Ветер перемен

Каково это – проснуться от яркого солнца, сделать первый глубокий вдох и почувствовать вкус воздуха? Душистого, чистого воздуха, щекочущего нос? Канаме помнил ТОТ день – когда он вдруг отчетливо ощутил дыхание жизни, наполнившее его и заставившее открыть глаза. Это был день в янтарно-золотистой дымке. Тихий, длинный и теплый. Канаме не знал, как оказался в том месте, с которого все началось. Почему вдруг обернулся, будто бы почувствовав за спиной чье-то присутствие. И зачем так долго потом сидел на камне, вглядываясь в голубую высь неба. Первое время он не думал ни о чем вовсе. Вокруг не было ни души, и внутри него тоже зияла пустота. Такая удивительно правильная пустота, необыкновенно притягательная и не похожая ни на что больше. Восхитительная легкость. Канаме удалось сохранить в памяти то мимолетное ощущение. И он часто возвращался к нему, вспоминая ТОТ день, - и зеленеющие кроны деревьев, и сияющее солнце, и каменные плиты неизвестных ему развалин, и кристаллики росы на темном плаще, и едва слышный шепот листвы, повторяющей его имя, и... всё. Он не мог ответить больше ни на один вопрос о себе. ТОТ день – начало отсчета, отправной пункт, исток бурлящей, стремительной реки жизни, в которую он вдруг попал, выйдя за пределы лесных зарослей. Каково это – бесследно забыть о собственном прошлом, пытаться приспособиться к новому миру и чувствовать, как пустота превращается в бездонную, мрачную пропасть, в которую суждено падать бесконечно? Канаме приходилось выбирать между реальностью и призраками в собственной голове, и все предположения рано или поздно стирались из памяти благодаря свойственной лишь людям привычке... отвлекаться. Отвлекаться на мелочи и проблемы, радости и невзгоды, семью и работу. Канаме любил жену – он нашел в ней то, что искал на протяжении многих лет – часть себя. Еще больше он любил дочь – с первых мгновений ее жизни и уже навсегда. Ничто больше не занимало его так, как мысли о них. И счастье для него было в том, чтобы видеть их рядом, возвращаясь домой после работы, и быть уверенным в том, что следующий рассвет он встретит вместе с ними. Они помогали ему не задумываться о прошлом, не пытаться сломать невидимую стену, разделившую жизнь «до» и «после». Канаме почти разучился беспокоиться о себе. Но теперь бессонные ночи нагоняли тоску и тревогу. Что-то изменилось после смерти жены, отрицать это стал бы только глупец или сумасшедший. Изменилось в нем самом, вырвавшись на миг в ту роковую ночь, вспыхнув, как пламя на головке спички, и с этих пор продолжало медленно, мучительно тлеть где-то в глубине души. Удивительно – но Канаме зачем-то сохранил плащ, в котором очнулся. То ли поддавшись прихоти судьбы, то ли просто из любопытства, надеясь в будущем узнать о себе что-то еще, кроме имени. Темная, плотная ткань пахла пеплом и грязью. И, сколько бы ни прошло лет, оставалась целой, выигрывая в схватке со временем. В этом плаще Канаме хранил свой главный секрет – короткую записку, найденную им там же, в кармане, через несколько часов после пробуждения.

«Я хочу отдать тебе то, что люблю. Мир, который увидела глазами человека».

