***
В неровном апельсиновом свете фонарей по тусклым аккуратным прямоугольникам мостовой бодро шагал низкорослый немолодой мужчина, привычно кутавшийся в потертое временем темно-зеленое пальто. Шапку, несмотря на стремящуюся к поздней осени погоду, он нес в краснеющих от свежего, почти морозного, воздуха руках. Даже беглый взгляд на него мог дать ответы на добрую половину возможных вопросов: идет поздно вечером по отдаленному району провинциального города, вероятно, небогат; выглядит скорее уставшим морально, чем физически - трудится на заводе неподалеку; давно прошел мимо последнего работающего продуктового магазина - скорее всего женат и знает, что дома его и без того ждет сытный ужин; спешит, но без особого энтузиазма - давно позабыл, за что полюбил жену. Его не смущала царившая кругом тишина, он столь глубоко погрузился в раздумья, что не услышал бы и взрыва, а потому не мог даже представить, что по пятам за ним крадется далеко не самое счастливое будущее, а прошлое давно потеряло всякий смысл для всего крохотного умирающего города, затесавшегося между еще живыми мегаполисами.***
Добравшись, наконец, домой - в скромную квартирку на 4-ом этаже многоэтажного здания в форме буквы "П" - Гилберт Тарси первым делом удивился. И повод для этого у него был вполне приличным - его супруга сидела в кромешной тьме и только глазами не сверкала в ней, как раззадоренная кошка. - Здравствуй, дорогой, как день прошел? - донесся голос из темноты. Мужчина удивленно приподнял бровь – одно дело не включать свет, другое - вести себя при этом так, будто ничего не случилось. Он не оставлял возможности измены, нахождения в дебрях темной комнаты любовника, порванных ветром проводов, но все никак не мог понять, почему жена не начала речь со слов, отличных от их классического приветствия. Но пока он размышлял, миссис Тарси осторожно приподнялась с ярко-фиолетового шестиногого креслица - негласного символа страстной любви Гилберта ко всему фиолетовому - и щелкнула выключатель, позволив свету рассеять накопившуюся за долгий вечер тьму. - Дорогой, ужин на столе. – Произнесла она полным заботы голосом и отправилась в спальню, устало, как показалось Гилберту, покачиваясь. Он бы пошел за ней следом, расспросил бы о прошедшем дне, но, как и всегда, слишком вымотался на работе.***
Проходили дни – один другого скучнее и однообразнее. Работа, на которой даже и пообщаться не с кем, наполненная бесполезным перекладыванием запечатанных продуктов в незапечатанные коробки, и дом, где в безысходной тишине оставалось только читать книги, да безудержно поедать пищу, подаваемую почему-то по особенно строгому расписанию. Однообразие со страшной силой раздражало Гилберта Тарси. С раннего детства он мечтал стать художником, или астрофизиком, или, на худой конец, добродушным учителем античной литературы. Но все великолепные мечты в какой-то момент с грохотом рухнули, и он остался в крохотном городе работать и стараться не думать о прошлом. И долгие годы он успешно плыл по ничем не примечательному руслу жизни, забыв о своих надеждах столь качественно, что даже жена не знала о них. Но в тот знаменательный день без малого сорокалетний мистер Тарси неожиданно вспомнил молодость и, после утомительных и едва ли достойных отдельного описания часов работы, забрел в скромный магазинчик канцелярских товаров. Тот стоял в конце, казалось, почти бесконечной улицы, уставленной однотипными серыми многоэтажками, и из его окон открывался вид на крохотную площадь с памятником какому-то поэту в центре. Времена, когда Гилберт мог позволить себе купить запредельно дорогие краски, огромный набор кисточек и прекрасную бумагу, давно прошли, а потому, он резво собрал по прилавкам что-то отдаленно подходящее, и, стараясь не смотреть на свой выбор, отправился к кассе. - Здравствуйте, – промолвил продавец и отвесил излишне наигранный поклон. При его внешности подобные жесты не казались странностями - в конце концов, как еще себя может вести тридцатилетний мужчина, с растрепанными волосами, давно не знавшими расчески, весь покрытый аккуратными обрывками пластырей, скрывающими многочисленные неудачные столкновения со стенами и дверьми? - Здравствуйте, - Гилберт уставился в пол, не желая сегодня поддерживать беседы с незнакомцами. Продавец и не стремился разговорить его, он старательно складывал покупки в фирменный красно-белый пакет, рассовывал деньги в кассе и чуть задумчиво сопел. - Вот покупка, вот сдача. Спасибо, приходите еще, - меланхолично протянул он, наконец, вручая Гилберту все необходимое. Тот благодарно кивнул и отошел от прилавка, нервно распихивая мелочь по карманам. Попутно он успел прикинуть примерную стоимость нового пальто и степень потертости нынешнего - и тут-то его и осенило, что в мире, кроме канцтоварных магазинов, серых домов и маленьких площадей, существуют химчистки. - Простите, а вы не знаете случайно, здесь нет поблизости химчистки? – Гилберт старательно улыбался, а в голос вложил, пожалуй, годовой запас вежливости. Возможно, если бы он поступал так чаще, его жизнь сложилась бы иначе - он становился намного приятнее внешне, пытаясь что-то попросить. - Простите, - вовсе не вопросительно, но крайне неуверенно ответил продавец и взмахнул руками, будто отгоняя мошку от лица. Помедлив, он добавил, - да. Простите. Гилберт в упор смотрел на продавца и все не мог понять, что происходит. Все же не такой должна быть адекватная реакция человека, которого о чем-то спросили. И пока он неспешно придумывал способ все объяснить, удививший его человек оборвал молчание своей коронной фразой: - Спасибо за покупку. Приходите ещё, - на мгновенье запнувшись, он бросил взгляд на потолок, но продолжил, - Спасибо. Приходите. Гилберт не имел опыта общения со странными людьми, не любил собственный голос и неприятности, а химчистку он мог поискать и в своем районе, потому он спешно и безмолвно вышел из магазинчика. И замер еще в дверях - начинался холодный осенний ливень, и сильный ветер разбивал его капли о серые стены домов.