В цветах и ивах

*** – Почему она не приходит, – нетерпеливо сказал Идзаки. В едва рассеянной лунным светом темноте он в очередной раз пересчитывал балки на потолке. Их, как и две минуты назад, было шесть. – То таскалась сюда, как на работу, а как понадобилась – где ее носит? – Откуда я знаю, – стараясь скрыть разочарование, пробурчал Токаджи. – Может, ее только на определенное время отпускают. Все, отпуск на земле кончился, и теперь она только лет через пятьдесят объявится. Что там в твоем сериале про это говорят? – Отвянь, – вяло огрызнулся Идзаки. Наступила тишина. – Блин, скоро утро. – Глаза уже закрываются, – вздохнул Юджи и завозился на своем футоне. – Точно, – Идзаки даже сел, – сон. Она ведь всегда приходила, когда мы спали. Ну, в смысле сначала спали, а потом просыпались. – А ты небезнадежен, – одобрительно заметил Юджи. – Ну, давай тогда спать, что ли, а то она, наверное, уже заждалась. – Нет, по нам все-таки дурка плачет, – пробормотал, поворачиваясь на бок, Идзаки, – мы гадаем, как нам лучше дождаться привидения, чью лютню мы откопали под деревом. – Это все из-за Такии, – невнятно сказал Юджи. – Он-то здесь причем? – Пока он к нам в школу не приперся, никаких привидений и в помине не было. – Дебил. Спи уже. Идзаки привычно проснулся, как от толчка, и сразу же широко распахнул глаза. В комнате стоял предрассветный сумрак, и в сероватом свете он увидел женскую фигуру в кимоно. Это была она, Тонкая Ива, она пришла. Но на этот раз она смотрела не на Идзаки, и даже не на Токаджи, а куда-то между ними. Там, на татами, между их футонами, лежала лютня. В сероватом сумраке лицо гейши казалось почти настоящим. Оно выражало благоговейный восторг. Тонкие руки протянулись прямо к инструменту, и тут же ее лицо исказила совершенно настоящая гримаса отчаяния, она не могла притронуться к нему. – Отдай ей его, – это был Токаджи, приподнявшись на локтях, он тоже неотрывно наблюдал за Тонкой Ивой. – Почему я, – Идзаки не мог шевельнуться. И тут гейша действительно повернулась к Идзаки, в ее темных глазах было столько настоящей, живой мольбы, что даже у хитрого и беспринципного генерала GPS защемило сердце. Бедная, несчастная девушка. Идзаки откинул одеяло, поднял лютню и шагнул вперед, Тонкая Ива стояла неподвижно, пожирая инструмент глазами. – Что я должен делать? – косясь одним глазом на Токаджи, который напоминал соляной столб, прошептал Идзаки. – Не знаю, – срывающимся голосом ответил тот, – попробуй просто отдать. – Легко сказать, – Идзаки сделал шаг, другой, ноги ступили на татами, в горле пересохло, и руки дрожали. Он остановился в нескольких шагах от Тонкой Ивы и протянул инструмент. – Он твой? Возьми его… – и тут Идзаки показалось, что он погрузил руки в прохладную воду – это Тонкая Ива коснулась его, и вот лютня была в ее руках. Идзаки отступил на шаг назад и замер, потрясенный. Тонкая Ива на несколько мгновений прижала к груди лютню, как если бы та была младенцем, а потом коснулась струн. Токаджи и Идзаки вздрогнули, потому что по комнате разнесся звук, тонкий и нежный, а потом еще и еще. Тонкая Ива играла одной ей ведомую песню. Шун и Юджи почти перестали дышать, завороженные зрелищем, в сером свете наступающего утра девушка, жившая несколько столетий назад, играла на лютне. Внезапно музыкальная фраза оборвалась, Тонкая Ива подняла голову, и ребята увидели, что она улыбается. Потом она глубоко поклонилась им, и очертания ее словно бы стали бледнеть, и вот уже всю комнату заполнил утренний свет. – Она, – наконец нашел в себе силы Идзаки, – она просто исчезла. – Она получила то, что хотела, – хрипло ответил Токаджи, – теперь ей больше не нужно здесь оставаться. *** – Эй, Токаджи, проснись. Юджи, да проснись же! – Идзаки тряс соседа за плечо. Тот вздрогнул и, открыв глаза, ошалело оглянулся вокруг. – Что? Идзаки, убери руки, отстань. Ты мокрый. – Я купался. – Рад за тебя, отстань. Дай