Ни подписи, ни других опознавательных символов - лишь клочок бумаги и две строчки, написанные аккуратным, мелким почерком. Без смысла, без автора. Канаме прочел послание один раз, запомнил и никогда больше не доставал его из своего «тайника». Никогда не хотелось. До того вечера, пока он твердо не решил разобраться в странных видениях, уже едва ли не преследовавших его, и отыскать потерянные воспоминания. Мужчина лежал на кровати, прижав к груди выцветшее послание из прошлого. Мысли походили на спутанный клубок, а тишина обволакивала и давила на виски. Голова болела почти нестерпимо, но Канаме лишь хмурил брови, стараясь ухватиться за связующую нить памяти. Будто бы разрезанная чужими ножницами, она всегда заканчивалась на одном и том же месте. А темнота сгущалась, и тени из дальних углов комнаты подкрадывались все ближе. "Я хочу отдать тебе... Отдать мир..." Канаме закрыл глаза. Он не понимал значение этих строк, мог лишь в сотый раз прокручивать их в голове, пропускать через себя и неосознанно поглаживать пальцем края записки. Он лежал так долго, почти не двигаясь, до тех пор, пока не ощутил вдруг чье-то мягкое прикосновение. Кажется, Канаме засыпал, и кто-то из мира сновидений явился ему за несколько мгновений до того, как тот должен был погрузиться в Царство Морфея. Кто-то невесомо гладил его по щеке с поразительной осторожностью и нежностью, словно боясь потревожить. "Мир, который я увидела... Благодаря тебе... " Канаме затаил дыхание, пытаясь вспомнить голос, звучавший в его голове. Он точно знал его прежде, улавливал интонацию с полуслова и всегда безошибочно определял настроение. Кто-то важный, близкий. Кто-то звал его во мраке, и становилось легче, как будто теплее. - Ю... Юуки... - выдохнул мужчина неизвестное женское имя. И тишина со звоном разбилась на миллионы осколков. Канаме резко распахнул глаза, отрывисто вдохнул, словно очнувшись от кошмара, и вскочил на кровати. Головокружение не позволяло даже сфокусировать взгляд, ему пришлось опереться рукой о спинку, чтобы не упасть. Темнота вокруг была настолько же густой и непроглядной, насколько ясным и лучезарным был ТОТ день, когда он пришел в себя и впервые ощутил ласковое касание солнца. - Юуки, - повторил мужчина уже отчетливее, всеми силами заставляя себя вспомнить, почему вдруг произнес именно это имя. – Кто же ты, Юуки?.. Сознание неизбежно оставляло его. Он сжал кулаки, цепляясь за остатки здравого смысла, убежденности в правильности собственных действий. Пришлось стиснуть зубы, отгоняя прочь непонятные образы, обступившие его, тянувшие к нему руки, улыбавшиеся или качающие головами. Словно вспышки, их появление отдавалась острой болью в висках и дрожью во всем теле. Канаме качнулся вперед, чувствуя затмевающую все слабость, сделал последнюю тщетную попытку прийти в себя и упал на бок. И множество невидимых рук обхватили его, затягивая в водоворот беспамятства...

***

Мужчина проснулся от звонка телефона. В комнате все так же царила тьма, и источник звука пришлось искать на ощупь. - Я слушаю, - он машинально кашлянул, услышав собственный хриплый голос. - Канаме Куран? Взгляд невольно упал на часы, Канаме напряг зрение, стараясь разглядеть, который час. Все было, как в тумане. - Я слушаю, - повторил он уже настойчивее, одновременно пытаясь сглотнуть подступивший к горлу ком. Стрелки на циферблате показывали пять утра – и кому понадобилось звонить в такое время? - Вашей дочери нехорошо. Думаю, вам стоит приехать. Куран на несколько секунд почувствовал биение своего сердца настолько отчетливо, что ему всерьез показалось, что оно могло остановиться, стоило только неизвестному собеседнику на другом конце провода подобрать менее спокойный тон для сообщения новости. - Кто это говорит? – с трудом проговорил он, убирая телефонную трубку подальше от лица, чтобы не было слышно его участившегося дыхания. В ответ раздались короткие гудки, оглушительно громкие и чудовищно метко попадавшие в такт пульса. Канаме медленно опустил руку, оперся локтями на колени и, не мигая, уставился в пол. Волнение за дочь постепенно смешивалось с плохим предчувствием и интуитивным ожиданием призрачной опасности, и все вместе мучительно