Среди миндальных деревьев

Когда Лука слушает, как ее приятельницы счастливо делятся с ней тем, что они «влюблены» или «любят» какого-то молодого человека, то спрашивает, как они это понимают, потому что они же не могут эту самую «любовь» потрогать или увидеть воочию ее эфемерное тело, как они могут быть уверены, что это именно она. А в ответ те на нее смотрят до обидного насмешливо или до зубовного скрежета жалостливо, и принимаются описывать, каждая в своей манере, про замирающее сердце, окрыляющую эйфорию и прочую розовую ватную чушь. Мегурине же лишь поджимает губы, потому что ей известна только одна форма любви – безответная, при которой нет ничего из того, что ей так ярко и мечтательно описывали. В отличие от пубертата, когда сильная симпатия возникает, как солнечная вспышка, в расцвете своей юности ее чувство росло постепенно, когда она какое-то время общалась с человеком и понимала, откуда оно взялось. Она все еще не может четко определить «любовь» для себя, но позволяет своей влюбленности пылать в ней буйным цветом, наслаждаясь общением и лишь втайне желая ответного чувства к себе, пока с подачи мужчины все общение резко не прекращалось. И никто из них, со сколькими бы она не пыталась завязать отношения, не мог четко сформулировать, где была та точка невозврата, ограничиваясь лишь общими фразами, лишенными конкретики, или обрубали сухим «прекратил и все». Не то что бы Лука сразу побежала бы менять в себе что-то, ведь прогибаться и подстраиваться под всех – верный путь в психиатричку, но ей было просто интересно, что же им стало внезапно не так. И спустя какое-то время полного затишья, когда Мегурине сгорала и выдирала из себя свой цветущий сад, оказавшийся на деле очередной кущей сорняков, и становилась способной дышать нормально, без давящего груза, каждый считал своим долгом объявиться, как ни в чем не бывало, предложить по-дружески встретиться поболтать и, уже дополнительным неожиданным бонусом, всенепременно познакомить со своей любимой девушкой. И как бы Лука не старалась, улыбка и в этот раз все равно выходила надломленной, треснутой, потому что сохранять на лице выражение искреннего спокойствия очень сложно, когда прямо перед носом воркуют неизвестная девушка и парень, к которому некогда она испытывала нежные, трепетные чувства. Как и со всеми предыдущими, до этого дня она была уверена, что полностью избавилась, пережила это гнетущее чувство безответной влюбленности, но стоило увидеться снова, внутри что-то противно сжимается, будто все еще остались не извлеченные корни, и она не уверена, что этого не видно. Когда Лука вонзает вилку в принесенный ей кусок клюквенного пирога, ее руки почти не дрожат. Ей нравится это кафе, потому что выпечка тут божественная, самостоятельно приготовленная, поэтому начинки никогда не жалеют. Она катает языком по небу цельные ягоды клюквы, прежде чем раздавить, и их кисловатый сок – ее плацебо, которое помогает убить остаточный эффект очередной безответной влюбленности. Теперь этот мужчина – всего лишь еще один портрет в ее внутренней галерее разбитого сердца: я отпускаю тебя, будь счастлив, черт возьми. Лука любит то вновь обретенное чувство полной свободы, будто сковывающая тело неприятная болезненная ломота, наконец, отступает, и в полной мере она это ощущает, стоит окончиться этой наполненной непонятно чем встрече, где не ясно, кто и что кому пытался доказать. Стоя на светофоре, Лука вздохнула, глубоко, до рези в легких, когда кажется, что еще чуть-чуть – и они взорвутся. Дышалось легко. с в о б о д н о Ее персональное лекарство действует, как всегда, безупречно.