Спор на жизнь

Трансильвания 1462 г.       Предсмертные стоны ужасающей песней разносились по округе, вселяя ужас в сердца селян, которых обошел стороной злой рок, оставив им самое дорогое — жизни. Когда разъяренный господарь явился в небольшую деревню, чтобы собрать кровавую дань, люди с немой мольбой падали ниц, желая отсрочить свой конец, но все их попытки были тщетны. На этот раз эта кровавая вакханалия приобрела поистине пугающие масштабы, забрав в свои объятия мужчин, женщин и даже детей, корчившихся в нестерпимой муке на острых колах. На изувеченных мукой лицах застывали пугающие гримасы боли и отчаяния, взглянуть на которые не могли даже бывалые воины, входящие в сопровождающий эскорт своего господаря.       Уже больше десяти лет Дракула был наместником своего отца и железной рукой правил Трансильванией и Валахией, внушая страх каждому обитателю этих мест. Прославившись на всю Европу не только своими вылазками против турок, но и необычайной жестокостью, с которой он расправлялся со своими врагами, Владислав по праву стал считаться одним из самых суровых правителей своего времени.       Издав в своем княжестве строгие законы, он жестоко карал нарушителей, выставляя их тела на городских площадях в назидание остальным. Ни одна деревня не смела нарушить сроки уплаты повинностей и налогов, страшась ужасной расправы, которая могла последовать за неповиновением. Справедливости ради стоит отметить, что на руках Дракулы было не больше крови, чем на руках любого правителя в средневековой Европе, однако методы, которыми он достигал поставленных целей, гремели по всей округе, делая из сурового правителя жестокого тирана-садиста, получавшего удовольствие, наблюдая за предсмертными страданиями умирающих.       Не все суеверные слухи, которыми крестьяне наделили своего правителя, были правдивы. Однако, взглянув на его высокую фигуру, медленно прогуливающуюся сквозь бесчисленные ряды несчастных, можно было с уверенностью утверждать, что он черпал удовольствие и силы в их страданиях. Эта странная, ничем не объяснимая привычка укоренилась в его душе много лет назад, когда он впервые в порыве злости предался жестокости, насадив погибших на Косовом поле воинов на кол.       Этот мрачный осенний день навсегда изменил характер и образ мыслей молодого человека, вселив в его душу ничем непоколебимую уверенность в том, что власть зиждется лишь на силе и жестокости, от которых должны трепетать сердца врагов и друзей. С того самого дня Влад не изменял своей привычке, прохаживаясь между страдающими людьми и вглядываясь в их лица, будто стараясь запечатлеть в своей памяти образ каждого посланного им на смерть.       Сейчас же эта расправа над торговцами и ремесленниками приобрела для него глубоко личные счеты, навсегда погасив в сердце властного правителя тлеющие угли сострадания и милосердия. Находя в этой мести горькое утешение, он всеми силами пытался подавить боль потери и предательства, раздирающую его изнутри. На этот раз в своем железном кулаке мужчина зажал свое сердце, с корнем вырывая из него любовь, преданность и уважение, на которые был еще способен.       Каждый крестьянин превратился для него в личного врага, посмевшего затушить светоч, который освещал его жизнь, удерживая от необдуманных поступков и неконтролируемой жестокости. Теперь же, в очередной раз испытав боль потери, он подобно бешеному псу, сорвавшемуся с поводка, кусал всякого, кто оказывался на его пути.       