неторопливо подбиралось горлу, грозя сомкнуть смертельные объятия, перекрыв кислород. Он провел без сознания всего пару часов, пребывая то ли во снах, то ли в бреду, и теперь вдруг ясно осознал, как много времени потерял впустую. Надо было забрать Ари немедленно, как можно быстрее распрощаться с этими подозрительными людьми, пригласившими ее к себе. Творилась какая-то чертовщина - Канаме сам себя не узнавал. Сознание прояснилось, он торопливо пригладил волосы, поправил рубашку и, отыскав в шкафу плащ, набросил его уже по пути к машине. По дороге Канаме уже ни капли не сомневался в том, что не нужно было отпускать дочь на бал. Странное, но отдалено знакомое чувство неприязни при виде особняка разъедало что-то в глубине души с каждой минутой все сильнее, но Куран предпочел задушить его раньше, чем затормозил у ворот. Он уверенно направился ко входу, перед которыми стоял дворецкий. Последний как-то неестественно резко отшатнулся при виде "гостя" и поглядывал на него исподлобья. - Меня зовут Канаме Куран, моя дочь должна быть здесь, - сухо бросил ему Канаме. Дворецкий лишь часто закивал, приоткрывая тяжелую дверь. Курану не было дела ни до него, ни до его поведения. В передней эхом звучали отголоски оркестровой музыки - бал еще не закончился. Подходя все ближе и ближе к залу, Канаме все отчетливее слышал чьи-то голоса. Он коснулся дверной ручки и замер, закрыв глаза и нахмурив лоб. Куран чувствовал, как звуки вокруг забираются в глубь сознания, будто бы тонкими иглами впиваются под кожу, как память до тошноты отчаянно пытается вернуться. Как будто он был отравлен, и яд затуманил ему разум, рождая из темноты неясные, непонятные образы. Но времени не было. Дверь неслышно скрипнула, Канаме вошел в зал - и волнение разом исчезло. Мысли выстроились в ряд, в конце которого оказалась единственная цель - найти дочь и увезти ее домой. Куран не обращал внимания на резко замирающие пары, так и не успевшие закончить очередной танец, не заметил, как внезапно затихла музыка, и сияющее блеском сотен свечей помещение погрузилось в давящую тишину. Он шел вперед, и все вокруг пятились, уступали дорогу, и улыбки на их лицах меркли. Гости смотрели ему в спину, словно загипнотизированные следя за развевающимся от быстрой ходьбы черным плащом, а короткие возгласы и робкий шепот утопали в размеренном ритме его шагов. На лестнице, в конце зала, Канаме увидел светловолосого мужчину, застывшего с выражением крайнего удивления на лице. Того самого мужчину, который казался ему знакомым. Впрочем, его гримаса была настолько яркой и живой, что он выделялся из толпы, поэтому Куран в любом случае подошел бы к нему. - Простите, что помешал. Я приехал за дочерью, - холодно проговорил он, подойдя к нему вплотную. Блондин был бледен, как лист бумаги, и, казалось, не дышал. Куран чуть склонил голову на бок, заметив, как дернулся уголок его рта в попытке изобразить подобие улыбки. - Вы хозяин этого дома, я правильно понял? Светловолосый кивнул, напряженно выдыхая. Он мельтешил взглядом по залу, и сам Канаме чувствовал, что его появление привлекло чрезвычайно много внимания. Мужчина выжидающе вскинул бровь, машинально ёжась. - Вы правы, - странно тихо, наконец, проговорил его собеседник. - Я Ханабуса Айдо, отец Джуна. - Мое имя... - начал было Канаме, решив, что всё-таки стоило соблюдать рамки приличия, но Айдо вдруг резко перебил его все тем же приглушенным голосом: - Мы можем пройти в мой кабинет? Куран непонимающе нахмурился, на что Ханабуса с едва уловимым и непонятно откуда взявшимся испугом поспешил продолжить: - Там нам никто не помешает, Канаме-сама. Ничего другого, как согласиться на предложение, не оставалось. Мужчины торопливо поднялись вверх по лестнице, свернули за угол, и Ханабуса, шедший первым, учтиво распахнул перед Канаме двери. Куран не придал значение чрезмерной любезности, как и тому, что Айдо, проскользнувший за ним, начал суетливо бегать по небольшому помещению, зажигая свечи и перекладывая бумаги. Его мысли были заняты другим вдруг встревожившим его фактом. Вскоре Ханабуса сел за письменный стол, а Канаме расположился в кресле перед ним. В кабинете всё равно царил полумрак, но то, как