Черные птицы

- Ты что всю ночь так сидела? – спросил Малфой, когда проснулся и увидел, что девушка так и сидит в кресле у открытого окна. - Ты кричал во сне, - сказала Гермиона, оборачиваясь. В эту ночь она так и не смогла уснуть, не захотела уходить в пустую комнату от этого открытого окна, что давало возможность дышать. - Мне иногда снятся дурные сны, - пожал плечами Драко. Конечно, он знал, почему кричал. Его мать, падающая ему под ноги от заклинания, слезы отца, которые он видел первый раз в жизни, - картинка все еще стояла под глазами. Да, ему хотелось орать каждую минуту этой жизни, но только во сне он не мог контролировать себя, только во сне он мог позволить себе скорбь. И даже не имело значения, что Грейнджер стала этому свидетелем. - Может, расскажешь о своей гениальной идее уничтожить Пожирателей, - спросил он. - Зло должно быть уничтожено, - просто ответила девушка, наблюдая за пустынным городом. Она встала и закрыла окно. - Конечно, вечная альтруистка Грейндежр, - ухмыльнулся парень, вставая с кровати. В одних штанах, с красной отметиной от подушки на щеке, он, казался, совсем ребенком, - Победить зло, спасти мир, даровать миру добро, вся та же великая цель. Только методы изменились. Что, теперь ты готова убивать плохих парней ради этой священной миссии? Продолжаешь дело своего наставника, Поттера, да? Драко подошел к ней и уселся на подоконнике. Он пришел сюда, только чтобы уйти с дома, уйти с той обители смерти, где, словно в котле, варятся его родители. И она так вовремя сунула ему в руку адрес, куда можно сбежать, но парень все еще не понимал, чего она хочет. Какие-то такие гриффиндорские истории о падении Лорда, преследовании Пожирателей, восстановлении порядка… - Пусть это просто будет месть для тебя. За твою мать, - Гермиона устало повернула глаза на Малфоя, ей не хотелось говорить об этом. Не хотелось вообще ни с кем говорить. Драко пропустил мимо ушей слова о своей матери. - А что это будет для тебя? Продолжаешь вашу игру в героев, да? Все умерли, а Грейнджер осталась в игре? – он прищурил глаза и наблюдал за девушкой. Она сильнее вжалась в кресло. - Нет, не говори этого, я не смогу, - тихо сказала она, едва шевеля губами. - Что не сможешь? – он повысил голос. Его раздражала ее безразличная маска на лице, ее усталый голос. Будто она самая большая мученица на земле. - Понять, что твои друзья мертвы? Понять, наконец, что мир совсем не такой, как ты себе его придумала, и не подчиняется твоим правилам? Просыпайся, девочка, добра нет, зла нет. В этом мире есть убийства и боль. В этом мире Гарри Поттера убивают. Здесь герой не доходит до конца, эта сказка не закончится свадьбой. - Не надо, - ее голос стал еще тише, она почти умоляла. Просто не могла сейчас погрязнуть в том, откуда, знала, не смогла б выбраться. Но Малфою уже было сложно остановиться. За много дней, он в первый раз мог чувствовать что-то, кроме боли. Раздраженность, злость. И это в любом случае куда лучше. Его раздражала эта девчонка, которая даже после всего этого, пыталась что-то доказать, пыталась верить в тот мир, которого не существует. - Нельзя жить в выдуманном мире, дурочка. Думаешь, все образумится? Думаешь, твои мальчишки – это какая-то сакральная жертва для всеобщего блага, думаешь, что их смерти не напрасны? Так вот, они зря умерли, глупо, из-за чьей-то войны, из чьего-то мира. В этом нет никакого смысла. - Пожалуйста, прекрати, - девушка тихо прошептала эти слова, - Я всего лишь человек, Малфой. Наверное, ты не знаешь, что это такое. Когда все вокруг тебя, вся жизнь рушится, все, кого ты любишь, исчезают, а ты остаешься. Мне больно, до безумия больно. Я не хочу… Он рассмеялся, страшно, как-то по-дьявольски. Ей больно, да что она знает о боли. Он спрыгнул с подоконника и подошел ближе, его глаза налились кровью и резко контрастировали с бледным лицом. - Тебе больно? А ты видишь ее, свою боль? Видишь, как она убивает тебя каждую минуту? Видишь, как она душит тебя, разрезает твое тело на части острым ножом, высасывает с тебя кровь, словно вампир, ты чувствуешь ее клыки у себя на шее? Ты слышишь хруст, когда она ломает тебе кости, вырывает тебе волосы, выпаливает глаза? Ты слышишь ее шаги, своей боли, когда она подходит сзади и накидывает на голову мешок, начиная избивать? С каждым рассветом, с каждым движением, с каждым вдохом, ты видишь свою боль? Гермиона замерла. Парень перед ней действительно выглядел безумным, абсолютно избавлен рассудка. Его голос разбивался эхом об стены, а слова застревали в памяти, рисуя страшные картины. - А я вижу. Каждую гребаную минуту, - Малфой понимал, что слишком громко кричит, слишком много лишнего говорит, говорит то, что никто никогда не должен был услышать. Но уже не мог остановиться. Слишком много слов собралось в голове, слишком много, чтобы удержать их несказанными. Какая разница, что она подумает, что узнает, ему было все равно. - Я сошел с ума. Свихнулся. Чекнутый псих. Мазохист, - он выкрикивал каждое слово, будто набивал на себе очередное клеймо. Неважно, что он об этом пожалеет, сейчас было главным сказать это все, услышать свои слова со стороны, сказать все то, что так долго собиралось в его голове. - Мне все равно, Малфой. Весь этот мир ненормальный, а ты всего лишь часть этого мира. Почти логично, - она хотела прекратить этот разговор. Она не хотела