Резервация

Никто не ценит того, чего слишком много. (с) Колин МакКалоу. «Поющие в терновнике» Уставшая, с тяжелой головой от недостатка сна и, вероятно, низкого давления, я выхожу из ванной, где собирается Совет. Сегодня мы сидели в полной темноте. С каждым днем всё хуже и хуже. Когда я в последний раз спала? Кажется, дня два назад. Да, вроде того – пять дней назад давали мясо. Чёрт возьми, как же давно это было… В тот день мы хорошо поели, приняли теплый душ и отлично выспались. С тех пор ничего из этого у нас не было. Мои опасения подтвердились. Только на этот раз я намного больше радовалась бы ошибке. На следующий день, утром, нам, как всегда, выдали продукты. Утром ещё была вода. Никто ничего не подозревал. Но когда подошло время обеда, двери Белого здания оказались запертыми. Мы стучали. Кричали. Ответом был звук задвигающейся щеколды. Теперь каждое утро еда появлялась около дверей небольшой кучкой. Не считая ванных, Белое здание мы посещать не могли. Но скоро и в этом уже не стало смысла – вода исчезла. И холодная, и горячая. Пришлось экстренно учить народ очищать воду, Совет взял на себя заботу о кучке еды – на деле это оказалось адским занятием: отгонять людей, норовящих утащить что-то, разделять все справедливо, брать себе столько, сколько даешь остальным. Для многих это оказалось нелегко. Вполне понятно, что Совету понадобились новые руки. Каждый лидер привел с собой по человеку. Не знаю, почему Лёша выбрал меня. Я не особо рвалась. Хотя, возможно, просто надоела ему речами о том, что в Совете не хватает то того, то этого, и он решил воспользоваться шансом и сделать меня частью того, что я не устаю критиковать. Конечно, если бы Дарлин не привела Мэри, то Лёша привел бы её. Она всяко должна быть там. Ей там место. А мне… Я могу им помочь, но однажды, когда я сделаю все от меня зависящее, они могут легко меня выпнуть. Мой ресурс исчерпаем. Я всего лишь помогаю сделать все в срок, помогаю найти более быстрый, удобный и выгодный путь. Но я не политик. Я четырнадцатилетняя неприспособленная к жизни девчонка, не выходящая большую часть времени из комнатки внутри своего сознания. Теперь ещё и отчаянно пытающаяся выжить. Меня бесит, что ко мне относятся несерьезно. Большенство моих предложений пропускают мимо ушей. Даже не обсуждают. Если бы они пояснили, в чем моя ошибка – я бы поняла и не стала так делать впредь. Сейчас же для меня видима единственная причина, хотя, вероятно, не истинна – я самая младшая в Совете. В этом дело, или в чем другом, но меня это очень напрягает. Пригласили, оставили – я теперь ваша коллега. Относитесь соответственно. Последние дни Совет гудит, мы только и заняты тем, что пытаемся найти способ выжить. Не я одна заметила, что еды с каждым днем все меньше. Недовольство народа, подпитываемое страхом, растет. Скоро здесь может начаться такое…бунты, попытки побега, попытки штурма Белого здания. В Совете, полагаю, многие думают об этом – думают, и, как и я – молчат. Всем Советом перебрались через речку, чтобы осмотреть лес. Я среди прочего заметила, что деревья здесь выше забора и ветки у них крепкие, так что если кто-то затеет побег, я знаю лучшее для этого дела место. Мы нашли много кустов с ягодами. В тот момент я задумалась: что лично я могу сделать для нашего выживания? У меня есть нож. Когда лето подойдет к концу, можно собирать грибы. У меня хороший слух, я могу охотиться – было бы только на кого. Если мне объяснить, какие ягоды съедобны, а какие опасны – я бы смогла их собирать. Можно было бы научиться делать ловушки. Я не раз читала об этом – всегда стремилась узнать как можно больше и изобразить как можно реалистичнее. Мои персонажи пару раз ставили ловушки. Я практически ничего не помню, но могла бы попробовать. Топоров у нас нет, дрова кончаются, но мы могли бы обламывать сухие ветки. Организовали бы отряд из двух десятков человек. У нас было бы топливо – не постоянно, но всё-таки лучше, чем ничего. Мы могли бы… многое могли бы. Но я ничего не говорю. Потом подойду к Риган, чтобы всё с ней обсудить. Честно сказать, для меня в Совете всего четыре человека: Риган, Мэри, Лёша и Дарлин. Остальным я не доверяю. Они мне незнакомы, я не знаю, насколько они ответственны, не знаю их целей, не могу предугадать их действий. Ничего