Невеста полоза

Собирать ягоды оказалось дюже* скучно. А тем паче*, с моими сестрицами… Наградит же Бог неведомой глупостью да умением трещать без устали! Да если б трещали–то о чем полезном, нет же! Все о каких–то неведомых красных молодцах, которые и век свой коротают вдали от купечеств да царств заморских, та притом еще и царями являются! От горшка три вершка, а тут уже царями в рассказах сестриц заделались! Ух, глупые выдумщицы… Но как наш батюшка бает*: «Мечтать не вредно, вредно – не мечтать!» А я от природы молчаливая шибко. Не знаю: плохо это или же иначе хорошо, но какая есть. В матушку пошла. А сестрицы редко со мной эти байки душевные заводят, презирают меня. Бают, что я не от мира сего. Ну и Господь с ними. Уж лучше я бересту новенькую возьму из березовой корочки и запишу все, что думаю, все, что меня тяготит. И побаю ему все. А потом спрячу в столик, ящичек которого доверху наполнен такими листочками. Сама не заметила, как отбилась от сестриц… А как опамятоваться начала, так поздно было. Оказалась на неведомой еланке. Эдак невидаль – еланка* в лесу. А эта диковинная шибко была… А ягод да грибов сколько! Вон подберезовик, да вот и подосиновик, а вон шляпки забавные рыженькие мелькают, лисички показались. А прямо напротив меня – куст с земляникой! Эх, краса земляника! Так и тянутся руки оборвать, да в корзинку набрать. А потом и подзатыльника от сестриц схлопотать… Мол, долго слишком была, да все руки с волосами перепачкала красой–ягодкой… И под ногти она забивается! А коль махонькая ягодка попадется, так семена потом из-под ноготка вытаскивать дюже трудно… А ведь схоронятся глубоко эти чертовки, и вытаскивать еще больнее!.. Но ради варенья я готова и потерпеть. Не видала я ранее диковинной еланки! Да такой богатой! Трава тут небольшая – размером–то с пядь*, но мягкая какая… Будто я по мху ступаю… Но грибочки привлекли меня больше, чем ягодки. И до того я увлеклась, что уж и за тропкой не следила. Остановилась я лишь тогда, когда послышалось шипение инородное. И не поймешь, откуда и что шипит–то? Оставив корзиночку, я подошла ближе к кусту, откуда доносилось недовольное шипение. Отогнув ветки, я чуть не взвизгнула. Прямо перед моими туфельками извивался огромный аспид* с сажень* длиной. Толстый, да с кожей, переливающейся на теплом майским ярилом*. И все шипит–шипит, а не кидается. И до того глаза у него необычные, что я от аспида загадочного оторваться не могла. Неужто, как Ева в чары искусителя попалась? Мне же матушка перед выходом дала в жбане* молока! Ох и любят змеиные их мордашки молоко, прямо до смерти. Как бы сейчас крынка* кстати была! Но знаю я себя, все бы молоко расплескала. - Ну–ка, искуситель, выпей молочка… Аль не постыдишься, так пей. Я вылила в небольшую канавку все молоко, что у меня в жбане было. И перестал шипеть Змий, мирно подполз к молоку, будто принюхиваясь, пошевелил черненькой головкой, да так и отполз, свернувшись калачиком под солнечными лучами. - Ну, Царь болот, не обессудь, коль обидела чем… Бывай, царюшка. Я отвесила поклон, причем отнюдь не шутной, взяв корзинку, побежала обратно, смутно помня дорогу до дома. Громкие оклики сестер подсказали мне тропку. - Яромила, где тебя вечно шатает? – накинулась на меня белокурая моя сестрица. - Николи* не кричи на нас. Знаем мы твой характер дурной! Идемте домой, вечереет. А ты, Мила, больше от нас не отставай, уговор? За меня заступилась моя старшая сестра – добрая девушка с темными волосами девятнадцати лет. Порченная она, вот замуж никто и не берет. А попортил ее заезжий в нашу округу один путешественник. Ну, дура эта горемычная возьми, да и влюбись в него, а он потешился, да и уехал. Ни весточки, ни про него мы более ничего не слыхали… Пропал будто. Так Душана (звать ее так) с пузом и осталась. Оно хоть и не большое (это сейчас), но хлопот ей доставляет немало. Ничего не ест, да и капризы свои во время трапезы выставляет. И нам, кстати, тоже пузико хлопот доставляет немало… Все сестрицы ее побаиваются – самая старшая ведь, но и ненавидят они ее не меньше. А все потому, что скоро дитя появится, и никто его не желает, кроме матушки, меня и Душаны. А еще есть две близняшки – Светомира (белянка, которая на меня накричала) и Светозара – она у нас рыженькая, вся в веснушках и с маленьким курносым носиком. А Светомира – с красивыми белокурыми волосами, голубыми глазами и пухлыми губками. Но похожи эти две сестрички, как две капли воды, хотя и разные такие. Им обоим по семнадцать лет. Срочно надо выдавать