действительно что-то хорошее, - сказала она, вдыхая ароматный запах. - Наверное, я сам его придумал, это заклятие. Величайший маг современности, Драко Малфой, придумал, как выколдовывать цветную пену – так напишут в книгах, - он все еще улыбался. - Это достижение, величайший маг современности Драко Малфой, - согласилась девушка. Она опустила рукав рубашки настолько, чтобы метки не было видно. В ее ушах – все еще искренний смех, и человек рядом сумел запереть все двери ее ненужных мыслей. Она хотела себе позволить надеяться хотя бы еще пару минут. Драко прикрыл глаза – в его мыслях танцевала красивая женщина. И так приятно было за ней наблюдать. Большой филин влетел через распахнутое окно – черная птица, словно напоминание, словно предупреждение, словно угроза. От их боли, которая не терпит обмана, которая ничего не забывает и готовит час расплаты. Даже за этот минутный смех, за эту разноцветную пену, за слишком опасное для произношения слово – надежда. Но они позволили себе сейчас не обратить внимания на птицу – это всего-навсего последнее письмо-подтверждение. Они украли у судьбы пару минут надежды – было бы глупо не насладиться ими сполна.