Среди миндальных деревьев

С самого детства родители твердили Мику, чтобы она была крайне осторожна в выборе мужчины, чтобы ненароком не влюбиться в недостойного человека, который не ответит на ее чувства взаимностью. Сама же Мику считала себя достаточно сознательной, чтобы не прыгать в омут с головой, да и вообще считала, что глупости все это и превращаться в жалкое подобие настоящей себя из-за мужчины она не собирается. Хотя и понимала родительское беспокойство на этот счет, потому что, когда выражение «умереть от любви» принимает самое прискорбное значение и существует реальная угроза неожиданно подцепить эту болезнь, как-то не до смеху и не до отмашек. Мику же таких людей считает дураками, потому что только никчемные слабовольные дураки могут позволить себе, встретив кого-то, цепляться за него мыслями и думать, думать, думать, чтобы сердце предательски пропускало удар, а потом билось как бешеное. Только легкомысленные дураки могут допустить безответную влюбленность, из-за которой цветы прорастают в плевре легких, опутывают своими стеблями бронхи, вызывая острые приступы кашля с пригоршнями вылетающих лепестков. Хацуне презрительно фыркает, ведь умереть от ханахаки – глупость же полная. Когда она встречает Кайто на свадьбе одной из своих многочисленных родственниц, все ее устои летят в Ад вместе с мировоззрением, и прежде чем Мику успевает понять, ее сердце принадлежит уже не только ей одной. Шион старше ее на несколько лет, учится в университете, слывет крайне беззаботной и легкой на подъем натурой и подкатывает к аспирантке с их кафедры, которая иногда читает им лекции вместо преподавателя. И он ей, вообще-то, совсем не понравился с первого взгляда, такой весь из себя улыбчивый и дурашливый – и со взглядом, зрящим в самую глубину твоего естества. И Мику надеется после торжества его больше никогда не видеть и не заговаривать с ним, потому что ей хватило одного дня нахождения рядом за одним столом, но он стал часто появляться в их доме как посредник в делах своего отца, с которым имеет бизнес семья Хацуне. Ей не нравится, когда с ней говорят так, будто знают ее лучше, чем она сама, но Кайто удивительным образом находит слова, которые бьют в правильные места и ровно в тот момент, когда надо. Она проклинает себя, что не держит язык за зубами, но после его лучезарного «Хей, Мику, как оно?», слова сами вылетают изо рта. Из-за этого непривычного для себя поведения и невозможности найти свои следующие шаги, когда раз за разом в ее мироощущении пробивают брешь, она чувствует себя потерянно. Когда у нее с языка соскальзывают нежные лепестки цветов после приступа кашля, Мику понимает, что пропала. Вместе с Мику в палате лежат такие же неудачницы, как и она сама. Медсестры говорят ей, что на этой самой койке, которую она сейчас занимает, не так давно лежала девушка с ханахаки, которая едва ли не единственная за всю их врачебную практику отказалась что-либо предпринимать и спустя непродолжительное время умерла, с завидным мужеством терпя агонию и муки. Они называли ее странной, хотя и восхищались ее храбростью. Но Мику – та еще трусиха; боится медленно и мучительно умирать, боится дышать через силу, проталкивая воздух в бронхи, боится момента, когда растущие стебли порвут ей легкие. Боится, боится, боится. Она так боится умереть из-за такой глупости. Но после операции и поддерживающего лечения ей все переживания кажутся такими иррациональными, что впору стыдиться. Хацуне держит в руках букет из красно-желтых тюльпанов с махровой каймой по краям лепестков, и переводит взгляд на Кайто, выглядевшего одновременно трогательно и в то же время решительно. Он говорит о чувствах, о переменах в себе, о ней, о них, произносит те самые заветные три слова, которые она так жаждала услышать в прошлой жизни, кажущейся теперь такой далекой и будто вовсе и не ей принадлежащей. Изменившая своей рассудительности дурочка, которой она была, определенно бы расплакалась от счастья. Мику смеется и посылает его к черту.