Последние лучи солнца догорали на горизонте, озаряя красным заревом снежные шапки, застывшие на горных вершинах. Потухающим взором Дракула проводил уходящий день и направился к вороному жеребцу, нервно рывшему землю копытом. Потрепав по морде единственного оставшегося у него друга, мужчина поставил ногу в стремя, обведя последним взглядом написанную им кровавую картину и резким движением развернув коня, коротко крикнул сопровождающим его воинам, переходя на галоп: — В замок. У меня есть еще один неоплаченный счет.       Небольшой отряд, разрывая ночную пелену, помчался по узкой горной дороге, оставив позади объятую ужасом деревню, залитую кровью плаху и мучительные стоны умирающих. Доехав до небольшой развилки, все остановились, ожидая решения их предводителя. Основная дорога, огибая огромный горный хребет, уходила в сторону, скрываясь за поворотом, вторая, более мелкая, шла вверх. Эта тропа, узкой змейкой поднимающаяся в горы, густо поросла ежевикой, но все же оставалась доступной для конных воинов, поднимающихся один за другим. Этот путь был самым коротким из всех, поэтому, презрев опасность, которая может подстерегать путников по всему маршруту, граф повернул на нее, тихо взбираясь по каменистой породе. Редкое уханье совы и равномерный стук копыт были единственными звуками, нарушающими тишину, что придавало пугающий оттенок окружающей их природе.       Показавшаяся впереди одинокая фигура, подобно ночному призраку, выплывающему из тумана, заставила воинов остановиться, поддавшись суеверному страху, лишь граф, будто не замечавший нависшей над ним угрозы, шел вперед, устремив пронзительный синий взгляд на незнакомца. — Здравствуй, Гэбриэл! Сколько лет прошло... — бросил он, оглядывая своего бывшего товарища.       Время и пережитые невзгоды оставили и на нем свою печать, стерев с лица улыбку, а с глаз — жизнерадостный блеск, что придало его чертам суровую мужественность, которая читалась на лицах тех, кто, претерпев утраты и лишения, рвался в бой, бросая вызов судьбе. Легкая щетина и мешки под глазами говорили о том, что мужчина несколько дней находился в пути, очевидно следуя по очень важному делу. — Больше десяти, мой друг... — это обращение на миг всколыхнуло в его памяти воспоминания, заставив погаснуть решительность, которая светилась в его глазах. — Помнится при нашей последней встрече я предупреждал тебя, что следующая принесет смерть одному из нас... поэтому склонен предположить, что наша встреча при таких условиях не случайна.       Махнув рукой, Дракула подозвал к себе командира своей охраны, жестом приказав проследовать вперед и не дожидаться господина. Ударив лошадей в бока, отряд растворился в темноте, окутавшей все вокруг своим непроницаемым плащом. Мужчины какое-то время сидели в молчании, прислушиваясь к удаляющемуся топоту копыт. — Не случайна... — тихо подтвердил Ван Хелсинг, посмотрев на своего бывшего товарища. — И что же сподвигло тебя, мой друг, вылезти из той норы, в которой ты сидел все эти годы? Оставить жену? Сына? — Ты... твоя жестокость и неуемная жажда власти. — Ах, Гэбриэл, не пытайся влезть в то, чего не в состоянии понять. Я тебе уже говорил об этом однажды. — Твоя жестокость перешла все мыслимые границы. Я смотрел на то, как ты убивал на поле боя, опьяненный запахом крови; стерпел, когда ты, поддавшись мести, сводил счеты с боярами, посмевшими учинить бунт; не вмешивался, когда ты учинял кровавые расправы над турецкими отрядами, приехавшими собрать дань, но сейчас, Влад, только безумец может остаться стоять в стороне. Ты превратил эти земли в залитое кровью поле, но посмотри, твоя рука занесена не над врагом, а над своим же народом. — В народе тоже есть предатели... — Ты убил ни в чем не повинных детей. В тебе не осталось даже тени того человека, которого я считал своим другом. Это были лишь крестьяне, неспособные постоять за себя. — Это были те, кто осмелился предать своего господаря, но, как оказалось, семя этого предательства зародилось с сердцах самых близких мне людей. Что ж, очень жаль. — О чем ты говоришь? — спросил Ван Хелсинг, прочитав в глазах друга ту горькую решительность, которая отражалась на лице друга лишь тогда, когда решение, принятое им, терзало его душу, сильнее раскаленного железа. — О том, что меня предал самый близкий моему сердцу человек. Тот, ради которого я был готов перевернуть весь этот мир, и оттого грех его предательства еще тяжелее, но расплата придёт к каждому из них...       