о них не знаю. Ещё, конечно, есть Кот. Но Кот это Кот. В Совет он вообще привел Плаксу. Это девушка, о чьем возрасте так просто и не скажешь – вот, сейчас ей пятнадцать, а ещё минуту назад было около тридцати. У Плаксы трясутся руки, а когда она говорит, некоторые морщатся от скрипучего голоса, угловатых выражений. Все буквы Плакса произносит очень четко, но очевидно, что это не из-за врожденной манеры говорить. Дело в чем-то ином. Она пересиливает себя. Мне думается, она чем-то была больна (или и сейчас больна), и связки повреждены. Оттого голос скрипучий, фразы отрывистые и будто бы угловатые. К тому же, у Плаксы очень узкие бедра, плечи довольно широкие, и сама девушка, вдобавок жутко худая, выглядит очень нескладно и негармонично. Лицо у Плаксы красивое – хотя, возможно, это мои собственные, довольно странные понятия о красоте. Иногда я задумываюсь: быть может, Плакса и вовсе сошла со страниц истории о Доме? Но нет. Она реальна. Реальна, как все наши проблемы. Речку мы переплыли уже в разное время. Кто-то решил задержаться, но я ушла сразу. Мне нравится это место, но только не тогда, когда оно до отвала забито людьми. Похоже, скоро так будет всегда. Риган задержалась, и я решила отложить разговор. Получилось так, что до сегодняшнего дня – я поговорила с ней перед заседанием. Моё предложение также обсуждалось. Но пока мы только и делаем, что обсуждаем – я вижу, что некоторых здесь от этого прямо-таки трясет. Взять хотя бы Лёшу. Я сижу рядом, и часто слышу, как он негромко повторяет: «Хватит болтать, давайте что-нибудь делать». Мог бы и громче сказать. В тихих протестах мало смысла. Впрочем, теперь этим деятелям будет некогда скучать. Селмор, который Жора, нашёл-таки какого-то ягодо– и грибоведа. Так что сегодня у нас экстренная лекция о съедобных и несъедобных ягодках. Я туда, конечно же, приду. В таких вопросах лучше быть сведущим. Когда еду мы стали получать новым способом, возникли проблемы с Ушедшими. Они не разговаривают с нами, не хотят принимать еду, но вместе с тем и не питаются солнечными лучами. Так что на второй день они уже послали своего представителя. Народ перенаправил его к Жоре, а Жора отвел на заседание Совета. Ушедший сидел рядом с третьей создательницей Совета – Софьей Харатьян. Он потребовал, чтобы вопрос с едой разъяснили сразу, чтобы он мог вернуться назад как можно скорее. А так как никто из Совета на тот момент ещё не знал, что с этим делать, вопрос еды затянулся надолго. Ушедший нервно перебирал пальцами, с брезгливой ужимкой увертывался от тонкой руки Софьи, то и дело рассекающей воздух. Где-то через сорок минут он не выдержал, встал и покинул нас, на последок громко хлопнув дверью и добавив: «Пустая трата времени». На следующий день Ушедшие прислали другого человека. Я с ней уже встречалась. Агрессивная блондинка в прошлый раз пыталась ударить сначала Лёшу, потом Колю, но от обоих получила сама. В этот раз она вела себя тише, хотя то и дело посылала злые взгляды в сторону рыжей головы нашего короля. Впрочем, это ничего ей не дало. Она получила распоряжение, написанное Риган от руки, содержание которого я благополучно прослушала (если оно вообще было озвучено), и ушла. Все вздохнули с облегчением, когда дверь закрылась – в этом я уверена. А что же? Они ведь сами сделали так, чтобы мы настораживались при их появлении. Ещё я не нравлюсь Софье. Думаю, раз это помимо меня заметили ещё Мэри, Лёша и Дарлин – то информация практически стопроцентная. Наверное, это странно – чувствовать себя лучше от осознания, что ты кому-то не нравишься? Если подумать, то и дома было точно так же. Когда я слышала смешки за своей спиной, я поднимала голову выше и улыбалась. Что до Софьи… она всюду приходит намного раньше. На десять, двадцать, сорок минут. Для меня столько ждать – пустая трата времени. Её же такое заключение не просто раздражает, оно её злит. «Никто не может делать свою работу, если опаздывает,» – эту фразу я, наверное, слышала уже раз пять в свой адрес. Но в том-то и дело: я не опаздываю. Она советует мне хотя бы иногда поглядывать на часы, “бессмысленно болтающиеся на шее”, но разве я в этом нуждаюсь? Да, порой я прихожу последняя, и всё же – вовремя, а не опаздываю. Если это единственная причина, по которой я ей не нравлюсь, то