у Айдо блестели глаза, Куран видел слишком отчетливо. Мужчины молча смотрели друг на друга, и Канаме изучал каждую деталь лица собеседника, убеждаясь все больше в том, что определено знал его раньше. А Айдо паниковал и радовался одновременно, не зная, плакать или смеяться. Он едва мог сидеть на месте, изображая из себя важную шишку и сохраняя спокойствие. Его мир, с которым он едва успел свыкнуться, вдруг перевернулся в одно мгновение. - Вы назвали меня по имени... Я не представлялся, - наконец, начал Канаме. Подозрения не отпускали ни на мгновение. Ханабуса замешкался, но нашелся почти вовремя: - Сын говорил мне о Вас. Рад встрече. Айдо искренне пытался сохранять душевное равновесие, но его буквально распирало от осознания того, что произошло. Что он сейчас мог разговаривать с тем, про кого столько времени заставлял себя забыть. - Простите за такой прием, бал еще не закончился, и я ожидал вас немного позже, - наконец, медленно проговорил хозяин особняка, чтобы прервать давящую тишину. Айдо не знал, как вести себя. Попеременно поддавался то привычкам, то здравому смыслу, то собственным опасениям. Появление Канаме застало врасплох всех, а то, что сила, спавшая внутри него, теперь окружала силуэт будто бы искрящимся, темным ореолом, не поддавалось никаким законам. - Мне звонили, - Канаме говорил так, что каждое слово словно эхом отдавалось от стен кабинета. - Что с моей дочерью? Где она? - Звонили... Кто? - Айдо в замешательстве нахмурился. О происшествии он узнал от сына меньше получаса назад и надеялся сохранить это странное недоразумение в тайне. - Что произошло с моей дочерью? - вновь повторил Канаме, и интонация его голоса чуть было не заставила Ханабусу зажмуриться и затрясти головой - настолько сильным казалось дежавю. Этот голос звучал спокойно, но не был лишен красок - потому что окрасить его должен был он сам, Ханабуса Айдо. Как и прежде в попытке угадать, о чем он думал. Блондин шумно выдохнул, всё же на секунду позволив себе маленькую слабость... и улыбнулся, неосознанно поддавшись вдруг какой-то детской, давно забытой радости. - С ней все в порядке, - заверил он Канаме. - Она сейчас спит в одной из комнат, а Джун следит за ней. - Вот как... - Куран изучающе посмотрел в глаза собеседнику и, скрестив руки на груди, откинулся на спинку кресла. - Неужели ваш сын всерьез тратит свое время на подобные вещи? - Почему нет? - Ханабуса обиженно отвел взгляд. Канаме продолжал наблюдать за ним. Вопрос вертелся на языке, грозя вот-вот сорваться с губ, но мужчина не мог говорить ни о чём другом, кроме состояния дочери, пока не имел возможности увидеть ее. Вновь повисла удушливая тишина. Канаме плавно переключил внимание на письменные принадлежности на столе, несколько бумаг, заголовки которых он не мог рассмотреть из-за плохого освещения, печати, папки, пару рамок для фотографий... Ничего интересного или говорящего что-то о хозяине. Мужчина чуть наклонил голову так, чтобы одно из изображений можно было увидеть лучше. С фотографии, прикрыв половину лица веером, на него смотрела красивая женщина. В карих, чуть прищуренных глазах, угадывалась улыбка, и Канаме вдруг слишком ясно почувствовал, как на душе отчего-то теплеет, а светлую прядь, выпавшую из высокой прически, хочется убрать за ухо. Снова наваждение, вплетающее в и без того спутанные мысли ненужные вопросы. - Вы отведете меня к дочери? - Канаме неосознанно резко перевел взгляд на Ханабусу. - Не стоит беспокоиться, - Айдо, в это время как раз продумывавший план, как бы подольше продержать гостя у себя из соображений безопасности, нервно сглотнул. - Ведь Акари сейчас спокойно спит. Оставим ее пока. - А я сказал, что хочу ее оставить? - в глазах Канаме сверкнуло неодобрение. - Нет-нет, что Вы, - Ханабуса затряс руками в защитном жесте. - Вы не так поняли. Куран встал, взглянув на блондина сверху вниз. - Простите, но я больше не могу тратить время... - Третий этаж, вторая дверь направо, - вдруг выпалил Айдо, сам того не осознавая, и тут же вжался в кресло, до боли вцепившись руками в подлокотники. Канаме постарался скрыть удивление, позволив себе лишь неопределенно изогнуть бровь, коротко кивнуть и поспешить к дочери.