Ван Хелсинг с ужасом слушал эту пугающую исповедь бывшего товарища, желавшего свести счеты со своей семьей, и все большая решимость читалась в его взгляде. Он понимал, что единственным близким человеком, оставшимся у Влада, был отец. Жена его несколько месяцев назад погибла при трагических обстоятельствах, а дети были слишком малы, чтобы вызвать такую жгучую ненависть в сердце мужчины. — Ты не можешь этого сделать... чтобы между вами ни произошло... — проговорил он, положив руку на рукоять собственного меча. — И кто же меня остановит, Гэбриэл? — с вызовом бросил он. — Я... — Что ж, как будет угодно! — прокричал он, выхватив короткий кинжал из-за пояса, пытаясь поразить своего соперника, но Гэбриэл, ожидавший этого выпада, отскочил в сторону, заставив коня подняться на дыбы.       Дракула тем временем обнажил свой клинок, подъезжая ближе. В эту секунду ночную тишину огласил траурный плач железа, ознаменовавший начало противостояния, которому суждено будет продлиться четыреста лет. Некогда лучшие друзья, братья, на крови поклявшиеся оберегать друг друга, скрестили мечи, схлестнувшись в битве. За спиной каждого воина стояла высшая сила, стократ усилившая их реакцию, выносливость и решимость.       Кони, опьяненные звуками битвы, нервно переминались с ноги на ногу, пока соперники отражали смертоносные удары друг друга. Дракула, лучше владевший приемами верхового боя, наступал, загоняя своего соперника в угол, откуда он уже не сможет выбраться. Воспользовавшись промедлением бывшего друга, одним точным ударом рукоятью он выбил его из седла, спрыгивая следом. Одним движением граф отстегнул серебряную фибулу, держащую плащ, и откинул его в сторону, чтобы не путаться в нем во время сражения. — Спокойная жизнь смягчила тебя, Гэбриэл, ты потерял былые навыки, — с усмешкой бросил Дракула, приближаясь к лежащему сопернику. — Вставай, воин должен умереть с мечом в руках, я дарую тебе эту честь.       Гэбриэл, отерев кровь, выступившую из рассеченной раны на лице, поднялся на ноги, облокотившись о ствол стоящего рядом дерева. Когда мужчина ехал сюда, он до последнего не терял надежду, что сможет вразумить своего друга, но сейчас, глядя в его холодные глаза, жгучая ненависть зарождалась в его сердце. Собрав все свои силы, он бросился на своего врага, один за другим нанося удары. На этот раз уже его противнику пришлось отступать, отражая смертоносные выпады, высекающие искры соприкасающихся мечей.       В ту же секунду лошадь Ван Хелсинга, повинуясь легкому жесту хозяина, ворвалась в кровопролитную схватку, мордой толкнув Дракулу вперед. Перехватив стремительный удар меча, он не заметил, как Ван Хелсинг выхватил из-за пояса кинжал, по самую рукоять пронзивший его грудь. Дракула издал приглушенный стон и осел, инстинктивно хватаясь за одежду своего друга. Кровь огненной струйкой поползла вниз с каждой каплей, забирая у него жизненную силу. — Клянусь богом и людьми, я отомщу... — прошептал Влад, теряя последние силы. — Прости, мой друг, — проговорил Гэбриэл, опускаясь на колени рядом с бывшим товарищем. Резко вынув кинжал, он нанес еще один стремительный удар, провернув острие внутри.       