это, на мой взгляд, глупо. Так как воды у нас больше не было, возникли проблемы с принятием душа. Лично я решила не выдумывать никаких особых способов и плавала в речке в нижнем белье. Просто потому, что знала – на меня никто не смотрит. Я никому неинтересна. Это же всегда было моим преимуществом. Быть незаметной – очень полезный навык. Записи в моем дневнике становятся всё короче, хотя по логике всё должно быть наоборот. Я часами сижу в палатке, гляжу в брезент перед собой и спрашиваю: а что же дальше? У кого я спрашиваю, у чего – этого не знаю. Иногда плачу – сама не знаю, отчего это всё. Просто сижу, и вдруг глаза заволакивает влажный занавес. Я заявляю, что у нас серьезные проблемы. А все вокруг говорят – нет неразрешимых проблем. Но как же? Я научился терпеть, когда мне больно, но оттого я не менее сильно сжимаю зубы, когда ударяюсь. Я научилась скрывать свои эмоции, но оттого не менее переживаю внутри. Я научилась не доверять людям, но оттого не менее привязываюсь к ним. Проблемы решены – но только для внешнего мира, а не для себя. А внешний мир склонен думать, что если ты не плачешь – тебе не больно, если ты не кричишь – ты не зол и не обижен, если ты не рассказываешь свои тайны – то никто для тебя ничего не значит. Так неужто нет неразрешимых проблем? Вот и сейчас я уже в своей палатке, застегнутой, способной защитить меня от внешнего мира. Смотрю в эту синюю ткань, откинувшись на спину. Месяц – и земля станет совсем холодной. Остается только надеется, что нас переведут в Белое здание. Но это для оптимистов. Я же вижу иное: в Белом здании будет тесно для семисот пятидесяти человек. Вполне возможно, что Ушедшие надеются стать избранными – грезят о спасении. Глупцы! Это не светит никому из нас. До любого здесь указ один. Что же происходит дома? Я задумываюсь об этом уже не впервые. Закрываю глаза, и снова пытаюсь заглянуть в родные окна. И снова не выходит. Я не вижу ни протестов, ни серых будней. Я не вижу ни свою семью, ни своих подруг. Я не вижу ничего. Ни тонкой высокой девушки, когда-то подарившей мне шарф, отбивающей своими сапогами по набережной невеселую мелодию; ни зеленоглазой пепельной блондинки, спешащей на очередной урок, спешащей, как обычно, ведь теперь время принадлежит мне; ни флегматичной, уставшей от жизни матери, механически выполняющей свои профессиональные обязанности; ни острого на язык отца, который теперь впивается в него зубами; ни маленькой сестры, которая читает сказки про принцесс, в которых наказывают только ведьм. Перед глазами тьма, но я не ослепла. Просто на мой далёкий, родной и близкий город опустилась ночь – очередная жестокая ночь, полная тоски и скорби. Мне нужно знать, что происходит за забором. Я должна каким-то образом выяснить, почему мы здесь, должна найти какие-то факты. Пару раз я даже думала воспользоваться указанием женщины из Белого здания – но каждый раз вновь заканчивала на том, что совсем не доверяю ей. Занятия в кружках проходят, как и проходили, разве что с гитары я ушла – меня учит играть Ирена. В её с Наташей кружке мне удается немного: я справляюсь с некоторыми элементами чайной церемонии, но, как однажды заметила Русалка, грации у меня “не больше чем у раненой тумбочки на грани обморока”. Замечено справедливо, так что я не возмущаюсь, и просто стараюсь максимально точно выполнять указания преподавателей. Ирена в её шелковом кимоно (я бы даже ходить в такой вещице не смогла – нужна особенная походка, чтобы одежда не распахивалась) выглядит моей полной противоположность – верх женственности и элегантности, образ, способный притянуть тысячу взглядов, гордая, невесомая, очаровательная. И тут же рядом, для контраста, я, как некрасивая подружка: угловатая, с рваными движениями, с огромными кругами и мешками под вечно щиплющими заплаканными глазами. Русалка двигается плавно, поёт красиво, и всё соответствует образу. У меня крыльев нет. Я не ворона. Мои крылья отрезали, причем очень неаккуратно – на спине остались шрамы. И новые крылья никогда не отрастут. Главное по привычке не прыгнуть со скалы, забыв на секунду о своей немощи. Будущее меня не пугает. Оно, скорее, расстраивает и угнетает. Я устала от всего вокруг. От этих мест, от людей, от забора, от собственной беспомощности. Я опустила руки? Пока что