***

- Джун, можно тебя на минуту? Рёта сидел на перилах лестницы, ведущей на третий этаж, с тревожным видом наблюдая за гостями, расходившимися внизу. Тень и часть колонны скрывали парня от посторонних глаз, и Айдо тоже не сразу заметил его. - Да, только если это действительно займет минуту, - отстраненно бросил он, мельком выглядывая в зал, и с тяжелым вздохом добавил. - Еще масса проблем, которые нужно решить. - Действительно, ты ведь как всегда неимоверно занят, - Кирию скривил губы в подобии ухмылки. - Мог бы и помочь, - пожал плечами Джун, игнорируя неуместную иронию. Дел действительно было слишком много для одного обычного ежегодного праздника, так неожиданно превратившегося для Айдо-младшего в бесполезную, по его мнению, беготню, от которой он уже изрядно устал. Пока отец принимал в кабинете неожиданного, но не менее важного гостя, ему пришлось вежливо заставить всю приглашенную знать расходиться. Да и мысль о том, что в одной из комнат без сознания лежала Акари, не прибавляла спокойствия. - Я уже и так помог, - хмуро отозвался Рёта. Айдо даже не заметил чересчур длинной паузы. Он думал обо всем сразу, слишком тяжело было концентрироваться на одном недовольстве Кирию. - Спасибо и на этом, - Джун вновь посмотрел вниз, потом на часы, сделал странно резкое движение головой, откинув волосы чуть назад, и глубоко вдохнул. - Я бы закрыл глаза на то, что мне пришлось весь вечер следить за НЕЙ, если бы мог сейчас хоть немного понять, что происходит. - Все в порядке, Акари отдыхает, - нехотя ответил Айдо, так и не выдохнув. - Я слышал то, что Канаме Куран сказал твоему отцу, - Рёта вперил в Джуна взгляд, полный негодования. - Что ты устроил? Айдо непроизвольно дернул уголком губ. Он смотрел в стену, пустую, с выцветшими обоями, и пытался собрать мысли в кучу. А они все вертелись и крутились, словно дразня и издеваясь. - Ничего. Я ничего не устраивал. - Неужели? - в голосе Рёты появились нотки угрозы. Он тоже старался взять себя в руки, но одно только предчувствие того, что с Акари что-то случилось, выбило его из колеи настолько, что парень до сих пор не мог справиться с волнением. Давящим волнением, накатывавшим на него волнами, вспыхивающей вдруг из неоткуда тревогой, которая была точно связана не с тем, что, как охотник, он обязан был не выпускать из виду на балу вампиров их потенциальную жертву. Джун знал эту интонацию. И у него не было ни малейшего желания идти на конфликт, слишком много всего неприятного уже произошло. Он оперся плечом о колонну так, что его лицо оказалось максимально близко к уху Рёты, который тут же сделал вид, что смотрит на выход из особняка. - Это идея отца, я ни при чем. Мне самому пришлось как можно скорее увести ее с бала, чтобы хоть как-то попытаться спрятать. - И? Что скажешь по поводу продолжения вечера? - напряженно продолжал Кирию. - Если бы я знал хоть что-то, - процедил Айдо в ответ, едва не скрипнув зубами. - Прекрати допрос, мы в равных условиях. Кто-то внизу разбил бокал, и Рёта меланхолично уставился на осколки, поблескивавшие на свету. Красноватая жидкость медленно растекалась по паркету, и парень чувствовал, как самые худшие опасения внутри него точно так же расползаются, подбираются к самым отдаленным уголкам сознания. Он закрыл глаза, набирая в грудь побольше воздуха. Здесь, на втором этаже, было тихо и безлюдно, будто бы лестничный пролет служил переходом в другой мир. По крайней мере, Рёте хотелось в это верить - в то, что другой мир для них всё-таки мог существовать. Он неспеша повернулся к Джуничи, замиравшему сзади. - Помнишь, что ты пообещал мне по поводу Каю? - Кажется, давным-давно ты заставил меня поклясться, что я не причиню ей вреда, - Айдо косо ухмыльнулся, выдерживая взгляд префекта. - Так вот, - тягуче продолжил Рёта, словно взвешивая каждую букву в произнесенных словах, - это твое обещание теперь распространяется еще и на Ари. Уголок губ Джуна вновь нервно дрогнул, и Кирию на мгновение ощутил бессмысленное торжество, сменившееся удовлетворением. Теперь он точно знал, что Айдо не врал, и не соврет ему. Последний закатил глаза, натянув защитную саркастическую улыбку. - И что же мне делать, если вдруг объявится еще кто-нибудь из твоих родственников? Рёта затруднено выдохнул, до боли сжав кулаки. - Перестать так идиотски шутить, Айдо. В коридоре за поворотом послышались шаги, и Джун, вместо того, чтобы ответить Кирию в его же манере, обернулся на звук. В следующее мгновение улыбка исчезла с его лица, он настороженно покосился на Рёту, замершего рядом точно с таким же выражением на лице. "Мы в равных условиях", - вдруг раздалась в голове недавно сказанная им же самим фраза, а потом парни, словно сговорившись, одновременно сделали шаг назад. - Добрый вечер, молодые люди. Мужчина, возникший перед ними, поражал холодным спокойствием на лице и суровым блеском в глазах. Тем блеском, который видно без источника света. - Канаме-сан? Что вы тут?.. Они даже не поняли, кто первый произнес эту фразу - да и не это было важно. - Похоже, я пропустил нужный поворот в комнату дочери, - Канаме прервал вопрос с легкостью, на которую был способен лишь он один, переводя взгляд то на одного, то на другого юношу. - Я провожу Вас, - сорвалось у Джуна с языка раньше, чем он на то рассчитывал, и краем уха он успел услышать лишь то, как рядом хмыкнул Кирию. Ноги сами понесли его в одну из самых дальних спален, в которую он отнес Акари.