В этот момент в глазах Дракулы вспыхнула последняя жизненная искорка, затуманив его взор. Тело послушно обмякло в руках товарища, а одинокая слеза, замерзшая на щеке, так и не сорвалась с холодеющей кожи. — Боже, прости... — обняв остывающее тело друга, проговорил Гэбриэл.       В это мгновение казалось, что мир ушел у него из под ног: он не мог вспомнить ни подробностей битвы, ни того, кто двигал его рукой в этот момент. Лишь сводящие с ума голоса в голове внушали ему свою волю: один твердил о милосердии и прощении, второй об убийстве и ненависти, заставляя нанести товарищу последний удар. Совершенно запутавшись в этой непрерывающейся какофонии голосов, грозящих обернуться помешательством, он поддался злобе, разливающейся в душе, и нанес второй удар. В миг голоса стихли. Осталась лишь осознание того, что он пронзил сердце человека, много раз спасавшего ему жизнь. Гэбриэл хотел взывать к небесам за прощением, но сам не мог простить себя, хотел найти себе оправдание, но мысли в голове путались, не желая складываться в единую картину. Было лишь горькое понимание того, что движимый яростью и жаждой справедливости, он убил собственного друга, пусть даже заслужившего смерть, и это осознание нависло над ним подобно топору палача, который Гэбриэл собственноручно хотел опустить на свою шею.       Коснувшись взглядом недвижимой руки, он увидел старинный перстень, сверкавший на безымянном пальце. — Я отнесу его твоему отцу, мой друг, а после вернусь за тобой, — проговорил он, снимая семейную реликвию.       Звук приближающихся всадников возвестил об их прибытии задолго до того, как из тьмы появились их силуэты. Шестеро приближающихся воинов на полном ходу двигались к месту их дуэли. Выступив вперед, Ван Хелсинг обнажил меч, готовясь встретиться с новой опасностью, но, увидев дракона, развивающегося на знамени, подобно тому, что застыл на золотом кольце, вложил меч в ножны. — Кто ты?! — раздался громовой голос седовласого старца. — Меня зовут Ван Хелсинг, я пришел сюда, чтобы... — отчаянный возглас прервал его речь на середине. — Мой сын, — прокричал старик, спрыгивая с лошади и подхватывая в объятия бездыханное тело мужчины, лежащего на высохшей листве, — ты убил его, убил моего наследника, правителя этих земель.       В туже секунду Ван Хелсинг почувствовал сильный удар рукояти в районе шеи и рухнул на землю, выронив кольцо, закатившееся в расщелину между камнями. Старик тем временем продолжал причитать, пытаясь вдохнуть жизнь в своего сына. — Ты убил его... известно ли тебе, какое наказание грозит тому, кто посмел поднять руку на своего господаря? — давясь слезами, прошипел он. — Да. — Цена такому поступку — жизнь, — проговорил старик, устремив на него поблекшие глаза. — И я готов заплатить эту цену. Вина сего поступка не даст мне покоя в этом мире. — Кто послал тебя? Венгры? Турки? — Моя совесть, повелитель. — Раз уж ты не отрицаешь своей вины, то и в суде нет необходимости, — легкий взмах руки огласил неминуемый приговор.       Один умелый взмах копьеносца оборвал нить жизни умелого воина, доброго мужа и примерного отца, обагрив его кровью холодную землю. Будто на поле брани, пал он рядом со своим другом, соединившись с ним в холодных объятиях смерти. Ясный силуэт луны, освещавшей холодным светом округу, поблек, заливаясь красным, словно кровь, цветом, а голоса стали стремительно отдаляться, пока окончательно не растворились в темноте. А потом воцарилась пустота: пугающая и бесконечная, пустота, которая была началом и концом всего сущего, и, находясь в ней, мужчина перестал полностью ощущать себя. Он не мог сказать, жив он или мертв, даже не мог сказать, существовал ли он когда-то, повиснув в темноте, в которой не было ни времени, ни пространства. Но вскоре пропали и эти ощущения, унося его душу в мрачную неизвестность.