поспать. – Потом поспишь, пошли, что покажу, – Идзаки буквально силой вытащил Токаджи из постели и потащил за собой. Было довольно рано, и воздух не успел стать влажным и тяжелым, в нем еще чувствовались остатки ночной свежести. – Отпусти меня, я и сам ходить умею, – Токаджи попытался вырваться. – Куда мы? – Идзаки тащил его вниз по склону к реке. – Я не сторонник утренних купаний, – начал было Юджи, но тут Идзаки остановился, и Токаджи буквально впечатался тому в спину, – что за… – Смотри! Токаджи завертел головой: – На что? Спятил, что ли? – Да на иву, – не унимался Идзаки, – неужели не видишь, это же она, – и Токаджи разинул рот. Да, это было то самое дерево, которое они привыкли видеть лишенным листвы, старым, покореженным и уродливым. Оно купало в воде зеленые ветви, зазубренные листочки едва шевелились на легком ветру. – Но, – потрясенно проговорил Токаджи, – как… Ты уверен, что это оно? Вчера это была просто коряга. – Да, это то самое дерево, – произнес голос за их спиной. Ребята обернулись и увидели, что к ним подходит Сакураги. – Я был здесь на рассвете и увидел, что оно зазеленело, а сейчас уже ничем не отличается от остальных. – Так не бывает, – потряс головой Токаджи, – деревья просто так не начинают зеленеть, тем более, если до этого были облезлой головешкой. – А как же «есть вещи, которые нельзя объяснить?» – передразнил Идзаки. – Думаю, я могу это объяснить, – снова заговорил Сакураги, он подошел ближе к дереву и дотронулся до шершавого ствола. – Валяйте, – разрешил Токаджи. – Когда я только переехал сюда, это дерево уже было таким. Старик, пересказавший моему отцу историю Тонкой Ивы, говорил, что это было ее любимое место, здесь она собирала желающих послушать ее игру на лютне, здесь она встречалась с Невидимым Ветром. Может быть, после смерти ее душа поселилась в этом дереве, которое было свидетелем и ее любви, и ее трагедии. – И под которым мы ее лютню и нашли, – не сводя взгляда с колеблющихся на ветру листьев, проговорил Идзаки. – Простите? Идзаки и Токаджи пересказали хозяину гостиницы все события последний дней. – Что ж, – сказал Сакураги, почесав подбородок, – думаю, это хорошее объяснение. Тонкая Ива получила то, что так страстно желала вернуть. И теперь это место больше не вызывает в ней такую сильную боль, какую она пережила. – И если в этом дереве ее душа, то теперь, когда она обрела покой, оно зазеленело? – все еще недоверчиво покачал головой Токаджи. Идзаки и Сакураги молча переглянулись. Ветерок зашелестел зазубренными листочками, и звук этот был похож на легкий вздох. Словно ответ, который они сами не решались произнести вслух – измученная душа прекрасной гейши, наконец, обрела покой. *** Старенький автобус, пыхтя, полз по проселочной дороге. Внутри, несмотря на открытые окна, было душно. – А классно мы оторвались, – шумно радовался с первого сиденья Такеши. – Ага, клевое вышло лето, – поддержал его Манабу и обвел глазами салон, где обливались потом и не проявляли никакого энтузиазма остальные судзурановцы. – Жрать и пить на свежем воздухе куда приятней, – воодушевленно подпрыгивал на своем сиденье Такеши, а Токио, расположивший в следующем ряду, как-то нехорошо позеленел. – Ага, и с погодой повезло, ни одного дождя, – Тамао почесал спину, потом руку. Сгоревшая кожа облезала, и у него все нещадно чесалось. – А как мы клево на великах покатались! Лицо Генджи с заклеенной бровью и огромным синяком на скуле перекосило от ярости. – И Маки не скучал без своей Кеко Рин, да, Маки? – подмигнули на пару верзиле близнецы. Макисе расплылся в улыбке, обнажая короткие зубы. – Эй, – вдруг спохватились братья, – а что делали Идзаки и Токаджи? Их всю неделю было не видно и не слышно. – Ну, чем бы они ни были заняты, – сказал Цуцумото, – это их порядком умотало, – все обернулись на заднее сиденье, где, вытянув ноги в проход и привалившись друг к другу, крепко спали оба генерала.