знать, о чем думает Малфой, и не желала, чтобы он знал что-то о ней. Этот разговор не имел ни малейшего смысла. - В том то и дело, никому нет дела, - Малфой не собирался останавливаться, - А знаешь, что самое ужасное во всем этом бреде, как в твоем, так и моем? Что мы все еще живем. Посмотри на себя, что в тебе осталось? Ничего. Пустая, глупая кукла. У тебя ничего нет. Ничего. Хочешь, убью тебя, заберу всю твою боль, а? Нет, ты не хочешь умирать, иначе давно это сделала бы сама. Ты все еще жива. Как и я. У нас нет, для чего жить, ни одной цели, ни одного смысла, но мы все еще цепляемся. Зачем? Вопрос, словно материальные тиски, сдавливал голову. Девушка потерла руки глазами, будто избавляясь от навязчивых видений. - Я не знаю, - все, что могла она сказать. - Я тоже не знаю, но все еще живу. Все, что я чувствую, - боль. Все, что я хочу, - забыться. Какого черта я еще живу? – Драко уперся руками об перила кресла, в котором сидела девушка. Она чувствовала его дыхание у себя на лице. - Я не знаю, - тихо повторила она. Его глаза были слишком близко, она могла разглядеть даже синеватые вкрапления в глазах, что всегда казались серыми, и куча вопросов, на которые она не знала ответов. - Ты же все знала, Грейнджер, - продолжал он, - Давай же, разум, не душа, его не убивает боль. Скажи мне, какого черта у нас не хватает сил закончить все это? Разве ты на что-то еще надеешься? - Нет. - Ты ведь тоже осознаешь, что эта месть, лишь глупая отмазка. - Да. - Это трусость? Ты сказала, что я трус. Все дело в том, что я боюсь закончить все или я настолько сошел с ума, что мне в радость доставлять себе боль? Гермиона обхватила голову руками, хотелось встать и выбежать из комнаты, куда-нибудь, подальше от его пристального взгляда, от его вопросов, которые она задавала себе каждое утро, и ни разу не нашла ответа. Она не знала, что ему ответить. Действительно ли она боялась умереть? Почему не сделала этого раньше. Почему-то так важно всегда было выжить. А вопрос зачем – отходил на второй план. Даже если все мечты, все будущее умерло, даже надежды, той, что уходит последней, не осталось. Ничего не осталось. Малфой шумно выдохнул, отступив назад. Он знал, что не услышит ответов. Гермиона плакала. Крупные слезы градом скачивались по щекам. Она встала с кресла. Ее руки дрожали, и девушка лишь после нескольких попыток смогла достать с кармана палочку. Она подняла ее, направляя на парня напротив. - Давай, - ее голос походил на предсмертный хрип, - Давай покончим с этим. Малфой был на удивление спокойным, не было сил уже кричать. У него совсем не осталось сил. Он был уверен, что готов умереть. Сейчас, от ее заклинания, в эту минуту. Он не мог представить смерть, как он представлял боль, он не боялся. Он просто слишком устал жить, даже не жить, в их случае – выживать. Драко достал свою палочку. Кончики их палочек почти соприкасались. Гермиона плакала, ее рука сильно дрожала. Малфой наоборот держался уверенно, будто знал, что это единственно верная вещь, которую они могут сделать. Закончить все это, избавить себя от этой глупой, бессмысленной жизни. Пара слов, несколько секунд – и все закончится. В окна опять бил дождь, будто пытался достучаться до двух людей в комнате, что решили свести счеты с жизнью. Только неизвестно, хотел ли он воспрепятствовать им, образумить или же омыть их мертвые тела. Где-то сверкали молнии, и этот магловский город содрогался от грома. Как будто небо плакало о чем-то, может, о том, что дети не должны вести войну, может, о том, что дети не должны умирать. Свечи в старых канделябрах почти погасли, много вечностей остановились в этой комнате, готовых принять еще пару душ, унести с собой и даровать им покой. Где-то сверху играла музыка, где-то там веселились маглы, которые, наверное, умели жить. Двое молодых людей все еще стояли друг перед другом, протянув перед собой волшебные палочки. Этот город никогда не поймет такой извращенной версии Ромео и Джульетты. Дождь разбивался об окна, пытаясь что-то сказать, стекло не пропускало его слова. Время остановилось, оставалось лишь остановить жизнь… Первой упала палочка Драко, просто выпала из пальцев. Парень продолжал еще стоять с вытянутой перед собой рукой, на предплечье которой змеей извивалась вытатуированная метка. Через несколько секунд на землю упала вторая палочка. Рука Гермионы безвольно опустилась вниз. Словно кукловод передумал убивать и ослабил веревки. Один шаг, и она уткнулась носом ему в грудь. Ее хрупкие плечи содрогались от рыданий. Малфой охватил их руками, но это не унимало дрожи. Он уткнул голову ей в плечо. Она пахла гарью, словно только из ада, в ее волосах – пепел. Он был слишком холодным, как для живого человека, ее слезы промочили его рубашку. Все мысли о Гарри и Роне все еще были замкнуты в памяти, она плакала не о прошлом, а о настоящем. Парень сжимал ее в своих объятиях слишком сильно, слишком отчаянно, но она не чувствовала боли. Совсем не чувствовала боли. Как и Драко. Мысли витали вокруг, рисовали картины, как эта девушка в его руках убивает его, мучает, но он не мог видеть их цельно. Всего лишь блики, всего лишь штрихи. Первый раз он не мог увидеть свою боль. Стало очень тихо вокруг. Даже дождь унял свои попытки разбить окно. Они не смогли покончить с этим. С жизнью. Почему-то все еще оставалось так важно – выжить. Зачем-то жить.