***

      Свет одинокого факела озарял мрачный склеп, в центре которого на каменном саркофаге стоял гроб из черного дерева, изнутри обшитый шелком и атласом. С печатью умиротворения на лице в нем лежал человек, будто в последней мольбе, скрестив руки на груди. И глядя на него, ни с чем несравнимый страх проникал в душу смотрящего.       Его никогда не страшила смерть, но, встретившись с ней лицом к лицу, он почувствовал непреодолимое желание жить. Он не видел ни райских садов, ни инфернального огня, ни милого лица потерянной любви. Была лишь пустота. Казалось, его собственное тело навеки пленило душу, заточив ее внутри, и это страшило сильнее адских мук, на которые он, безусловно, себя обрек.       Оглядываясь на свою жизнь, мужчина не испытывал ни счастья, ни разочарования, ни раскаяния, — будто все чувства разом покинули его, оставив только боль... жгучую боль предательства, которая не давала ему покоя даже в объятиях смерти. Смутно понимая, что именно клятва, данная им в последний момент, обрекла его на вечную неизвестность и пустоту, мужчина испытывал необходимость вернуться и исполнить ее, только бы прекратить эти терзания в безызвестности. — Если бы ты мог вернуться назад, сделал бы это? — послышался тихий голос, который неустанно звучал в его голове много лет. — Никому не дано вернуться... жизнь медленно утекает сквозь пальцы, подобно воде, набранной в ладони: едва ты решил напиться сполна, а руки уже опустели, — в задумчивости проговорил он. — Но если бы ты смог... мы с тобой давние знакомые, Владислав, разве когда-то твой внутренний голос подводил тебя? Разве нашептывал он тебе ложные истины? Так почему ты сомневаешься? Сделка предельно проста... — Иногда плата бывает непомерна... Что ты хочешь взамен? — Ничего такого, что итак не принадлежало бы мне по прошествии времени... всего лишь твою душу. Но ты не спеши отказываться, мой друг, подумай... разве не должны те, кто лишил тебя самого дорогого, понести наказание? Представь, пока ваши тела будут гнить в могиле, они будут вкушать с праздничного стола, разве это справедливо? А я могу подарить тебе не только сладкую месть, но еще и вечность. Ты сможешь получить весь мир... взамен же — сущая безделица. Разве ты не этого желаешь? — Те, кто предал меня, уже понесли наказание. — Так ли, мой друг? Так ли? Ты наказал палача, но ведь он является бездумным оружием в руках истинного виновника...       При упоминании об этом утихший было гнев, вскипел с новой силой, готовый вырваться наружу, подобно неконтролируемой стихии, сметая со своего пути все, что окажется рядом.       Впитав в себя все эти чувства, искуситель продолжил: — Я чувствую твою злобу, желание наказать виновных, восстановить справедливость... Разве то, что тебе предоставляется этот небывалый шанс, не является свидетельством высшей милости, желающей направить твою руку? Я предлагаю тебе справедливость, жизнь, силу, вечность, в то время как сейчас на твоем пути лишь безызвестность и пустота.       Вокруг воцарилась тишина, но, чувствуя, что чаша весов вот-вот склонится, голос вновь разнесся по склепу: — Ты сомневаешься, потому что такого еще не было, но вспомни, когда-то люди не умели излечивать раны, строить дома, ковать оружие, а порох был мифическим огнем, которым боги карали неверных, но сейчас... мы пользуемся этими знаниями, потому что когда-то кто-то не побоялся быть первым... Так почему бы сейчас первым не стать тебе? Ты первый и единственный, кому дается такая возможность, не упускай ее. — Но почему я? Разве нет более достойных? — Жребий брошен, мой друг. Ты можешь вступить в игру или кануть в небытие не отмщенным. От тебя мне нужно лишь слово. — Я согласен, — после нескольких минут раздумий проговорил он. — Ну что ж, тогда по рукам, мой друг. Твоя душа теперь принадлежит мне, я же в свою очередь исполню свою часть сделки. А теперь прощай, мы свидимся лишь тогда, когда я тебя призову. С закатом все встанет на свои места.       Сказав это, голос, который не давал ему покоя много лет, исчез, оставив после себя тягостное ощущение испаряющейся надежды и одну потерянную душу дожидаться заката в полном одиночестве и неизвестности.

