Россыпь однострочников по Ван Пису

Дюваль всегда вызывал у Санджи нехорошие мысли. С самой первой встречи. Впрочем, ее лучше не вспоминать. Совсем не вспоминать. Стереть из памяти, как и тот чертво постер. В начале — ненависть. Злоба, ненависть и отвращение к человеку, которого посмели назвать его, его — Черной Ноги Санджи, именем. Потом, когда лицо придурку было вправлено — даже довольство своей работой. Можно сказать, нарциссизм. Это ведь тоже нехорошо. Нехорошие мысли преследовали его, когда Дюваль поражал своей глупостью, радостью и восхищением. Впрочем, последнее было даже приятно. Настолько, насколько вообще может быть приятно восхищение идиота. А идиот продолжал предлагать ему свою помощь, продолжал называть «господином» — черт возьми, это действительно льстило. Ровно настолько, насколько... ну, вы поняли. Дюваль был похож на преданную псину. Дюваль ходил за ним хвостом. Дюваль был рад, даже когда Санджи его бил. Почему-то от этого бить его хотелось еще сильнее. Ну нельзя же так слепо его обожать! Черт бы побрал чертового придурка с его чертвой... — Молодой господи~н! С его чертовой... — Молодой господи~н! Вы симпатичны почти так же, как я! Ну, это можно назвать, хм, любовью к себе? — Вы мне не верите? Дюваль всегда вызывал у Санджи нехорошие мысли. Только если в начале мысли были вполне определенного характера — побить, то теперь... — А ведь это правда, молодой господин! Бить идиота, который улыбается все это время и радуется, как... идиот? Увольте, Черная Нога Санджи не такой садист. — Я верю, Дюваль. Верю. Санджи улыбнется на глупость. И потреплет по плечу — потому что до макушки он не дотягивается. А еще он будет пытаться сформулировать, какие же нехорошие мысли вызывает у него Дюваль теперь.