в этом предложении рано ставить точку, и это всё, что толкает меня вперед. И ещё воспоминания о доме, они меня добьют. Я потеряла всё, что имела – дом, спокойствие, друзей, родных, – но всё ещё не потеряла себя. Надолго ли – не знаю. Я потеряла, и опасаюсь потерять снова. Я люблю одиночество, но вместе с тем боюсь остаться одной. Навсегда. Это как с манной кашей, которую я очень любила в детстве, но сейчас даже вида её не потерплю. Когда чего-то становится слишком много, начинаешь воротить от этого нос. Мне нужно время, чтобы побыть наедине с собой, но стоит задуматься о том, что однажды я оглянусь и не обнаружу никого, кто был бы мне близок, кому бы я могла довериться, на кого могла бы опереться – и кому могла бы отвечать тем же – становиться тяжело. Сейчас у меня есть Ирена. И Лёша. И, наверное, всё-таки Русалка. У меня есть тыл, у меня всегда есть тихая пристань, в которую можно вернуться после шторма. Но моя гавань, моя пристань, моё убежище – всё это осталось позади. Ничего не строится за месяц. У меня есть моё прошлое – прошлое, что словно пушечное ядро, прикованное к ноге утопающего. Оно тянет меня на дно, и зовет к себе – полумертвое, словно какой-то жуткий мутант. Я плыву вверх, но свет всё дальше. Мою гавань разбомбили, моё убежище разграбили, мою пристань захватили. И нет меня больше там. И внутри пусто, и некому заполнить эту пустоту – ни мне, ни другим этого не дано. Я снова касаюсь пальцами часов. Так и не вставила батарейки, так и не открыла крышки. До сих пор. Может, сейчас самое время? Нет, ещё не пора выпускать на волю воздух моего дома. И ещё обнаружилась странная вещь – на корпусе есть два винтика. Один, ясное дело, для перевода стрелок. А второй? Чтобы заводить часы? Тогда что-то здесь не сходится. В мою палатку никто не заходит. Не через час, ни через два. Когда я слышу звуки гитар, я тоже не выхожу. Пока я здесь, под защитой брезента, я могу чувствовать себя как угодно: опустошённой, угнетенной, потерянной – но вместе с тем буду в безопасности. Никто не должен увидеть, как мне плохо. Если бы я сейчас расплакалась – я бы не хотела, чтобы меня успокаивали. Потому что они не смогут. Никто не сможет. А я… я скорее всего опущусь в их глазах. Лучшее, что сейчас можно сделать – это сделать запись в дневник. Обширную, всеобъемлющую, чтобы избавиться от эмоций и чувств, чтобы все они остались на бумаге, а завтра я снова смогла поднять голову и улыбаться шуткам. Не знаю, возможно, всё кончится куда раньше, чем я предполагаю. Но то, что всё кончится – в этом нет никаких сомнений. Но пока не кончилось – надо успеть сделать всё, что хочется. Отлично. Значит, завтра я иду лазить по деревьям, гоняться за белками с ножом и купаться в ледяной речке не чтобы помыться, а из какого-то непонятного мазохистского удовольствия. Главное не сигануть через забор. Даже если я это сделаю, обратно уже не вернусь: там сосны, и ветки начинаются достаточно высоко, чтобы залезть на них с земли, но недостаточно высоко, чтобы при падении разбиться. Да и вообще, побег – это так нереально. Не зная, куда идти, без еды, без воды, без оружия – сколько можно прожить там? День-два, максимум неделю. Если судьба окажется благосклонна, то, конечно, можно прожить и намного дольше. Но в том и дело. Я в судьбу не верю. Возможно, если бы тогда, полтора месяца назад, глубокой ночью, я прыгнула бы с поезда, было бы намного лучше. По крайней мере, всё бы уже решилось. Либо я бы разбилась, либо спаслась, либо заблудилась. Сейчас же будущее весьма и весьма расплывчато. И мне отчего-то не хочется загадывать наперед. Лучше я просто подожду и посмотрю, как же оно на самом деле выйдет. Всем известно, что лучший способ не разочаровываться – ничего не ожидать. Как-то я слышала краем уха, что Мэри говорила о Милане. Она сейчас в госпитале. И довольно давно туда попала. Честно сказать, меня не так беспокоит, вернется Милана назад или нет, как беспокоит, что же с ней там вообще делают. Или что она там делает. Очевидно, она единственный человек из лагеря, оказавшийся в Белом здании после того, как все двери заперли. Если она что-нибудь узнала о происходящем за забором… Мне придется с ней поговорить. В любом случае придется, если я хочу что-нибудь узнать. Иногда бывают ситуации, когда полезность