***

      В мгновение возликовал темнейший князь и в райские врата влетел смеясь. Он праздновал свою победу в миг, когда свет солнечный на небесах поник, у ангелов над головой сгустились тучи и пошатнулся веры пьедестал могучий. Собрались херувимы у божественного трона, не удержав трагического стона. Взывали все к святейшему Отцу, путь преграждая наглецу, прошедшему под сводами небесного чертога, оставив свою адскую берлогу. — Ах, Отче, знаю я, тебе известно, что выиграл наш спор я честно, поэтому явился я сюда сейчас, чтоб возвестил о поражении твой глас. Ведь я потратил целых десять лет, чтоб был поступок мой воспет, не знал я отдыха в часы досуга, чтобы усилия мои ценили по заслугам, но вот всему пришел конец — вознагради меня, Отец! — Опять ты скачешь впереди коней, пора бы стать тебе мудрей. Не вижу смысла торопиться, борьба еще возобновится. Коль жизнь вдохнул ты в умершее тело, презрев известные пределы, я тоже сделаю свой ход, продолжив этот эпизод. Я окажу содействие добру, вступив в коварную игру. — Ты нарушаешь уговор, не в том ведь состоял наш спор. Условия по договору я запомнил, и обязательства исполнил. Друзей рассорил в один миг, сплел сеть кровавых я интриг, вложил и ненависть в сердца, заставив биться до конца; пришлось им пережить утраты и меч поднять, напав на брата. Я сделку графу навязал, чтоб душу он свою продал. — Все так, но ты забыл один завет — известен всем он сотни лет. Живому можно помогать, умершего — не воскрешать. Лишь мне принадлежит такое право, другим за то грозит расправа. Увлекся слишком ты игрой кровавой, но даже на тебя отыщется управа. На сей раз песня твоя спета, а на твою победу налагаю вето, но ради справедливости замечу, что стоит мне пойти тебе навстречу: я нашего раздора бремя перенесу в другое время. Пока же пусть бессмертный граф, лишившись своих смертных прав, сквозь смерть и тьму бредет один, ты понял, темный господин? — Яснее ясного, Творец, но ведь погиб и твой боец. И как же будем продолжать мы спор, коль некому давать отпор? — То будет не твоя забота, но я судьбы предвижу повороты: вернется к жизни мой борец, оденет пламени венец. Как феникс он переродится, в огне священном оперится и вступит он в неравный бой с той силой, что зовут судьбой. А что до графа, то ему, как ставленнику твоему, за каждый грех придется расплатиться и интересами своими поступиться, тогда, быть может, божье милосердие его коснётся за усердие. — Ушам не верю, что за вздор? Уж больно мягкий приговор... Готов ты в рай принять исчадие ада, чтобы от поражения не испытать досады? Он сделку кровью подписал. Достаточно! Закончен бал! Он душу продал мне сегодня, и быть ему лишь в преисподней! — Мой друг, игра еще идёт, пока ведем мы равный счёт. Смогу я даровать прощение, если сможет он грехов добиться искупления. Раскаяние его спасёт, коль веру друг наш обретет. — Не будет этого, Всевышний, твои старания излишни. Я сделал так, чтоб каждый день лицо своё он прятал в тень, и завтра Дракула увидит солнце лишь через ставни в маленьком оконце. А жажда крови станет нестерпимой, и это только ради мести мнимой. Хотя, признаюсь, я лукавил, нарушил пару-тройку правил... Забыл сказать ему о нескольких нюансах... — Считаю, все же он достоин шанса. Ведем мы бой даже за души грешных, с пути господнего сошедших. — Ну что ж, тем горше будет разочарование, которому не будет оправдания, я тебя предупредил, ведь за ним всегда следил. Семья его уж не признает, когда всю истину узнает. Ни что так душу не лишает милосердья, как предательство родных в порыве суеверья. Озлобится на весь он мир и учинит кровавый пир, но раз уж веришь ты в его спасенье, узри все сам без промедления. — Да будет так, теперь ступай — тебе закрыты двери в рай. Пора героев выпускать на сцену, они придут тебе на смену.