замуж, а то уже в девках засидятся. А я – Яромила. Мне шестнадцать лет. У меня еще угловатая фигурка, грудь размером с яблочки, длинные русые волосы до копчика (моя гордость!), да рост маленький. Матушка говорит, что я ладненькая. Я так не считаю… У моих сестриц уже давным–давно красивая узкая талия, пышная грудь, да и личики уже избавились от «веснянок» (ну, кроме Светозары). Все уже такие девицы, а я… До сих пор, будто отроковица… До жути обидно! Хотя, матушка говорит, что я просто слишком хрупкая. Но я так не думаю. Это просто слова утешения. Быстро мы до дома добрались. Только вот радости и облегчения в родненьких стенах я не почувствовала. Матушка с батюшкой были чернее тучи. Когда забежала, вся веселая до невозможности с полным лукошком грибов, то матушка перебирала седые локоны батюшки, тайком смахивая слезу. Спрятав недоеденный печатный пряничек в кармашек расписного фартучка, я подошла к матушке, взяв ее нежную теплую ладонь. - Матушка, на Вас лица нет… Батюшка, голубчик мой, чего Вы такой хмурый… - За ужином, цветочек мой, все узнаешь… Смотри, не опоздай. – Батюшка погладил меня по волосам и выдавил улыбку. Так что же здесь происходит? И отчего в родительском доме тоска гремучая поселилась? Выходя из светлицы*, я тяжело вздохнула. Теперь и у меня сердечко тоской защемило… Что–то произойдет… Чувствую я… Ну да ладно. Чего уж из маленькой проблемы сорок сороков* раздувать? Быстро переодевшись к ужину, я спустилась в большую нашу столовую, где уже вся семья сидела. А я, как всегда, припоздала. Помолившись да крестом святым чело*, пупок да плечи освятив, уселись есть. Только вот нам с матушкой и батюшкой кусок в горло не лез. Налив сама (уж больно не хотелось девку сенную дожидать) из штофа компота, я чуть ли не давясь, выпила все же. До того ж дурно было… И предчувствие спокойно на месте не давало сидеть. - Яхонты мои, дочери мои горячо любимые! Как мне бы не хотелось, но придется голубок моих уж на волю пускать… Свататься к вам завтра приедут! Седмицу* дают, чтобы вы с царевичами поладили. Душана, дочь моя, тебя эта дурь обходит. А мои яхонты драгоценные, мои трое перстов… Батюшка тяжко вздохнул. Я уронила слезу, а две мои сестрицы сидели и улыбались. Видимо, хотелось покинуть им край родной да из дома отчего легкокрылой птичкой упорхнуть. А у меня еще тяжелее на душе стало… Закончились забавы… Не посижу я боле с матушкой… Не будем мы с ней зверей диковинных вышивать да занозы от пялец* получать… Не постреляю я боле из лука с батюшкой… Не будем мы с ним костерки разводить… А придется теперь куковать с мужем нелюбимым. Противным мне до одури… В неволе теперь сидеть. Да еще и наследников рожать… Еще одна слезинка упала. - Яромилу не отдам… Рохан, что хочешь делай, хоть убей меня, а Яромилу не отдам!!! - Мирада! Говорят же, встретишь Змия - пришла беда, и отворяй уж ворота! Матушка поднялась со стульчика, который со скрипом отъехал назад, и рванула куда–то, побелевшими пальцами хватая подол платья. Отец опустил голову на скрещенные пальцы. Близняшки сразу поутихли и сидели, опустив очи на коленки свои. Душана, прислонив платочек к носу и губам, плакала, давясь слезами, пытаясь скрыть громкие всхлипы, которые только и были слышны в жуткой тишине. А я сидела и роняла слезы на грудь. И в этой тишине было столько боли, печали и еще доселе мне, опьяненной счастьем девушке, незнакомых чувств. Эта тишина… Мы будто прощались. Я прощалась с походами в лес. С тихим шушуканьем у камина с Душаной о том «запретном и сладком», от которого щечки становились пунцовыми. Я прощалась с забавами батюшки, его седыми локонами… Я прощалась с матушкой, ее нежными руками, всегда холодившими мне щеку украшениями с изумрудами и алмазами, нашей с ней вышивкой… Я прощалась с близняшками, которые научили меня играть на небесной арфе… Я прощалась в тиши столовой. __________________________________________________________ Паче – тем более Дюже – слишком, сильно Бает – говорит Еланка – травянистая полянка в лесу Пядь - расстояние между большим и указательным пальцами руки Аспид – ядовитая змея Сажень – около 3 – х метров Ярило – солнце Жбан – кувшин с крышкой, обычно делают из дерева или глины Крынка – кувшин для напитков из глины. Иногда его расписывали Николи – никогда Светлица – комнатка сорок сороков- неопределённо большое множество чего - либо чело – лоб седмица неделя пяльцы – чем закрепляют ткань с рисунком для вышивки. Два таких обруча из дерева, один на другой одевается и удобно растягивается ткань.