человека превышает неприязнь к нему. Может, это и лицемерно, но мне нужна информация. И если я смогу её получить, всего лишь мило улыбаясь – то цена не так уж и велика. Впрочем, я сомневаюсь, что она узнала хоть что-нибудь. Это же Милана. Сколько помню её, она никогда не докапывалась до сути. Ей хватало половины, а порой даже она довольствовалась поверхностными фактами. Ей больше нравилось ходить и спрашивать: «А что ты думаешь об этом?» Она кормилась мнениями людей, и, как мне кажется, уже на их основе складывала собственное мнение. Мне такой подход чужд. Я достаю свой дневник, верчу в руках ручку, но, как ни странно, не могу записать ни слова. Меня переполняют мысли, но записать их почему-то оказывается слишком трудно. Они убегают от меня, не хотят становиться частью материального мира. Я их понимаю. Ох, если бы я тоже была чьей-нибудь мыслью – мыслью, свободной от плоти, мыслью пластичной, способной принять любую форму – даже самую невероятную и неожиданную. Я бы тогда отрастила себе крылья вновь, унеслась бы так далеко, как смога. Но всё не так, нет, всё совсем не так. Приходится приложить немалые усилия, чтобы поймать мысли и собрать их в одном месте. Они сопротивляются, но в конце концов поддаются, испустив изможденный вздох. Я быстро записываю всё, что могу, прячу дневник и застегиваю пенал, в который я только что уложила спать ручку. Гитары замолкают. Я знаю, что сейчас будет: сонные, с тяжелыми головами, люди неспешно будут разбредаться по своим палаткам, исполнители останутся чуть дольше, чтобы упаковать инструменты и переброситься друг с другом парой слов. Всё утихнет где-то через полчаса. Ну, а пока что я закрываю глаза и отдыхаю, лежа на спине. Наконец суета уступает место звукам летнего леса. Стрекочут сверчки, и я покидаю палатку. Я иду в лес. Ночью речка намного холоднее, и приходиться сильно стиснуть зубы, чтобы преодолеть это препятствие. Я предусмотрительно беру с собой сухую одежду – совсем неясно, что случиться, если кто-нибудь теперь заболеет. На берегу быстро переодеваюсь и движусь по уже знакомому маршруту. Добравшись до места, я забираюсь на приглянувшееся дерево и лезу вверх. Давно не делала этого, и теперь руки дрожат от нежданной нагрузкой. Да, форму ты потеряла, Бренна. Но есть вещи, которые не забываются. Я забираюсь не сильно высоко – я всё ещё не уверена в том, что смогу нормально спуститься: добраться сюда было уже немалым испытанием – чуть выше забора, и устраиваюсь в развилке веток. Пристегиваю себя толстым кожаным ремнем. Очень всё-таки хорошо, что я случайно его прихватила: все штаны раньше сидели на мне как влитые, и я почти не носила ремней. Но теперь все они обвисают на мне, и приходится подпоясываться. К тому же вот ещё и такая польза: пристегивать себя к деревьям. Если вдруг потеряю равновесие (ветка не слишком широкая, сидеть на ней не очень удобно), то хотя бы не грохнусь на землю. Хотя бы будет возможность взять ситуацию под контроль. Когда, наконец, все приготовления завершены, я поднимаю взгляд на небо. Кругом тихо, только ветер играет листьями деревьев. Лес пахнет свежестью, которая по неведомой мне причине наполняет душу силой. Тёмно-синее небо с вышитыми на нём кристалликами-звёздами приковывает взгляд. И нет ничего вокруг. Только небо, ветер, играющий листьями и прядями моих непослушных волос, и я. Ох, было бы так всегда! Только так. Всё вокруг меняется, и только они – далёкие газовые создания – остаются неизменными. По крайней мере, для нашего глаза. Да, я помню, дома были всё те же звезды. Порой я выходила на балкон с книгой или без неё и подолгу сидела, задумавшись о чём-то своем. Мне не хватает моего балкона. Но здесь, в лесу, на дереве, тоже неплохо. Я одна – одна в целом мире, в этом океане звезд, всепоглощающем мраке, единственном мраке, что человеку дается увидеть при жизни, дарующим не страх, а спокойствие. Ночь обещает быть долгой. Мне предстоит её многое обдумать, многое понять. Возможно, я останусь ночевать здесь. Когда-то давно у меня была такая мечта: провести ночь на дереве. Но всегда это было скорее шуткой, нежели чем-то, что непременно должно исполниться. Но, однако, сбылось ведь. Звезды… быть может и мне, подобно героям античной мифологии, когда-нибудь случиться занять место на небосклоне?